Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм - Страница 51

— Вот видишь ли, что я настоящий колдун! Однако, давай-ка его назад.

— Позвольте, позвольте! — отстранил его Петер, отступив на шаг и подняв перед ним крестик. — Этого хочешь? Что? Попался? — и он начал читать все молитвы, какие только приходили ему на память.

Чурбан начал ежиться, жаться, сделался совсем маленьким, упал на землю, валялся и вился у него в ногах как червь, и так стонал, что кругом все сердца затрепетали и застучали — точно часы у часовщика. Петеру стало страшно, он выбежал вон из хаты, вскарабкался, сам не помнил потом как, на отвесный обрыв; он слышал как Чурбан поднимался, топал ногами, метался, проклинал его, — но он благополучно добрался до верху и побежал прямо к чаще. Разразилась ужасная буря, гром перекатывался не переставая, молнии направо и налево от него падали на деревья, но он, невредимый, добежал до владений Стеклушки.

Его сердце радостно билось, только потому, что оно опять билось. Но вдруг он с ужасом припомнил всю свою жизнь за последние годы: припомнилась старуха мать, брошенная на произвол нужды, красавица жена, убитая из скупости! Он сам себе казался отверженцем из людей и горько плакал, когда дошел до ели Стеклушки.

Маленький леший сидел под своей елью и курил маленькую трубочку; лицо его было ласковее, веселее.

— О чем ты плачешь, Петер? — спросил он. — Или не получил обратно сердца?

— Ах, тогда я бы не плакал, — вздохнул Петер, — когда у меня в груди лежал камень, глаза мои всегда были сухи, как земля в поле. В том-то и дело, что я получил обратно свое настоящее сердце, и оно разрывается на части, как подумаю, что я наделал. Ведь я людей грабил, да еще травил собаками, а жену — вы ведь сами видели!..

— Петер, ты великий грешник, — торжественно сказал Стеклушка, — деньги и праздность довели тебя до того, что сердце у тебя сделалось каменное, не знало более ни радости, ни горя, ни сострадания, ни раскаяния. Но теперь ты искренно раскаялся, а это много значит. Может быть, я еще могу что-нибудь сделать для тебя.

— Ничего не надо, ничего не хочу! — отвечал Петер и грустно понурил голову. — Для меня все кончено, в жизнь мою мне не радоваться; что мне одному делать на свете? Мать моя никогда меня не простит; да может быть я ее загнал в могилу. Я изверг, чудовище! А Лиза, моя бедная жена! Лучше убейте и меня, господин Стеклушка, — один конец!

— Хорошо, если непременно желаешь — можно. Топор у меня недалеко.

Леший не торопясь выколотил трубочку и спрятал ее в карман, потом встал и медленно ушел за ель. Петер, не переставая плакать, сел на траву; жизнь ему была противна; он равнодушно ждал смертного удара. Немного спустя он услышал за собою шаги. — «Это он идет», — подумал он, и не шевельнулся.

— Оглянись-ка сначала, Петер! — раздался голос Стеклушки.

Он утер глаза, оглянулся — и увидел жену и мать, которые ласково глядели на него.

— Лиза, ты жива? — радостно вскричал он и вскочил, — и ты, матушка? И вы простили меня?

— Они тебя прощают, — ответил за них Стеклушка, — потому что ты искренно раскаялся; все будет забыто. Воротись в отцовскую хату, и будь по-прежнему угольщиком. Если ты хороший человек, ты будешь уважать свое ремесло, и люди будут тебя более любить и почитать, чем если б у тебя было десять бочек с золотом.

Так сказал Стеклушка и простился с ними.

Великолепный дом богача Петера более не существовал: его зажгла молния, и он сгорел дотла, со всеми сокровищами. Но до отцовской хаты было недалеко: все трое направились прямо туда, даже не думая о постигшем их полном разорении. Но как же удивились они, когда, на месте убогой хаты, они нашли красивый, удобный крестьянский домик со всеми принадлежностями, лошадью, коровой, домашней птицей, всякой хозяйственной утварью и запасами! Роскоши — никакой, но все было чисто и удобно.

— Это подарок доброго Стеклушки! — воскликнул Петер.

— Какая прелесть! — сказала Лиза, — и здесь я буду чувствовать себя гораздо больше дома, чем в больших хоромах, с толпой прислуги.

С этих пор Петер сделался добрым, трудолюбивым человеком.

Он жил тихо и счастливо, и впоследствии, когда у него были уже седые волосы, он часто говаривал:

«Лучше довольствоваться немногим, нежели иметь деньги и всякое добро, но при этом — холодное сердце».

Так прошло дней пять, а выкупа еще по-видимому не было. Пленники выходили из терпенья; страшные подозрения начинали мучить их.

— Мне сил нет долее терпеть! — сказал однажды охотник: — я убегу отсюда, во что бы то ни стало. Я решусь на убийство, лишь бы освободиться. Общими силами мы может быть и сладим. Я должен вам сказать, что за разбойниками следят — это выболтали мне бабы; а чуть им придется плохо, они убьют нашу графиню, это я тоже слышал.

Мальчик заплакал, закрыв лицо руками.

— Полно, что плакать, время еще терпит, они не приступили еще к нам с ножом к горлу, мы и сами не сплошаем, — утешал охотник. Слушайте же: как только ночь наступит, я выхожу из шалаша и иду прямо на караульного; он конечно окликнет, а я ему в ответ скажу, что графиня внезапно заболела и, прежде чем он опомнится, я сшибу его с лошади, затем приду за вами и мы все втроем уже нападем на второго, а с третьим и подавно сладим.

Охотник разгорячился, глаза его блестели, мальчику сделалось даже страшно; он только было хотел отговаривать его, как дверь тихонько отворилась и в шалаш скользнул кто-то. Это был сам атаман. Тихонько притворив за собою дверь, он махнул рукою, чтобы пленники сидели смирно, и затем обратясь к мнимой графине, начал:

— Графиня, вы в плохом положении. Ваш муж не сдержал слова и не прислал требуемого выкупа; мало того, он поднял на ноги полицию; по лесу ходят вооруженные люди, разыскивают нас. Одно из двух: или жизнь ваша графу недорога, или он не верит нашему слову. А потому вы в наших руках. Что вы на это скажете?

В недоумении и испуге смотрели пленные друг на друга, не зная что отвечать. Мальчик боялся открыться, чтобы не было хуже.

— Я вас слишком уважаю, и не могу так жестоко поступить с вами. Но спасти вас я не в силах. Вот вам одно средство: хотите бежать со мной?

Такого предложения никто не ожидал.

— Большинство товарищей моих уходит в Италию, чтобы примкнуть к большой шайке; мне же это ремесло не по вкусу; я не могу служить под чужим началом, а потому хочу вовсе покинуть его, избрав себе другое занятие. Дайте мне слово, что вы своим влиянием поможете мне определиться на службу.

Мальчик в смущении молчал. Обманывать разбойника он не мог, признаться ему — не решался.

Разбойник продолжал:

— Я не требую многого, буду доволен всякой службою.

— Я сделаю все что могу, — едва проговорил мальчик, опустив глаза, — и буду утешаться мыслью, что помогла вам бросить это постыдное занятие.

Тронутый словами графини, атаман поцеловал ее руку и, шепнув ей, что бы она была готова через два часа, тихонько вышел вон. Пленники свободно вздохнули.

— Сам Бог послал ему такие мысли! — сказал охотник. — Можно ли поверить, что мы снова будем свободны!

Вскоре атаман вернулся. Он подал графине небольшой сверток.

— Потрудитесь переодеться в мужское платье, — сказал он, — так нам ловчее будешь бежать.

Затем он снова вышел. Охотник едва мог удержаться от смеха.

— Вот так славно! Вторичное переодеванье! — говорил он, — пожалуй это платье будет скорее по тебе.

Переодевшись золотовщик бережно спрятал платье графини, сказав, что желает сохранить его на память такого странного приключения!

Наконец пришел атаман, готовый в путь. Все они вооружились и пошли. Караульного у шалаша их не было, и потому они вышли никем незамеченные. Однако разбойник не повел их обычным путем, а позади шалашей завел в лесную чащу, прямо к крутой, почти отвесной скале. Взобраться на нее почти не было возможности; но вскоре путники приметили веревочную лестницу, спущенную с верху. Атаман шел впереди, подавая графине руку. На верху они нашли тропинку, которая вела прямо к большой дороге, как объяснил атаман. После трехчасового пути они присели отдохнуть, и атаман подал спутникам своим по куску хлеба и даже угостил вином.