Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри - Страница 45

— Урманский пограничный дозор тут стоял, — Хелла выговаривала слова медленно, как человек, рывком вздернутый с постели, но толком не пробудившийся. — В один дождливый и холодный вечер в ворота робко поскреблись калики перехожие… или парочка заблудившихся детишек… или старушка с пирожками в корзинке… Румяная такая старушка, ну прям добрая бабуля. Дозорные, конечно, были суровыми вояками, всегда готовыми дать отпор врагу, но врага-то не имелось. Так что они отперли малую калиточку и впустили свою погибель. Через пару ночей стрыги захватили Буян-остров.

— Кто-кто? — не понял царевич.

— Стрыги, — четче и уверенней выговорила колдунья. — Стрыгои. Не слыхивал прежде? Твари полуночные на нетопырьих крыльях, с клыками да когтями, способные перекидываться людьми. Если уж куда проникли, ни за что добром не уйдут, пока всех не изведут под корень.

— Упыри, что ли? — наконец догадался Пересвет. — Читывал про таких, но думал — враки кабацкие…

— Болтуны в трактирах иногда говорят правду, — дернула узким плечом Хелла. — Много живет на свете всякой нежити и нечисти, но даже промеж ними стрыги — сущая мерзость. Знаешь, они умеют завораживать людей. Те верят, что служат достойнейшим князьям и готовы умереть ради них. Я сыскала нескольких уцелевших в подвалах. Стрыгои несколько месяцев вытягивали из них кровь, каплю за каплей, а они все еще жили. Тянулись сражаться, защищая своих хозяев. Боюсь, при виде этого зрелища я малость не сдержалась. Выжгла тут все… ну, и крепость кое-где порушила. Младших стрыгов обмотала холодным железом и кинула подыхать в ров, а хозяина с хозяюшкой вывесила прогуляться на ясном солнышке, — она хищно улыбнулась краешками губ. — Старые были, крепкие, за не-жизнь свою цеплялись изо всех силенок. С рассвета почти до полудня продержались. Как они вопили, подыхая, это что-то.

— А люди? — напряженно спросил царевич, напрочь позабыв, что чародейка ведет речь о событиях, бывших задолго до его рождения.

— А что — люди? Которые от упырьей ворожбы совсем тронулись рассудком, усыпила да схоронила. Остальным велела ступать к варяжскому порубежью. Заклятие сплела, чтоб с дороги не сбились и позабыли, что видывали. Они ушли, я осталась век вековать.

— Лисавета-краса тоже была здесь пленницей?

— Нет, — чародейка гладила лису по крутому, выпуклому лбу, та жмурилась от удовольствия. — Позапрошлой зимой она по озерному льду на остров выбежала и прям у ворот рухнула замертво. Шерсть в крови, лапа сломана, одно ухо почти напрочь оторвано. Напал на нее кто-то, в драке изломал безжалостно. Судя по ранам, не медведь, не тур и не тигрис. Я выспрашивала, да без толку. Даром речи бессловесную изначально тварь наделить невозможно. В ее мысленных образах скачут какие-то жуткие чудища, пасти медные, когти железные. Как копнешь глубже, она пугается до полусмерти. Откуда она такая взялась на Синь-озере, мне тоже неведомо. Похоже, алкала приключений на свой пушистый хвост и забрела сюда аж из самого Кадая.

— С Лисаветой Патрикеевной и замком ясно, — кивнул царевич. Хочешь не хочешь, а заради облегчения придется взрезать набухшую гноем рану. — Но зачем ты сама себе выстроила тюрьму о четырех стенах? Кто из моей родни так досадил тебе, что ты до сих пор злишься? От отца я слыхал, якобы ты в пращуре Иване-царевиче души не чаяла — но теперь думаю, молва ошибалась. Так оно или не так, в силах ответить только ты. Потому как ведаешь истину… а я нет. Я всегда думал, что Царевна-лягушка — эта, как ее, мифологогическая персоналия. Ну, народе как эллинские боги с горы Олимп, или Святогор-богатырь, или Рарог-сокол. Когда-то они впрямь топтали землю и свершали великие подвиги, но потом сгинули. Истаяли, превратились в людские воспоминания и предания…

— Верно мыслишь, — рассеянно потеребив висящий на шее наконечник стрелы, Хелла затолкала его обратно в вырез кафтанца. — Вот только моя история не чета легендам о величайшем из магов Мирддине Эмрисе. Мирддин-валлиец добровольно удалился из мира, чтобы предстать во славе, когда его родине будет грозить смертельная опасность. Я же… я просто совершила глупость.

Она улыбнулась, и мимолетная улыбка её была полна тревожной печали и грустной насмешки над собой.

— И не скажешь в оправдание, мол, молодая была, жизни не ведала. Нет, я сполна познала тайны мужских и женских сердец. Верность, отвагу, предательство и измену. Любви, правда, толком не знала, лишь восхищение и поклонение. Возводила царей на троны и свергала, когда они мне надоедали. Смотрела, как доблестные воины убивают друг друга ради моей улыбки. Чуть не стала богиней во плоти, но вовремя спохватилась. После кричащей роскоши Царь-града и змеиных интриг Ахайи хотелось чего-нибудь простого, незамутненного…

— Кисельку клюквенного лаптем из лужицы похлебать, — вполголоса подсказал царевич.

— Брусничного, — с серьезным видом возразила чародейка. — Он вкуснее.

— И ты отправилась с полудня на полночь. По торговому пути от эллинов к русичам.

— Верно. Шла себе, никого не трогала. В одной крепостце остановилась поглазеть на забаву. Тамошний старый князь промыслил женить трех своих сыновей по старинному обычаю. С метанием стрел на четыре стороны. Отчего бы и нет, подумала я. Недурной зачин для героической былины, не впервые такое проделываю. Махнула рукой — и стрела младшего сынка шлепнулась посередь болотца.

— Где на кувшинном листе как раз сидела лягушонка в золотой короне, — подхватил крученую нить рассказа Пересвет. — Ничего не пожелаешь, пришлось княжичу нести нареченную в отцовский терем, являть отцу и братьям невесту. Которая на деле оказалась прекрасной царевной Еленой, ворожейкой и в ремеслах искусницей.

— И все у них поначалу было хорошо… Я его любила. В те дни я была одинока и уверовала, что в нем мое спасение, — словно защищаясь от нападок и в то же время не доверяя собственным словам, проговорила Хелла. — Он за словом в карман не лез и твердил, как ему повезло со мной. Вдобавок красавчик писаный, что еще надо женскому сердцу? Мы поженились. Доверюсь, решила я после свадебного пира. Расскажу про лягушачью шкурку. Пусть промеж нас не будет тайн. Ведь таким, как я, свыше явлены границы и пределы. Незримые оковы, не то мы и мир дотла выжжем, и последнего ума лишимся. Часть нашего могущества всегда воплощается в каком-либо талисмане. Мы являем его только тем, кому вручаем свое сердце. Но я не успела ничего рассказать. Княжич Иван сыскал шкурку среди моих вещей и пригрозил сжечь. Тогда-то мы и поговорили начистоту. И я… я просто-напросто растерялась. Подумать только, я могла щелчком пальцев вызвать ураган, не оставить от града камня на камне, превратить моего муженька в комара и прихлопнуть его… но при всем моем могуществе оказалась бессильна. Ведь я так сильно любила его.

— А он?

— А он владел моим амулетом. Говорил, мол, просто хочет малость меня припугнуть, и смеялся. Он частенько смеялся… просил, чтобы я смеялась тоже. Я ведь была не такая, как женщины, с которыми он привык иметь дело. Никогда не умела стоять, кротко опустив глаза и не прекословя мужчинам. Я ж изведала, какие они до старости щенки — напрудят лужу и радуются.

— Он обижал тебя? — напрямую спросил Пересвет.

— Нет. Да. Не знаю. Пару раз поднимал на меня руку, но что с того? Слова ранят куда больнее, чем шлепок узорчатым поясом. Хуже другое, я запуталась. Прежде я всегда знала, где правда и ложь, где кончается одно и начинается другое, и как свет рождается из тьмы. С ним я стала… — она замялась, не в силах подобрать нужных слов. — Мой супруг умел вывернуть любой спор наизнанку. Я всегда выходила неправой. Я была слишком сильной и дерзкой, слишком своевольной. Он говорил, ради моей же пользы надобно держать меня в узде и подальше от людей. Чтобы не вытворила чего дурного своим колдовством. Ведь он не переживет, если простецы ославят его прекрасную жену злобной ведьмой и забросают камнями. Однако он ничуть не возражал против капельки чар, сведших в могилу старого князя. Да, я это сделала и могу признаться. Муж убедил меня: отцу не по душе невестка-ведунья. Якобы князь помышляет жестоко истребить меня и его. Иван рассчитывал завладеть престолом, да только малость промешкал. Княжество ушло под руку старшего сына. Заподозрив неладное, новый правитель велел младшему брату приискать себе новые владения и новый дом. Мы ушли в края, которыми владел средний брат. Тот хлебнул в жаркий день ледяной водицы и тоже недолго протянул на свете. Его земли достались моему мужу… здесь он с моей помощью основал Тридевятое царство и развязал войну со старшим братом и племянниками. Война тянулась и тянулась, люди гибли, лилась кровь, горели поля. Все чаще меня за глаза именовали не Премудрой, но Еленой Темной. Шептались, я околдовала царя и свела его с ума. В конце концов Иван-царь одержал верх. Его брат погиб в бою, племянники очутились за решеткой. Мой супруг к тому времени сильно одряхлел телом и разумом — причем совершенно без моего вмешательства. Он старел, а я оставалась юной. Всякий день он кричал, чтобы я вернула ему молодость. Отдала свою, раз уж я такая никчёмная жена, или влила в его жилы кровь плененных молодых сродственников. Среди них был один юный витязь… которому достало сил, ума и выдержки заглянуть мне в глаза. Он спросил, ведаю ли я, что творю. Ведь он слышал то же, что и ты — мол, я свет и радость, а не тьма во плоти.