Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна - Страница 35

Работу он отстоял. Личную жизнь пришлось отдать на откуп. Но про Машу Рокотову он рассказывать не будет. Он схитрит и переместит ее из графы «личная жизнь» в графу «работа», почти не погрешив против истины.

И все-таки чем-то эта журналистка отличается от всех его прежних девиц. А ведь он считал себя любителем тех, что помоложе. Было бы очень обидно, если бы все сегодня и случилось, все очарование неизвестности и недосказанности сразу бы развеялось, осталась бы обычная неловкость. А сейчас как было все впереди, так впереди и есть. Впереди много интересного с этой необычной женщиной, напоминающей ему обручальное кольцо: простое, чистое, дорогое золото, женщина без лишних прикрас с теплым блеском в болотных глазах.

46

На следующий день Маша всерьез взялась за доставшийся ей список, ей не привыкать было встречаться с людьми и брать у них интервью.

Номер первый, Елизавета Анатольевна Востренко, последние годы перед своей смертью жила в подмосковном Королеве. По указанному в карте телефону Маше ответила ее дочь Ирина, девушка не по годам рассудительная. Она долго и подробно расспрашивала Машу Рокотову о цели визита, но потом все же предложила встретиться в Москве, где-нибудь в кафе. Маша с радостью согласилась.

— Понимаете, в доме я храню остатки коллекции отца. Это последнее, на что я могу рассчитывать, если не удастся удачно выйти замуж. Там хорошая охрана, но посторонних я туда не приглашаю, извините.

— Но вы вот так первому встречному об этом говорите?

— О коллекции? Так ведь папа был очень известный коллекционер, это ни для кого не секрет. Вы ведь журналистка?

— Да, я собираю материал для статьи об академике Цацаниди и хотела встретиться с вашей мамой, она ведь была его пациенткой. Но, оказывается, ее уже нет… Примите мои соболезнования.

Ира вздохнула:

— Вы хотите, чтобы я что-то рассказала о маме?

— В общем, да. Я понимаю, едва ли вы знаете много…

— Я много знаю, — заверила Машу девушка. — Мама была очень молода, а папа очень немолод. Оба они меня воспитывали по-своему. И получилось так, что, когда я подросла, я была для мамы скорее подружкой, чем дочерью. Мама все мне рассказывала. Так что спрашивайте.

— Ира, скажите, в связи с чем ваша мама делала операцию? Она чем-то болела?

— Мама не болела, мама лечилась.

— А в чем разница? — удивилась Рокотова.

— О, разница огромная! Никаких серьезных заболеваний у мамы не было, кроме, может быть, мигрени. Мама говорила, что это аристократическая болезнь. Она из рода Ястржембских и всегда считала себя особенной: утонченной и ранимой. Вы не подумайте, я очень ее любила, но мне всегда казалось, что мама гораздо проще, чем хочет выглядеть. А она эту простоту тщательно скрывала.

Маше это было знакомо, но не понятно. Ее собственная мама тоже была из большого и старинного рода. Их род Пигашовых был настолько стар и велик, что издревле занимал четыре десятка крестьянских дворов в деревне на берегу Волги. Машина мама тоже страдала мигренью, но аристократизма в этой болезни не усматривала.

— Елизавета Анатольевна обратилась в клинику института из-за мигрени?

— Она туда не обращалась, — покачала головой Ира. — Вернее, это не ее идея была. Это папа ее туда устроил. Он сделал директору института одолжение, купил у него картину, так, ничего особенного… А тот в благодарность предложил свои услуги. И так настаивал, так хотел быть папе полезным, что папа, чтоб отвязаться, маму на обследование послал. И хорошо, что послал. Оказалось, что ее головные боли вовсе не от мигрени. У нее опухоль росла. И даже неизвестно, откуда взялась. Маму срочно прооперировали, очень удачно. Она потом постоянно у этого академика наблюдалась. А папа с ним стал дружить, до самой своей смерти в гости его приглашал, мы несколько раз к нему на дачу ездили.

— Ваш папа давно скончался?

— Чуть больше двух лет назад. Его убили. Знаете, он был очень увлеченным человеком, если у него была возможность приобрести уникальную вещь, мог на край света за ней поехать. А тут кто-то из знакомых позвонил и сказал, что какая-то бабулька хочет продать шкатулку работы Фаберже. Он и поехал на ночь глядя. Его нашли на Кольцевой, мертвого. Машину угнали, деньги, мобильник забрали, кольцо-печатку старинную, платиновую…

— Убийц не нашли?

— Нет. Даже так и не выяснили, кто же из знакомых ему тогда позвонил. Звонок был из автомата, так нам в милиции сказали.

— Ваша мама очень тяжело переживала его смерть? — спросила Маша.

Ира немного помолчала, вероятно, думая, стоит ли тревожить память родителей.

— Мама, конечно, переживала, — аккуратно ответила она. — Но не настолько, чтобы покончить с собой. Мама ведь была очень молодой. Это ей по паспорту тридцать девять было, но и внешне, и в душе ей было гораздо меньше. Она не могла жить без любви, без обожания, а папа всегда был несколько холоден.

Ясно, подумала Маша, любовники у нее были и до, и после смерти мужа.

— Она, как и папа, была натура увлекающаяся, — продолжала Ирина, — только последнее время ее увлечения очень дорого ей обходились. И лечение, кстати, тоже. Это ведь папа дружил с академиком, а маме за продолжение лечения приходилось много платить. Папины деньги все закончились. Она распродала больше половины коллекции. Я сейчас даже няню постоянную малышу не могу нанять, приходится учиться на заочном, чтобы пореже его оставлять.

Не такая уж рассудительная девушка Ира, раз сидит в таком юном возрасте без мужа и с ребенком, подумала Маша.

Вероятно, что-то прочла девушка в выражении Машиного лица, она грустно улыбнулась:

— Это не мой сын, это мой братик. Ему девять месяцев. Знаете, мама утверждала, что он у нее от отца.

— А что, нет?

— Конечно, нет. К его рождению папы уже больше года на свете не было. Но мама так горячо всех в этом убеждала! Может, у нее с головой все-таки не все в порядке было? Но Сережу она очень любила. Брата зовут Сережа, — пояснила Ира.

— Как же она решилась оставить такого малыша? Сколько ему было?

— Два месяца всего. Врачи сказали, что это была послеродовая депрессия. Странно, правда, она так ждала его рождения, всю беременность летала, как на крыльях, когда родился, с рук не спускала. И вдруг — депрессия. Разве так бывает?

Маше казалось, что не бывает. Тут у нее в кармане зажужжал мобильник. Извинившись, она ответила Остапу.

— Ты когда встречаешься с родственниками пациентов? — спросил он.

— Уже, — ответила Маша.

— Спрашивай, кто хоронил, в смысле, какая фирма.

— Зачем?

— Потом объясню. И про последний день перед смертью, подробно. Все.

Остап отключился, оставив Машу в недоумении.

— Ира, я понимаю, что вам трудно это вспоминать, и все же… Как все случилось? Что было накануне?

— Накануне маминой смерти? Ничего особенного не было. Утром она ездила на встречу с журналистом, я не знаю, из какого издания. Но это бывало нередко, про папину коллекцию все еще иногда пишут. У нее весь день было очень хорошее настроение, как говорится, ничто не предвещало. Днем и вечером она занималась обычными домашними делами. Потом мы спать легли. Сережа с ней в одной комнате спал, она его грудью кормила, ночью тоже. А я крепко сплю. Проснулась от его плача. Пришла к ним в комнату, а мамы нет. Она в ванне, а вода… Вода вся красная… Она вены вскрыла.

Ира прерывисто вздохнула и прижала к губам бумажную салфетку.

— Простите, Ира. Это ужасно.

— Да, — печально кивнула Ира. — Я так растерялась. Вызвала скорую и милицию. Маму забрали. А Сережка орет… Мама должна была на следующий день ехать в клинику, она там не появилась, они позвонили… И представляете, Игорь Николаевич Стольников, заместитель академика, сам приехал, помог с похоронами и на Сережку опекунство помог оформить. Хорошо, что мне уже больше восемнадцати.

— А похороны он через какую-то фирму организовал?

— Да, у них в клинике похоронная фирма работает, там и ритуальный зал есть. И похоронили маму не в Королеве, а в Москве. Хотя я не пойму, зачем?