Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна - Страница 20

— Странно, — пробормотала Маша с сомнением.

— Я понимаю, — продолжала Катя, — вы попытаетесь немедленно обратить документы в деньги, но документы у вас никто, кроме нас, не купит. Да и публиковать их сейчас еще нельзя.

— Почему?

— Работа еще не завершена. Если ее опубликовать в том виде, в котором она содержится в документах Цацаниди, она не будет полноценна, ее тут же подхватят иностранные ученые, приведут в соответствующий вид, у них ведь для этого найдутся любые средства. Поверьте же!

— Поверить? Тогда прекратите врать, Катя. У вас это плохо получается, вообще никак!

Густова застыла с открытым ртом.

— Или вы мне говорите всю правду, — заявила Маша, — или я вас просто выставлю за дверь. Сил у меня хватит, не сомневайтесь.

— Но я вас не обманываю, Господи, почему вы решили…

— Потому что ты, Катя, дура, — Маша от злости отбросила все церемонии с неприятной бабой.

— Почему? — изумилась Катя.

— Не знаю, уродилась такой. Ты же врешь на каждом шагу и даже не запоминаешь своего вранья.

— Например, — опомнилась Густова.

Маша усмехнулась.

— Во-первых, ты сказала, что Стольников, как стал директором, так тебя и выжил. А через минуту — он уже твой научный руководитель. Во-вторых, никакой собственной дачи с малиной и клубникой у Григорьевой никогда не было, а мама ее умерла, когда Аня еще во втором классе училась.

— Но я думала…

— Заткнись уже, — огрызнулась Маша. — И подругой ее ты не была. А даже если бы и была, то ключи от своей квартиры Аня никому и никогда бы не дала. Она всегда считала свой дом своей крепостью, уж поверь мне, я знаю. Вот только соседке ключ на время отъезда оставила, так тут цветы надо поливать. Что ж она тогда тебя об этом не попросила, раз ты в квартиру вхожа? Я догадываюсь, откуда у тебя ключи: их Витя Горошко спер после поминок, правда? Он ведь в одной с тобой компании?

Густова угрюмо молчала.

— И еще, я думаю, что никакую докторскую на эту тему ты не пишешь. Я немало лет проработала в научной среде, и мне слабо верится, что такие аллигаторы от науки, как Цацаниди и Стольников, дали бы урвать от такой мощной разработки кусок кому-то на докторскую. Быть этого не может!

И вот, в связи, как говорится, с изложенным, я тебя спрашиваю: почему Витюшка выдрал из Аниной книжки страницу с твоим телефоном, раз уж ты все равно пришла? Почему ты так рыдала на похоронах, хотя смерть Ани едва ли тебя так расстроила? Кто из вас потравил меня на поминках? И зачем тебе документы?

— Все? Или еще вопросы будут? — скривилась Катя и достала из кармана сигареты.

Маша молча смотрела, как Густова закурила, с удовольствием сделала первую долгую затяжку, выпустила дым в лицо собеседнице и зашарила глазами в поисках пепельницы. Тогда Маша вынула из пальцев нахалки едва раскуренную сигарету, затушила ее в кухонной раковине и выбросила в помойное ведро.

— Ну?

— Да пошла ты! — взвилась Густова.

— Так, все, выметайся! — рявкнула на нее Маша.

Катя было вскочила, но тут же бессильно рухнула обратно на стул, уронила голову на руки и горько разрыдалась.

Маша смотрела на нее с некоторым омерзением и любопытством. Сначала ей подумалось, что это очередное действие спектакля, но Катя рыдала и рыдала, скулила и кашляла, а потом начала задыхаться.

— Тьфу, дурдом на выезде, — выругалась Рокотова и полезла в шкафчик за валерьянкой.

Вот так же Маша капала вонючее лекарство Ане в ту их последнюю встречу. И все из-за этих идиотских бумаг. Идиотских! Маша злобно стукнула стаканом о стол перед Густовой.

Та продолжала заходиться в рыданиях.

Маша обхватила голову женщины, с трудом оторвала ее от стола и ткнула стаканчиком ей в губы. Стуча зубами о стекло и расплескивая лекарство, Катя выпила почти все. Она еще долго икала, кашляла и размазывала сопли. Рокотова терпеливо ждала, гадая, в чем же причина такой истерики.

Когда Катя, наконец, успокоилась, умылась, долго прижимая к глазам пригоршни холодной воды, Маша узнала эту причину. Она, причина, была поистине ужасна.

28

Екатерина Семеновна Густова была не кандидатом наук, а бухгалтером в Институте нейрохирургии мозга и — любовницей Цацаниди.

Маше просто противно стало: что ж за бабы такие! Это насколько нужно себя не уважать, чтобы быть одной из… скольких? Трех? Семи? Десяти?..

Катя любила академика искренне и самозабвенно. Это дворника трудно любить самозабвенно, а академика — запросто. Правда, забывала она скорее не себя, а собственную семью. Муж очень долго ни о чем не догадывался, но сколь веревочке ни виться, а конец будет. Он наступил тогда, когда муж решил сделать жене сюрприз.

Ох, мужья, хотите счастья в жизни, предупреждайте жен о сюрпризах заранее.

Густов тайком от жены устроился работать водителем в весьма небедную компанию и в первый же вечер, нарушив все служебные инструкции, подкатил на новеньком служебном «мерседесе» к институту, в костюме и с цветами, жену встречать.

Катя выпорхнула из здания и почти бегом бросилась в противоположную от метро сторону. Не успевший даже окликнуть ее муж поехал следом. Жена добежала до угла здания и, воровато озираясь, села в черную «Волгу».

Следом за черной «Волгой» пристроился черный «мерседес». Густов все еще верил, что жена-бедняжка снова работает сверхурочно. А потом он увидел, что из машины она вышла около обычного жилого дома вместе с седовласым академиком. Академик ласково поддерживал ее под попку. Они отсутствовали около трех часов. Их ждали «Волга» и «мерседес». Один водитель дремал, другой нервно курил сигарету за сигаретой. Сигареты кончились. Густов открыл ту бутылку дорогого шампанского, которую собирался выпить с женой. И выпил ее без жены. Без жены.

Он дождался. Они вышли. И он вышел. И ничего не смог: ни сказать, ни ударить.

Академик вскочил в свою «Волгу», ни слова не сказав Кате, и был таков.

Они стояли у мрачной, строгой дорогой машины, которая вдруг показалась Кате катафалком ее семейной жизни. Она понимала, что надо бы оправдываться, объяснять, что это не то, что он думает… Но сил не было. Ну, не было у нее сил. А муж сел в машину и уехал.

Нет, Густов не разбил чужую машину. Он ее потерял. Ушел, куда глаза глядят, а машину бросил в каком-то дворе с ключами в зажигании и пустой бутылкой в салоне. И просто чудо спасло его от больших проблем, но именно в этот двор приехал к собственной теще финансовый директор той самой фирмы, которая наняла Густова водителем на новенький «мерс». С хорошими, между прочим, рекомендациями наняла. Может, финдиректор и не заметил бы в темноте эту машину, которая должна была стоять в гараже фирмы, но стояла она прямо поперек дороги и объехать ее не было никакой возможности. В этот момент Густов лишился еще и работы.

А дома у него все же вышел скандал с Катей, которая к приходу мужа созрела для самозащиты и твердо стояла на позиции «не верь глазам своим, поверь моей совести». Густов не поверил, собрал вещи и ушел. Катя кричала, что теперь он лишился и детей, что он никогда их не увидит и предатель-отец им не нужен.

Во всей кутерьме рушащегося брака супруги не заметили, что старший сын ведет себя как-то особенно тихо. А на следующий день Катя списала бледность мальчика и круги под его глазами на переживания из-за скандала, случившегося накануне.

В больницу ребенка увезли прямо из школы. Он упал с дерева в тот злополучный день, на исходе которого родители шумно хоронили свой брак. Упал и ударился головой. Он пролежал в больнице с сотрясением мозга почти месяц.

Катя Густова утрясала свои личные дела. Муж ушел насовсем и подал на развод. Академик честно объяснил ей, что проблемы ему не нужны, и интимные отношения с ней прекратил. Катя плакала и скандалила, обвиняла и уговаривала. И кончила тем, что потребовала прибавки к зарплате на основании того, что она теперь одна с двумя детьми. Цацаниди справедливо заявил, что в рождении этих детей он участия не принимал, и по его потемневшим глазам под сдвинутыми седыми бровями Катя поняла, что еще слово — и ей придется писать заявление на увольнение по собственному желанию. Она была женщиной неглупой и поняла, что лучше поставить запятую, нежели точку. Извинившись, она стала работать, как прежде.