Рыжая племянница лекаря. Книга 3 (СИ) - Заболотская Мария - Страница 66

Рыжая Уна тихо и удовлетворенно засмеялась, произнеся эти страшные слова, и я поняла, что жене Огасто не удалось избежать гнева ведьмы после того, как мы с Хорвеком украли портрет из таммельнского замка. Бедная принцесса! Она так искренне полюбила своего безумного мужа, что перестала быть слепым орудием в руках колдуньи — и понесла за это страшное наказание, ведь Уна только и ждала повода, чтобы отнять у Вейдены красоту, которой сама же ее и одарила. Одно лицо на двоих — унизительное воспоминание для рыжей чародейки, и кто-то должен был расплатиться с ней за это оскорбление.

Не успела я подумать об этом, как Уна, словно услышав мои мысли, гневно выкрикнула что-то неразборчивое, злое.

— Я ненавидела свое новое лицо! Оно было прекрасно, но стоило мне только увидеть восхищенный взгляд, как я думала, что это обожание должно было достаться мне настоящей, его словно украла у меня глупая фальшивая маска, да, к тому же, имевшая точную копию. Русалочья красота, которую разделили мы с принцессой между собой, не имела права превосходить мою собственную! Я хотела царапать эту нежную кожу — нежную, но не столь белую, как моя прежняя! — и рвать волосы, которые так нравились людям, но не были рыжими! Разве горели бы они красным огнем среди снегов? И глаза... о, ничто не сравнится с моими истинными глазами, ведь так, так?!..

Она подалась вперед, уставившись на Хорвека столь жадно и просяще, что любой бы догадался, чего ждет тщеславная и самолюбивая ведьма.

— Ты очень красива, Уна, — сказал Хорвек, не отводя взгляда. — Я не видел никого красивее тебя нынешней.

И сказано это было так, что его словам поверила не только ведьма, но и я, обездоленная немая рабыня, ненавидевшая Уну как никого другого в своей жизни.

— Тогда еще я не знала, сумею ли вернуть свой облик, — Уна гладила свои волосы и они мерцали красными искрами в свете костра.  — Но я знала, что магии угодна слепая преданность, и надеялась, что покоряясь ее неслышимым приказам, заслужу достойную награду. «Волшебство хочет, чтобы я отомстила за поругание, которому его предали в Астолано,  — думала я.  — Я оказалась недостойным посланником его воли, не сумев говорить на равных с королем и не разгадав того, что он защищен каким-то старым заклятием. За это я и понесла наказание. Каждый миг страданий и бессилия был дарован мне для того, чтобы я преисполнилась решимости исправить свою ошибку.  Род королей Астолано будет повержен, и когда я принесу их головы к ногам своего божества — оно помилует меня окончательно».

У меня было время на то, чтобы как следует обдумать, где находится уязвимое место в той броне, что защищала астоланского короля. Я ощутила ее прочность и силу лишь на краткий миг, но каждая секунда последующей боли  открывала мельчайшие детали плетения магического щита, и я не могла не признать, что он сотворен с величайшим искусством. Слишком поздно открылась мне тайна Астолано: любое зло вернется тому, кто замыслил его против королевской семьи. Словно воочию я увидела светящиеся зеленые нити, опутывавшие короля с ног до головы. Да и сейчас, стоит мне только закрыть глаза — и зеленые узоры горят во тьме, навсегда отпечатавшись под моими веками. Кружевные тонкие плети раскинулись по дворцу — они вели к детям королевской крови. Трое детишек — принцесса, принц и их кузен. Мне довелось их встречать в галереях дворца. Кому-то из них суждено было стать моим рабом и предать свой род.

У королевского племянника глаза были слишком злыми — дети с таким взглядом обычно рано обзаводятся своими собственными страстями. Магия, которую я собиралась использовать для своей новой игры, могла обмануть защитные заклятия, но не взгляд голубых глаз, который я хорошенько запомнила при первой встрече. «От него следует избавиться первым!» — подумала я тогда, самонадеянно полагая, что стою в одном шаге от трона, но прогадала. В новой моей игре для злобы, что взращивал в своей душе этот голубоглазый мальчишка, нашлось славное применение, но в главные герои он никак не годился — то-то разъярился бы он, узнав, что вновь ему суждено остаться на вторых ролях!..

Принцесса тоже не годилась для моей затеи. Я и так одарила одну королевскую дочь слишком щедро! А эта, к тому же, была любопытна и вечно совала нос в чужие дела. Но сгубило ее вовсе не любопытство, а любовь к младшему брату. Юный принц был таким хорошеньким, таким славным!.. Мальчик, окруженный любовью и восхищением, хорошо знал цену красоте — по большей части, своей собственной, — но с годами сердце его начало томиться желанием раздобыть себе невесту, которая не покажется бледной тенью рядом со своим красавцем-нареченным. Кому же захочется слышать за своей спиной пересуды: «Бедный мальчик! Он заслуживал гораздо лучшего!». Всеобщее восхищение сделало его чуть тщеславнее, чем следовало бы, и он искал не любви, а очередной повод польстить собственной гордости.

Что ж, я подарила ему встречу с самым красивым созданием, которое он только мог увидеть. Он бежал со всех ног ко мне, едва по городу и дворцу разошлись слухи о прекрасной девушке, найденной на берегу после шторма. Маска, скрывавшая его лицо, не смогла обмануть меня — я узнала бы принца из сотен других людей, ведь теперь я распробовала на вкус тайное волшебство, оберегавшее его.

Никогда еще я не боялась так собственного колдовства. Сотни и тысячи раз я оттачивала слова заклятия, которое мне предстояло прошептать, но даже самой себе я не могла бы соврать, что уверена в своем замысле.  Моей магии предстояло тихо оплести броню, хранившую принца — как побеги вьющейся розы взбираются по старым камням укреплений, — проникнуть в каждую щелку, зацепиться крошечными шипами за невидимые трещинки, и, наконец, усеять прочную мертвую стену сотнями соцветий. Они бы источали столь дивный аромат, что никто не посмел бы увидеть в них что-то дурное. Заклятие, сочиненное мной, дарило принцу обещание близкого счастья, сладкого волнения, нежной истомы — что в этом губительного и злого? Разве нужно защищаться от таких чар?..

Я помню, как он пошатнулся и встал на колени перед моей постелью — мне полагалось быть ослабевшей после пережитого, и я день-деньской лежала среди подушек, точно драгоценность в футляре из лучшего бархата. Его глаза — единственное, что не скрывала маска, — затуманились, а затем я почувствовала, как часть заклятия, отразившись, возвращается ко мне...

Уна надолго смолкла — эти воспоминания оказались тяжелы для нее. Куда тяжелее, чем память о временах, когда ей приходилось голодать и скитаться в образе дряхлой старухи.

— ...Мне прежде не доводилось ощущать ничего подобного, — наконец произнесла она, задумчиво качая головой. — Не зря люди совершают так много безумств из-за этого... чувства. Я — порождение магии и снежных просторов, и до того умела любить разве что свободу, да собственное отражение в гладком речном льде. Верить в то, что твое счастье и предел мечтаний заключены в одном-единственном человеке — что за нищета духа? Но заклятие все равно подействовало. И отныне мне предстояло раздвоиться: одна часть меня любила принца, а вторая — помнила, что любви этой отведен недолгий срок и горький конец.

Не прошло и часа, как за мной прибыли королевские слуги, и из скромного дома, приютившего меня, я очутилась во дворце, окруженная неисчислимыми слухами и домыслами.

В голосе Уны имелась своя особая магия: я постоянно ловила себя на том, что не разбираю отдельных слов и вижу волшебные движущиеся картинки: то яркие и пестрые, то мрачные и страшные, нарисованные одной лишь черной краской. Сейчас перед моими глазами появился дворец — сотни свечей и ламп, ароматный дым курильниц, мерцание позолоты, радужный блеск хрустальных подвесок, бесконечные отражения зеркал, шелест шелковых занавесей, далекая музыка. Среди нарядной толпы медленно и гордо шла она — девушка, похожая на Вейдену, как бывают похожи между собой две розы с одного куста. Но эта была гораздо, гораздо красивее, и одна тень ее улыбки в сотни раз превосходила своей обольстительностью сдержанные манеры герцогини. Никогда герцог Огасто не смотрел с такой любовью на свою жену, как смотрел принц Лодо на свою невесту.