Харли Квинн. Безумная любовь - Дини Пол - Страница 44

Подготовив все необходимое, она надела костюм. Как же отлично она в нем смотрелась. Хорошо, что она не послушала того парня из магазина: костюм Арлекина сидел на ней лучше, чем на любом парне. Еще бы, ведь ее звали Харли Квинн, так сказал Джокер. Харли сняла костюм, наскоро поужинала и принялась ждать. Каждой шутке свое время. Сейчас еще было рано.

Все учреждения живут в своем ритме. К психиатрическим больницам это относится в полной мере, особенно к больницам, содержащим особо опасных пациентов. Ближе к полуночи время словно раздваивается: персонал живет по одному времени, а их пациенты – по другому.

Два часа ночи для заключенных – словно граница между «лечь попозже» и пыткой бессонницы. Любой, кто после двух еще не спит, прямой дорогой направляется к суициду в три утра. Пациенты, которым слышатся голоса, ничего хорошего не услышат. А тех, у кого визуальные галлюцинации, посетят отнюдь не приятные видения.

Четыре утра официально считаются самым мертвым часом. Страдающие от бессонницы еще не спят, но они уже далеко не так бодры, как им кажется. Четыре часа – самая нижняя точка, после которой приближается утренний подъем. Дыхание замедляется, причем не только у пациентов, но и у тех, кто вынужден дежурить в сей кладбищенский период. В эти минуты грань между подопечными и персоналом почти стирается. В этим минуты отличить рациональное от иррационального куда сложнее, чем при солнечном свете.

Все, что угодно, может случиться в этот самый мрачный час ночи.

Охранника, дежурившего в ночную смену в главном приемном покое «Аркхема», звали Гэвин МакДэниелс. Ему было сорок четыре года. После короткой карьеры футболиста и чуть более долгой карьеры вышибалы в одном из печально известных клубов Готэма, он нашел пристанище в «Аркхеме», в качестве охранника и санитара на полставки. Человеком он слыл спокойным, невозмутимым и непроблемным, никогда не брал взятки.

Самым примечательным в нем было то, что он умел спать с открытыми глазами. Об этом он, увы, не догадывался. Семьи у него не имелось, а те редкие женщины, с которыми он встречался, не замечали его особенности или же забывали о ней упомянуть.

А вот Пол Мендес, начальник службы безопасности, ценил данную черту в Гэвине и именно поэтому всегда ставил его на самое позднее дежурство. Если бы кто-то захотел проникнуть в больницу, он вряд ли бы воспользовался главным входом. При этом любой потенциальный преступник, увидевший на посту бдительного охранника с широко открытыми глазами, скорее всего, решил бы отправиться куда-нибудь еще.

Харли узнала об особенности МакДэниелса совершенно случайно, когда очень поздно уходила домой после длительной беседы с Джокером. Еще тогда она предположила, что эта информация может ей пригодиться.

МакДэниелс спал уже второй час. Отдаленный шум двигателя вторгся в его сны, но не разбудил. Он проснулся, когда распахнулась входная дверь. Увидев приближающуюся черно-красную фигуру с колокольчиками на смешной шапке, он решил, что все еще дремлет, и снова отключился.

– Гэвин, крошка, как делишки? – пропищал высокий женский голос с сильным бруклинским акцентом.

Гэвин порывисто подскочил на ноги и посмотрел на белое лицо клоунессы, улыбающейся накрашенными черно-красными губами. Он забыл и про свою рацию, и про кнопку тревоги. Помнил только одно: в «Аркхеме» любая встреча с клоуном сулила большие неприятности. К тому же он узнал голос, пусть Харли и попыталась его изменить.

– Доктор Квинзель?

– Ты только понюхай, какие у меня духи! Прямиком из Парижу!

Арлекин достала огромную бутыль с распылителем и нажала на помпу. Окутавший МакДэниелса прохладный туман действительно пах очень приятно, и эта деталь, мелькнувшая в его голове, оказалась последней ниточкой реальности, потому что уже в следующее мгновение он рухнул на пол без чувств.

Арлекин перегнулась через стойку и добавила:

– Мои духи называются «Спи, моя радость, усни».

Гэвин МакДэниелс ничего не ответил. Он уснул и на этот раз с закрытыми глазами.

Колокольчики на шапке Харли весело звенели, пока она приближалась к компьютеру. Без малейшего труда у нее получилось отключить камеры и сигнализацию. Никому не удавалось взломать систему безопасности «Аркхема» снаружи, но, находясь внутри, можно было провернуть что угодно. Харли стерла свое изображение с камер наблюдения и закольцевала запись так, что с часа до трех пленка прокручивала одну и ту же пустую картинку. Так гораздо практичнее, чем вырубить видеозапись. Когда охранники обнаружат обман, она уже будет далеко.

Если они вообще что-то обнаружат.

Розалинд Бельфонтейн была первой женщиной- трансгендером среди медицинских сестер «Аркхема», но не придавала этому значения. Она вообще отличалась скромностью и избрала профессию медсестры лишь бы концентрироваться на других людях. Еще она привыкла к осмотрительности и осторожности: как и многие представители ее образа жизни, она всегда ждала подвоха и понимала, что любая ситуация может без предупреждения обернуться агрессией или же риском.

Готэм не особо напоминал Юг США 1956 года, но и тут трансгендеров преследовали несчастья. Сосед, дружелюбно кивающий при встрече, узнав, что ты «не-такой-как-все», подбрасывал под дверь записки с угрозами. Буйный пьяница донимался на улице, крича тебе вслед «оно».

В «Аркхеме» дела обстояли куда хуже. Демоны в головах потенциально опасных пациентов просыпались неожиданно, иногда просто так. Впрочем, как ни странно, сигналы, предшествующие неприятностям, почти всегда одинаковы и у разумных пациентов, и у больных с диагнозом психопатии. Сестра Бельфонтейн уже давно научилась чувствовать надвигающуюся «грозу» и, в зависимости от ситуации, либо предотвращала опасность, либо уносила ноги.

Разумеется, иногда случались и непредвиденные коллапсы. Сестра Бельфонтейн дежурила возле медицинского крыла. Подняв глаза, она внезапно увидела направляющегося к ней арлекина. В мыслях промелькнули строки Йейтса: «Неужто очередное чудище сошло на остановке “Аркхем” вместо Вифлеема?»

Несмотря на то, что кроме Джокера, других пациентов в отделении не наблюдалось, сестра Бельфонтейн настояла на том, чтобы с ним постоянно находились два санитара. Он был слишком слаб, чтобы устроить побег, но она опасалась, что члены его банды попытаются его освободить. Все они – закоренелые безумцы, и костюм арлекина вполне соответствовал их дресс-коду.

В правом нижнем ящике ее стола томилась электрифицированная дубинка, напоминающая электрошокер для скота. Бельфонтейн не желала ни дотрагиваться до нее, ни смотреть на это варварское орудие. На подобных мерах безопасности настоял Пол Мендес, заявив, что уж лучше пусть оружие валяется под рукой, но не понадобится, чем наоборот. Бельфонтейн заперла ящик и положила ключ в блюдечко со скрепками. При виде арлекина она схватила ключ, вставила его в замочную скважину, но, внезапно устыдившись самой себя, так и не открыла ящик.

Клоунесса визгливо расхохоталась, и при этом звуке волоски на шее Бельфонтейн встали дыбом. Пациенты хохотали, плакали, завывали днем и ночью, однако сейчас перед ней стояла не пациентка, и смех ее звучал особенно страшно. Сестра узнала этот голос.

– Доктор Квинзель?

Долю секунды она цеплялась за надежду, будто доктора вызвали на работу прямо с костюмированной вечеринки. Но ведь она уволилась сегодня утром...

– Добрый вечер, сестричка, – произнес грубый голос. – А ты догадливая! – Арлекин наклонилась и кинула какой-то предмет. Он проскользил по сверкающей плитке прямо к ногам дежурной сестры.

Бельфонтейн выпрямилась, чтобы разглядеть неопознанную вещицу. Ею оказался большой мешок с резиновым утенком, набитым шариками.

Женщина поняла: дело дрянь.

Доктор Квинзель колесом прошлась по коридору, сделала двойное сальто и приземлилась перед столом сестры. Она наклонилась и схватила резинового утенка, пока Розалинд Бельфонтейн безуспешно нажимала на кнопку тревоги.