Каждая мертвая мечта - Вегнер Роберт M - Страница 40

— Сейчас уже нет. — Великанша отразила удар, и девочка услышала нечто близкое к печали в ее голосе. — Я — Уста Земли, вторая мать среди Тридцати Ладоней. Мои сыновья и дочери сражаются с Добрыми Господами, как и их предки, и предки их предков — с тех пор, как Уничтожительница процарапала борозду на лице мира и наполнила его тишиной и неподвижностью. Наша история имеет свое начало, хотя конец ее еще не соткан. Но твой приятель, скорее всего, вскоре уснет — и ты должна понимать, отчего так случится.

— Уснет? — Она даже вскочила с постели, встав лицом к лицу с вайхирской женщиной. Та стояла на коленях, но все равно Кей’ле пришлось чуть задрать голову, чтобы выкричать свой гнев: — Не заснет! Вы убьете его! Убьете, как собаку!

— Убьем? Нельзя убить того, кто не жив. А он жив не больше, чем камень или кусок дерева. Он менее жив, чем собака, о которой ты вспомнила. Он — только тело, которое растет. Он как… как скорлупа улитки. Он пуст.

— Неправда!

— Мой мир, мои истины. Его душа находится в а’санверх. В уловителе. Он был убит еще до того, как перерезали пуповину, что соединяла его с матерью, его душу поймали и пленили внутри сети проводов и колец, которые он носит на своей левой руке. А потому он — не жив. Его тело растет, но душа находится рядом с ним, и она — все еще душа ребенка, который не успел сделать первый вздох и издать первый крик. Он не знает любви, преданности и сочувствия, потому что никогда с ними не сталкивался. Не знает и страха, потому что, чтобы бояться, нужно знать, что ты можешь потерять. Потому каналоо настолько хорош в том, для чего его создали. В бою и в убийствах.

— Ты лжешь! — Слезы потекли по щекам у Кей’лы. Она сжала кулаки, готовая накинуться на великаншу.

— Нет. Ложь — это оружие, которым мы пытаемся кого-нибудь ранить… или броня, под которую мы прячемся. С тем же успехом я могла бы вынуть против тебя саблю и попытаться рассечь тебя на куски. И какова была бы в том честь? О-о-о! Как ты здорово сжимаешь кулаки и морщишь лицо. Выдать тебе секрет? — Уста Земли вдруг наклонилась вперед, так что Кей’ла почувствовала окружавший ее сладковато-мускусный запах. — Ты не напугаешь меня, потому что мы были созданы, чтобы убивать людей, всех людей, малых и больших, в том числе и детей. И мы делали это целыми веками, а наше имя проклинали в каждом месте, куда посылала нас воля хозяев. И если кто-то имеет право решать судьбу подобных созданий, как каналоо, то только мы. И никто больше.

— Если он умрет — я умру тоже.

Уста Земли отступила на шаг, сложила обе пары рук на груди.

— Я не говорю, что этого не случится. Ты — человек, а мы их не любим. В конюшнях Добрых Господ достаточно людей, и мы встречаем их с оружием в руках чаще, чем нам бы хотелось. Но ты не одна из них, Два Пальца узнал это по твоему запаху и по тому, что ты не можешь спать, если тебя не окружает темнота. Так кто ты такая, Одна Слабая? Из какого места ты происходишь?

— Из того, в котором говорят на меекхе.

Улыбка великанши выглядела хищной.

— Я уже видела людей, что говорят на этом языке… и на других — тоже. Я училась у них. Не только говорить. Твой мир все ближе к нашему, барьер становится все тоньше. Порой немудро использованная Сила создает в нем дыру, порой — это природное явление… и кто-то попадает сюда. За последние… на твоем языке это будет «годы» — мы встретили несколько десятков тех, кто прибыл от вас. Мы знаем, что Добрые Господа создали эвелунрех только затем, чтобы высылать их к вам, а каждый их проход на ту сторону сильнее разрушает барьер. Их мир тоже все ближе. Все договоры нарушены, все обещания — забыты. Только мы все еще, как это говорят у вас… пытаемся веером сдержать ураган. Мы боремся с эвелунрех, и ты была свидетелем такого боя, когда встретила Два Пальца и остальных. Порой мы проигрываем, порой — выигрываем. Платим дань кровью, но никогда не бросаем друзей и не сдаемся. А ты?

Зеленый глаз сверлил ее с почти болезненным напряжением. «А ты? — спрашивал он. — Сдаваться — в твоих привычках? Убегать с плачем? Кто ты, Кей’ла Калевенх? Имя, которое дали тебе, — Одна Слабая — истинно?»

Понимание сошло на нее, как ведро ледяной воды, вылитой за шиворот, — отобрав дыхание и заставив отступить и опереться о стену, потому что иначе она бы упала.

— Ты хочешь его спасти? Хочешь, чтобы Пледик выжил? Отчего? Ведь ты говорила о его смерти.

Вайхирская женщина даже не вздрогнула. Только узкие губы ее раскрылись, демонстрируя в дикой гримасе комплект зубов.

— Я — Уста Земли. Это не только имя, это еще… в твоем языке нет такого слова… не функция, призвание… скорее — тяжесть, тяжесть и проклятие. Это, — шар черного камня блеснул в глазнице, — говорит мне, что чувствует мир. А мир страдает. Плачет. Скулит. Племя этого не понимает, живет согласно законам, которые хороши во время войны и ожидания, что бог проснется. А времени у нас все меньше, и я полагаю, что бог не проснется сам. Мы посылаем к нему много воинов, и все зря. Потому порой следует говорить то, что племя желает услышать, а делать то, что для него хорошо. Понимаешь?

Кей’ла не была глупой.

— Понимаю. — Из-за появившейся надежды сердце ее билось в груди, словно обезумевшая птица. — Скажи мне, что я должна делать.

Интерлюдия

Стена ледника вставала над ним, как стеклянная гора высотой в сто футов и шириной в несколько миль. У нее был также довольно странный цвет — Альтсин никогда не думал, что замерзшая вода может иметь цвет зеленого стекла, проросшего лентами синевы и лазури. От красоты этого места перехватывало дыхание. Если бы Владычица Льда когда-либо возжелала настоящего храма, с полированным полом, резными колоннами и сводом, что возглашал бы ей славу, ей нужно было бы прислать работников именно сюда. Вырезая изо льда, они создали бы творение, слава о котором разнеслась бы по всему миру.

Но Андай’я не заботилась о храмах. Собственно, она не заботилась ни о чем, кроме того, чтобы люди помнили о ее существовании. Последние тысячи лет она сделалась так похожа на силы природы, с которой ее сравнивали, что порой можно было засомневаться, жива ли она еще и осознает ли себя как богиню.

Хотя последние события на Севере, казалось бы, подтверждали это. Что-то возбудило ее гнев, причем настолько, что дни проходили — а гнев рос, пока не превратился в истинную ярость.

В типичную истерику оскорбленной женщины.

Но теперь все стихло. То, что вызвало такую реакцию, то, что он должен был по просьбе Оума проверить, — исчезло. Ох. Альтсин чувствовал: оно оставило на Тропах Силы след, словно зубр, бредущий по снегу, но это не спасало ситуацию. Он опоздал на день, а его цель уже находилась в ста пятидесяти милях к востоку. Гнев Андай’и уменьшался: или богиня успокаивалась, или — что не менее вероятно — расплачивалась теперь за многодневное напряжение собственных сил.

Альтсин оперся спиной о ледник, ощущая сквозь сукно рясы морозные иголочки, втыкающиеся ему в кожу. Это было хорошее чувство, такое… человеческое. После всего, что случилось в покинутом селении охотников, он все еще ощущал пустоту, а странствие по Северу и новые открытия не помогали ее заполнить. Он использовал тело другого человека, чтобы пропустить сквозь него Силу. Благодаря этому тот, кто мог бы его выслеживать, потеряет нить, потому что тот характерный «запах», который оставляет любой, кто использует Силу, — был бы приписан тому мужчине. Альтсин сделал это без согласия своей жертвы, ломая ее волю, отмечая ее дурвоном как… как те, кто некогда выжигал людям на коже собственные символы, чтобы привязать их к себе, Объять без их на то согласия и использовать, словно инструменты. Сделал он это не впервые, он и в прошлые разы открывал порталы, используя тела всяких глупцов, но всегда оставлял их в живых. Побитых, изможденных, но живых.

Того мужчину он выжег вместе с душой во имя справедливости.

И на миг, пугающе долгий и сладкий миг, это ему понравилось.