Забвению не подлежит - Яцовскис Евсей Яковлевич - Страница 22

Вскоре полки расположились на привал в деревнях Глебово, Любовша, Быково, Красная Поляна и других населенных пунктах Волынского района. Особый отдел дивизии облюбовал избу в деревне Дарищи. С минуты на минуту ждали боевого приказа и поэтому землянок для жилья не сооружали, а личный состав был размещен среди населения.

— В тесноте, да не в обиде, — говорили по этому поводу гостеприимные хозяева, которые предоставляли нам кров.

Предположение, что мы здесь остановились всего на день-два, не очень располагало к проведению систематической боевой подготовки, но командир дивизии был неумолим. Утренняя и вечерняя поверки, занятия по огневой, тактической, строевой, политической подготовке проводились постоянно.

Большую радость воинам доставляла дивизионная газета «Родина зовет», которая и на марше выходила регулярно. Одна из ее публикаций вызвала большой интерес среди сотрудников Особого отдела и воинов взвода охраны отдела. Известный литовский писатель Пятрас Цвирка — автор романов «Франк Крук», «Земля-кормилица», «Мастер и сыновья» и других произведений — в своем очерке об участии литовцев в обороне Москвы в конце 1941 года особенно отметил мужество Йонаса Андрюшкявичюса.

Их было четыре брата Андрюшкявичюсов — Винцас, Йонас, Бронисловас и Юлюс. Все они были участниками революционного движения в Биржайском районе, что на севере Литвы. Трое из них служили в Особом отделе 16-й литовской стрелковой дивизии: самый старший, лейтенант Винцас Андрюшкявичюс, был комендантом отдела, самый младший, Юлюс, — помощником командира взвода охраны отдела, а Йонас — старшиной этого взвода.

Все четыре брата активно участвовали в революционной борьбе в годы буржуазной диктатуры. Так, например, Йонас в 1933–1935 годах являлся членом Биржайского подрайонного комитета (были такие в условиях подполья) Компартии Литвы, позже учился в партийной школе в Москве и вернулся в Литву на подпольную работу. Братья постоянно подвергались преследованиям со стороны фашистской охранки. Йонаса неоднократно арестовывали: он был заключен в концентрационный лагерь и вышел на свободу лишь в 1940 году после свержения фашистской власти. К заслугам Йонаса в революционной борьбе прибавились его ратные дела на фронтах Великой Отечественной войны.

Большое удовлетворение у личного состава вызвал опубликованный в дивизионной газете текст телеграммы на имя Верховного Главнокомандующего Сооруженными Силами СССР о том, что бойцы и командиры литовского национального соединения Красной Армии вместе с эвакуированными гражданами Литовской ССР внесли в Фонд обороны 1 025 000 рублей на приобретение для ваших Военно-Воздушных Сил эскадрильи самолетов «Советская Литва». Телеграмму подписали А. Онечкус, Ю. Палецкис, М. Гядвилас, Ф. Балтушис-Жямайтис и Й. Мацияускас.

В те январские дни среди личного состава дивизии, особенно командиров, разгорелись споры, вызванные Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 г. «О введении новых знаков различия для личного состава Красной Армии». Не все сразу поняли, зачем они понадобились, а для некоторых представителей старшего поколения погоны еще с времен гражданской войны были связаны с ненавистными им белогвардейцами.

— Ну, как себя чувствуешь, золотопогонник? — не без горькой иронии и досады обратился к Ю. Кончюнасу один из его старых друзей — такой же честный и преданный кадровый командир, который, однако, не понял смысла этого новшества.

Политработникам и командирам стоило немало трудов, чтобы разъяснить и убедить: времена изменились и теперь новые знаки различия в Красной Армии призваны содействовать укреплению воинской дисциплины, авторитета командира, подъему боевого духа.

Наша предполагаемая короткая остановка на территории Волынского района затянулась на целых три недели!

Только 15 февраля был получен приказ передислоцироваться в район сосредоточения 48-й армия Брянского фронта. К новому месту автомашины Особого отдела следовали в колонне автороты дивизии, однако все это передвижение можно было лишь условно назвать ездой. Расстояние в 7 километров — от деревни Дарищи до села Быково — одолели только за трое суток! Не я один, многие из сослуживцев в жизни не видели такой снежной пурги. С огромным трудом продвинулись по большаку 3 километра и встали. Красноармейцы и командиры, все без исключения, взявшись за канаты, железные цепи, вытаскивали застрявшие в сугробах грузовые машины. Мело беспрерывно. Только расчистили путь, протолкнули одну, вторую машину, а спустя полчаса на этом же месте другая опять садилась по ось в снег. И вновь работали лопатами, подкладывали под колеса доски, сучья, толкали грузовики из последних сил. Со всех сторон слышались крики:

— Хлопцы, дружнее взяли! Раз-два — взяли! Еще раз — взяли!

Моторы ревели на пределе, все время на первой скорости, а бензина в баках становилось все меньше и меньше.

Снежные хлопья застилали глаза, забивали рот, от холода коченели руки, а мы нечеловеческими усилиями продвигались вперед, нам же надо было спешить! Пехота ушла далеко вперед, возможно, готовится уже вступить в бой, а тыловые части, склады, автотранспорт, все снабжение продолжали воевать с сугробами.

Досталось и артиллеристам. Лошади выбились из сил и не могли тащить орудия. Но то, что оказалось не под силу коням, смогли люди — вцепившись в спицы колес, артиллеристы их поворачивали вперед, медленно продвигаясь метр за метром.

Трое суток продолжался этот трудный поединок со стихией. Трое суток в холоде, без сна, без горячей пищи. 18 февраля достигли Быково, от которого оставался всего километр до шоссе. На семикилометровый путь ушел весь запас горючего, и транспорт автороты встал. У нас в баках еще оставалось немного бензина, решили рискнуть — на следующий день автомобили отдела через село Красная Заря добрались до поселка под названием Русский Брод. Там располагался Особый отдел 48-й армии. Коротко побеседовали с нашим новым начальством. Выпросили 35 литров бензина. У начпрода дивизии Митрикаса, застрявшего со своим обозом в Русском Броде, пополнили продовольственные запасы и в спешном порядке отправились дальше.

На ночлег остановились в районном центре — селе Дросково. Эта местность была освобождена от оккупантов всего 5 дней назад. Кое-где еще дымились пепелища, а от Дросково сохранилось лишь одно название. Все, что осталось от большого села, — торчащие обугленные трубы, полупогребенные под белыми сугробами.

Наша крытая машина заменила нам жилье. В ней и переночевали. Хотя стены будки на колесах были довольно тонкие, но все же хоть немного защищали от холодного, пронизывающего ветра. Беспрерывно топили железную печку «буржуйку», которая накалялась докрасна и согревала.

20 февраля бензобаки наших машин также оказались пустыми. Вместе с военным прокурором М. Мицкевичем и двумя офицерами штаба дивизии решили добираться дальше на попутном транспорте — мы обязаны были во что бы то ни стало догнать стрелковые полки и к началу боевых действий быть в частях. Поэтому остановили 4 загруженных боеприпасами грузовика и поехали к фронту. Водители машин и сопровождавшие боеприпасы бойцы обрадовались новым пассажирам: больше людей — легче застрявшие машины вытаскивать! А вьюга не утихала и продолжала свою дьявольскую пляску, заносила дороги, наметала на них огромные сугробы. В некоторых местах так намело, что даже днем невозможно было отличить, где дорога, а где поле. Непрерывно выл ветер, ревели моторы, то тут, то там был слышен лязг лопат. Снова все, кто только мог, упираясь руками, плечами, спинами в борты кузовов машин, старались протолкнуть их вперед, снова доносилась команда:

— Раз-два — взяли!

На рассвете приехали в деревню Кунач — конечный пункт следования машин. Отдохнув в теплой избе, приняли решение идти дальше пешком. До райцентра Покровское семь километров. За ним где-то неподалеку должны располагаться наши полки. Только вышли из деревни, буран усилился, ветер просто валил с ног. Был еще день, а за несколько шагов не видно ни зги. Пошатываясь, брели друг за другом и все время думали только об одном — не потерять из виду идущего впереди. Кругом ни живой души, ни единого дома. Кое-где проваливались в снег по пояс. Семь километров до Покровского преодолели после четырех часов изнурительного перехода.