Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна - Страница 27

Маша задумчиво смотрела в окно, на губах ее появилась довольная улыбка.

— Помню. Было дело.

— Ну вот, а говоришь — обидно. Считай, что ты ему уже отомстила, и забудь об этом. А крутой начальницей ты сама быть не захотела. Ведь и сейчас тебя главный в любой момент начальником отдела поставит. Сама же говоришь, или не так?

— Так. Только я не хочу начальницей. Знаешь, кем я хочу быть? Корректором.

— С ума сошла? — изумилась Алла Ивановна.

— Нет, правда. Сидеть бы с текстами, чтоб никто не трогал. Чтоб зарплата зависела только от производительности твоего труда: сколько сделаешь, столько и получишь. Устала я, знаешь ли, от людей. Мне хочется общаться только с тобой, Тимкой и Кузькой.

— И что ж ты не идешь корректором? — лукаво прищурилась мать.

— Так из-за денег, из-за них, родимых! Ведь при любой производительности зарплата будет — чистые слезы! А денег, их так хочется!

— Можешь не рассказывать. Только еще я знаю, что тебе такая жизнь надоела бы через две недели. Посидела бы, отдохнула от людей, а потом снова вылезут твои природные амбиции. Кстати, о работе. У меня сегодня на приеме была Лариса Володина, помнишь, вы вместе в НИИ работали? Говорит, черт-те что у них там творится.

— А что творится? Я недавно совсем видела Бураковского и с Клинским разговаривала…

— Вот как раз о Бураковском и Клинском. Бураковский умер.

— Когда!? — ужаснулась Маша. — Да я вот только недавно его в поезде видела! Когда он успел-то?

— Это дело недолгое. Он покончил с собой.

— Да как это, как покончил? — дочь не верила своим ушам.

— А вот так. Повесился. Прямо на работе. Лариса говорит, вышел с ученого совета нормальный, с ней еще пошутил, потом пошел к себе в кабинет. А потом к нему аспиранты пришли, постучали, заглянули, а он висит на каком-то шнуре от компьютера, я уж не знаю…

— И никто не слышал?

— Ты помнишь, какое там здание? По пять комнат на человека.

Алла Ивановна одно время тоже подрабатывала в этом институте. В лучшие времена там был медпункт со стоматологическим кабинетом.

— Это верно. Но там соседний кабинет у Клинского. А ведь раз был ученый совет, значит, Иван Федорович точно на работе был. Неужели и он не слышал?

— Он сразу домой уехал. А дома вечером полез привязывать что-то к трубе отопления в ванной, сорвал ее и обварился весь. Лежит в больнице. Ожоги не сильные, но поверхность большая.

— Боже мой! — качала головой Маша. — Кошмар какой-то.

— Ты на похороны-то пойдешь? Лариса сказала, завтра в зале прощание.

— Нет, я не настолько близкие отношения с ним поддерживала. Вот к Клинскому в больницу я завтра же пойду. Володина не сказала, где он лежит?

— Не сказала, но, наверное, в Соловьевской, в ожоговом центре. Хотя, может, и на набережной. Ты позвони ей.

— Да-да, точно, — Маша уже схватила трубку. — Ужас, какой же ужас! Алло?

36

Клинский выглядел плохо. Половина лица его покраснела, ухо было скрыто повязкой. Левая рука была забинтована и лежала поверх одеяла. Но настроение ученого было более чем бодрым, а в палате витал запах неплохого коньяка.

— О! Ты уже пришла? — удивленно воскликнул он, увидев Машу в дверях.

— Ага! Земля слухом полнится, — улыбнулась Рокотова. — Как это вас угораздило?

— Да не помню я!

— Как не помните? Что вообще случилось-то?

— Батарея лопнула и еще шарахнула мне по макушке. И — ничего не помню.

Клинский осторожно потрогал голову поверх повязки.

Рокотова выставляла на тумбочку соки, выкладывала фрукты и печенье.

— Ну, это, так сказать, следствие. А причина? Она просто так упала, ваша батарея? До удара-то вы что-нибудь помните?

— Вот до удара и не помню.

Маша вопросительно щелкнула себя согнутым пальцем под подбородком.

— Не, не пьяный был, — замотал головой Клинский.

Потом подумал и добавил:

— Так, чуть-чуть поддатый. Ученый совет же был. Но я и правда не знаю, чего я туда полез. Понимаешь, я привязал веревку…

Клинский снова потрогал макушку. Он смотрел куда-то мимо Маши, задумчиво прищурившись.

— Понимаешь, я пришел домой, и так мне вдруг тошно стало, так плохо! Зачем я живу, что я делаю? Кому это надо? Все фикция, игрушки… Столько лет прожито, столько сил потрачено, осталось-то совсем чуть-чуть. Ни славы, ни денег не нажил, научной школы не создал. Так мне стало мучительно стыдно, прямо до отвращения! Привязал я эту веревку чертову, куда попало привязал…

Вдруг глаза Клинского снова ожили и сверкнули, темная задумчивость в них сменилась привычной задорной хитростью.

— А батарея-то старая была! Ша-арах мне по башке! И вот лежу я тут, как в отпуске. Я ж в отпуске лет пять не был.

Маша придвинула стул поближе к кровати и села рядом с Клинским.

— Вы, Иван Федорович, хоть думаете, что вы говорите? Какая фикция, какие игрушки? Да половина медицинского приборостроения на ваших разработках держится! И знают вас и в стране, и в мире. Мало, что ли, ваших учеников за границу утекло? Уж кому-кому, а вам-то жаловаться грех.

— Может, ты и права, — пожал плечами Клинский. — Но ведь не пьяный же был, ей-Богу!

— Иван Федорович, но это ведь ужасное совпадение: Бураковский-то повесился. Вы подумайте, что это вас обоих в одно и то же время вдруг натолкнуло на такую жуткую идею? Может, что-то было на этом совете, что вас так потрясло?

— Да чему там трясти-то? Орали, как обычно.

— Про что орали?

— Что ты, не знаешь, что ли? — махнул рукой Клинский. — Делили, кто кому что должен делать и кто не должен. Это раньше все общим стадом неслись к единой цели, а теперь каждый за себя. За каждый чих друг у друга денег требуют. Вот и орали. Налей-ка мне стаканчик соку, пить очень хочется.

Маша открыла яблочный сок и налила в стакан. И тут ей в голову пришла совершенно бредовая мысль.

— Иван Федорович, а все-таки, насколько тесно вы сотрудничали с Цацаниди? Вы в самом деле не имели никакого отношения к его исследованиям?

— Практически нет, — после минутной паузы ответил Клинский.

— Что значит, практически?

— Я бы сказал, к некоторым его исследованиям я все-таки отношение имел.

— То есть?

— Ну, он меня… В общем, оперировал он меня в своем институте.

— С какой стати?

— А вот, может, помнишь, я в Тулу поехал, да вместе с машиной в яму упал? Меня вытащили, а я забыл, куда ехал.

— Помню, точно, при мне было.

— Вот, я еще тогда в больнице лежал, а потом, спустя несколько лет, стала у меня голова побаливать. Нечасто, несильно. Я понимал, что неплохо бы к врачу сходить, да разве с моей работой время выберешь? А тут был у Цацаниди, пожаловался, он мне предложил обследоваться у него в клинике. Сделал томографию, а у меня оказалась здоровенная, чуть не с кулак, гематома! И ее, говорит, надо срочно удалять. Еще немножко, и все, кирдык! Я тут же подхватился и залег к нему на операцию. Вот тогда-то он мне и предложил поучаствовать в эксперименте, вживить микроимплантанты. Тогда, говорит, сам, лично буду оперировать.

— Вы согласились?

— Еще чего! Конечно, нет! Мы с ним посмеялись, и оперировал меня не он, но тоже неплохой хирург из его клиники.

— А после операции вам томографию делали?

— Конечно, сразу, а потом еще как-то на контроль ездил, там же, в клинике и делали.

— Понятно. А Бураковский тоже у него оперировался?

— Не знаю. А зачем ему-то оперироваться? Почему ты спрашиваешь?

Маша пожала плечами.

— Видите ли, одна дама там, в Москве, сказала мне, что больные, которым Цацаниди делал операции и вживлял имплантанты, массово гибнут. У нее сын прооперирован, и он уже несколько раз пытался покончить с собой. Остальные тоже умирают не своей смертью: бросаются под машины, вешаются, травятся…

— Почему? — удивился Клинский.

— Она говорит, что канал передачи информации после смерти Цацаниди остался открыт, и кто-то воздействует на этих подопытных, убивая одного за другим. Вот я и спрашиваю: не оперировался ли у Цацаниди Бураковский, не вживил ли ему сумасшедший академик свои чертовы микроустройства, так же как и вам.