Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна - Страница 22

Только она повесила трубку Аниного аппарата, как на столе запрыгал ее собственный мобильный. Увидев на определителе слово «шеф», Маша досадливо скривилась: ничего приятного этот звонок не предвещал.

— Машка, дуй давай в газету, у меня полразворота провалилось, Колька заболел, ни строчки не сделал, зараза!

— Валерий Александрович, ну, куда дуй? Я ж в Москве, мне к вам поездом четыре часа, а еще до поезда…

— Знать ничего не хочу! Имей совесть, ты говорила, у тебя что-то про какой-то завод есть.

— Есть наброски по «Красному Маяку», может, я по электронной почте скину, а там кто-нибудь…

— Маша, — страдальческим голосом прервал ее Коробченко. — Кто-нибудь это кто? Соображаешь? Полразворота должно быть завтра вечером! Я его даже под рекламу продать не успею. Кто, кроме тебя, это сделает?

Вот так всегда! Колька, Петька, Витька — зараза, а соображать должна Рокотова. И ведь впрямь, кроме нее, никто этого не сделает. И не потому, что не могут. Могут! Тут и дел-то: поднапрячься, начать и кончить. Но в любом коллективе среди толпы умных, которые поминутно смотрят в свой трудовой договор, дабы ненароком не чихнуть напрасно, есть маленькая кучка дураков, которые делают то, что должны, а потом то, что надо. Умные приходят в девять и уходят в пять. Дураки, когда надо — приходят, а уходят даже не тогда, когда глаза уже ничего не видят, спина не разгибается, а пальцы не сгибаются, а тогда, когда все сделано.

К счастью, хорошие руководители таких умных теперь стараются при первом же сокращении — пинком под зад, а дураков ценят, холят и лелеют. Хорошо, что хоть тут-то есть справедливость.

Короче, Маша Рокотова всю жизнь была такой вот дурочкой. И работая в школе учителем физики, и в НИИ, и теперь в газете, она была живым подтверждением постулата о том, что инициатива наказуема. На нее валили все и везде, с интересом наблюдая, вывезет она или нет. Она вывозила. В школе она за два года доработалась до завуча. Тогда для нее это был «потолок». Для директора она не подходила по возрасту, из-за этого же и на категории защищаться не могла. В НИИ за три года дослужилась до заместителя директора. И снова — «потолок», директор должен быть доктором наук, умрешь, пока защитишься. Когда она вспоминала те институтские времена, у нее перед глазами явственно вставал образ усталой крестьянской лошади, которая в одиночку, из последних сил тащит по ледяным торосам тяжелые сани. Навстречу ей — пурга и ветер, дорогу она давно уже потеряла и тащит наугад. А в санях сидят здоровенные научные мужи в теплых шубах, поддают и закусывают, вяло ругаясь, что медленно едут, и совсем не заботясь, что, возможно, едут не туда.

Когда Маша поняла, что сил у нее скоро уже не останется, она вспомнила юношеское увлечение, изобразила из себя паучка, собрала лапки в кучку и потихонечку уползла в свой «Бизнес-Ярославль». Сплела там себе паутинное надежное гнездышко и решила, что вершины и потолки — это не для нее. У каждого человека есть своя планка, своя ступенька, выше которой он, при наличии связей и способностей, конечно, может подняться, но там, за этой планкой, будет ему уже некомфортно, неуютно. Маша, однажды поняв это, больше уже не стремилась наверх.

Зарплата удовлетворяет, начальство ценит, коллеги завидуют, что еще нужно для счастья? Конечно, она поедет завтра и сделает все, что нужно, чтобы закрыть провалившиеся полразворота. Кто бы сомневался.

31

Адрес агентства «Эл-Лада» был Рокотовой хорошо знаком. Там, на Нахимовском проспекте, был расположен крупный институт Российской академии наук. Еще в те времена, когда Маша ездила туда в командировки, институт потихоньку усыхал и съеживался до размеров нескольких этажей, все больше и больше площадей сдавая всевозможным арендаторам. Вот, например, «Эл-Ладе».

От метро «Профсоюзная» Маша бежала короткой дорогой, через грязные дворы, спрятавшиеся за нарядными фасадами проспекта.

Она уже дошла до дребезжащего скелетика металлической лестницы, пересекавшей какие-то трубы, как вдруг увидела, что по ней двое мужиков волокут упирающегося мальчонку лет пяти. Мужчина постарше шел впереди и тащил мальчика за руку, а тот, что помоложе, ухватил его под локоть. Ребенок подгибал ноги и все порывался сесть прямо на ступеньки. Обогнать эту странную компанию было невозможно, и Маша невольно притормозила и разглядывала их. Тот, что постарше, поймал ее случайный взгляд и вдруг начал ласково отчитывать ребенка.

— Ну, что же ты, Андрюша, так плохо себя ведешь? Что нам тебя, домой тащить, что ли? Почему ты папу не слушаешь?

«Вот ведь противный мальчишка, — подумала Маша. — Отца позорит. Мой Тимка никогда таким не был. Хотя, Кузька — тот был».

Мужики, наконец, дотащили ребенка до верха лестницы и посторонились, пропуская Машу.

— Вот видишь, твой старший братик как хорошо себя ведет, ты должен слушаться своего старшего братика, — продолжал нравоучения мужик.

Этот двойной «старший братик» как-то неприятно резанул Машин слух, и она обернулась. На заплаканном и сморщенном личике ребенка было выражение такого неподдельного ужаса, что Рокотова, как любая мать, умеющая отличить капризы ребенка от настоящей душевной боли, тут же поняла: что-то тут явно не так.

Мимо текла равнодушная московская толпа, не привыкшая вмешиваться в чужие дела. В Ярославле так не бывает: стоит малышу заплакать на улице, как непременно найдутся полдесятка человек, которые будут утешать или стыдить ребенка и давать массу ненужных советов родителям.

Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Маша повернула к переходу, а мужчины с ребенком двинулись в противоположную сторону. Еще секунда, и они скроются из вида. И тут Маша не выдержала: она развернулась и пошла следом, на ходу выискивая глазами, к кому бы обратиться за помощью. Черт, сейчас они свернут во двор, а там уже точно никого не найдешь! Маша бросилась к первой попавшейся рослой фигуре, маячившей у ларька. Это был здоровенный амбал с лицом явно «кавказской национальности». Джигит был настолько выразительным в своей трехдневной небритости и синтетическом спортивном костюме, что Маша, окинув его взглядом с головы до ног, сначала пришла в ужас: точно, бандит. Но все же решилась:

— Послушай, друг! Помоги, пожалуйста, только скорей.

Джигит смотрел на нее с явным изумлением.

— Ну, пошли, — тянула его Маша за рукав, боясь упустить подозрительных типов.

— Слюшай, дарагая, зачем так кричишь, а? Памагу, такой красивий дэвушка как не памочь! Что делать, а?

— Пойдем со мной! Просто постой, ладно, очень надо, — взмолилась Маша. Внутри у нее все холодело: куда она лезет!

Кавказец с видимой тоской бросил взгляд в сторону подземного перехода, но тут же заулыбался:

— Пошли! Куда хочешь, туда пошли.

Маша побежала к повороту во двор, где скрылись мужики с ребенком, кавказец двинулся следом.

Двор был темный и пустынный, но бояться было уже поздно.

— Простите, пожалуйста!.. — крикнула Маша в спину мужчинам.

— Вы что-то хотели? — очень вежливо отозвался один из них, оборачиваясь. Глаза его слегка бегали. Второй вообще не обернулся.

— У вас мальчик плачет, — неуверенно начала Маша, почти раскаиваясь в своей затее.

— Он всегда плачет, этот мальчик, а вы, дамочка, не лезли бы не в свое дело, — прошипел тот, что не обернулся, «старший братик».

— Да, а то мы сейчас милицию позовем, — тот, что постарше, опасливо покосился на кавказца.

Маша присела на корточки и ухватила ребенка за куртку.

— Мальчик, как твоего братика зовут? Вот его как зовут? — она ткнула пальцем в сторону «братика».

Мальчик разразился громким ревом:

— Не зна-аю!

— А это папа твой? — не унималась Маша.

— Не зна-а-аю!

Тут молодой толкнул Машу так, что она отлетела в сторону, но тут же получил резкий удар в лицо от маячившего за ее спиной кавказца.

«Папаша», не долго думая, рванул в глубь двора, его товарищ, попытавшийся подняться, получил ногой в живот, а потом еще и по затылку. И остался лежать на мокром асфальте.