Рассказы, сказки, стихи - Осеева Валентина Александровна - Страница 9

Лицо у отца дрогнуло. Он махнул рукой, вынул туго сложенный платок, обтер им лоб, щеки и подозвал Леньку:

- До Веселовки проводишь меня.

Шли молча.

Ленька, в наброшенной на плечи отцовской куртке, размахивая длинными рукавами, то и дело поворачивал тонкую шею, чтоб взглянуть на отца. Но отец о чем-то думал и время от времени тяжело вздыхал.

- Ты вот что... пять человек вас у матери... - Он замолчал, не находя простых и нужных слов, которые хотелось сказать сыну.

- Ты просись к пулемету. Чуть что - сотню немцев уложишь, озабоченно сказал вдруг Ленька.

- Там знают куда... - рассеянно ответил отец.

Ленька испуганно посмотрел на его круглое доброе лицо.

- А ежели в штыковой пойдешь... - шепотом сказал он и замер, глядя широко раскрытыми глазами в лицо отца.

- Ну-ну, - ласково усмехнулся тот.

Ленька бросился к нему на шею:

- Папка, вернись! Живым вернись!

Теплыми ладонями отец оторвал от своей груди голову сына и заглянул в его глаза:

- Мать береги.

Мелкие капли дождя сеялись на размытую лесную дорогу. По краям топорщились голые осенние кусты. В мутных лужах мокли опавшие листья.

Отец крепко держал за руку сына.

- Солому внесите, а то дожди намочат... Дров заготовьте на зиму...

Отец останавливался, крепче сжимая маленькую жесткую руку.

- Слышь, Ленька!

- Слышу, папаня.

* * *

Жизнь пошла по-новому. Один человек ушел из дому, а семья осиротела. За столом пустовало место, не вздрагивали половицы от тяжелых отцовских шагов, на дворе не слышался голос хозяина. Мать постарела, осунулась, сняла с окон нарядные занавески, убрала со стола скатерть. Думая об отце, она устало покрикивала на младших детей или, сидя на лавке и покачиваясь из стороны в сторону, тихонько причитала:

- Ушел мой голубчик, ушел мой милый...

Ленька подсаживался к ней, неумело утешал ее, обнимал за шею:

- Ну ладно тебе... Говори, чего делать-то, а, мамка? Воды принесть иль дров наколоть?

Отцовскую куртку Ленька носить не стал, а аккуратно сложил рукав к рукаву, отдал матери и сказал при этом так же, как отец:

- Убери. Не в гостях я.

Работы у него стало много. Утром, торопясь в школу, он окидывал хозяйским глазом двор.

"Солому внесите, а то дожди намочат", - наказывал отец.

Солома все еще не была внесена. Скотина растаскивала ее по двору, втаптывала в грязь.

- Николка, - кричал Ленька младшему брату, - переноси солому помаленьку! Я приду, сам докончу.

Николка лениво почесывал затылок.

- Кому говорю?! - кричал Ленька, хлопая калиткой.

В школе он слушал невнимательно, нетерпеливо ждал конца урока; по стеклам барабанил дождь, в хозяйственных заботах расплывались мысли:

"Поглядеть бы, на чердак слазить, не протекает ли крыша где..."

Татьяна Андреевна вызывала его к доске. Ленька тер лоб и не мог вспомнить заданного урока.

- Не выучил? - мягко спрашивала учительница.

- Учил, - отвечал он грустно, - да перезабыл, видно.

После школы до самого вечера Ленька возился во дворе: таскал солому, лазил на чердак, с грохотом сбрасывал оттуда доски и, вооружившись топором, полез на крышу сарая. На шум из избы выбежала мать:

- Батюшки мои! Никак, сарай разгораживает! Да ты что делаешь? Кто за тобой чинить будет?

- Сам починю! Перепрели ведь доски-то... Новые ставить надо, пробурчал Ленька.

- Слезай, тебе говорю! Одних штанов передерешь бог весть сколько!

Ленька обиженно швырнул на землю топор, сложил доски и ушел в избу.

"На отца небось не кричала бы..."

И тихо огрызался, когда мать выговаривала ему, что он берется не за свое дело, а вот забить в сарае дырку, чтоб не выскакивал оттуда поросенок, - это его допроситься нельзя.

- Все только о поросенке думаешь, а что двор разваливается, так ничего?

Ученье шло плохо. Вечером, положив голову на раскрытую книгу, усталый от хозяйских забот, Ленька крепко засыпал, и снился ему обновленный двор, с новыми крашеными воротами, где он, большак Ленька, встречает вернувшегося отца.

А в школе, держа перед собой его тетрадку, Татьяна Андреевна хмурила густые темные брови и, пытливо глядя ему в глаза, говорила:

- Ленишься ты, что ли? Не стыдно тебе, Леня?

* * *

Захрустела на зубах сладкая, подмороженная рябина. Застыла обледенелая земля, вытянулись и побелели голые кусты. Ночью выпал снег. Село стало ослепительно белым, праздничным. И у Леньки на душе был праздник. Он шел с почты, пряча за пазухой нераспечатанное письмо. Это было первое письмо от отца, и Ленька торопился домой, чтобы прочитать его вместе с матерью.

Из-за угла выскочил соседский Генька и, вытащив из-под полы что-то длинное, завернутое в мешок, таинственно сообщил:

- Ружье достал. Зайцев стрелять пойду.

- Зайцев? - Ленька усмехнулся. - Да их и нету нигде сейчас.

- Нету? - Генька нагнул голову и зашептал ему на ухо: - Куда ни повернись - зайцы!

- Да на что они тебе? - удивился Ленька.

- Как - на что? Мясо есть будем, а из шкуры шапку сделаю!

- Шапку? - переспросил Ленька, припоминая, что отец тоже собирался пойти на зайцев, чтобы делать ребятам шапки.

- Ну да, шапку! - обрадовался Генька. - Что ни заяц, то шапка! Пойдешь?

- Ну тебя... - засмеялся Ленька. - Что мне, делать, что ли, нечего? Вот от отца письмо пришло! - похвалился он, ощупывая конверт.

* * *

В письме отец обращался к Леньке, как к взрослому, называя его большаком. Читая, Ленька кивал головой и вставлял от себя: "Ладно!"

Он гордился, что отец доверял ему и надеялся на него. Описание первых боев, в которых уже участвовал отец, наполняло Леньку гордостью.

"Будем бить до последнего конца", - писал отец.

"Точно", - сжимая кулаки, отвечал ему Ленька.

Мать слушала письмо, собрав вокруг себя всех детей. В письме отец спрашивал про каждого, называя Нюрку Анной Павловной. Анне Павловне было три года. Она чмокала пухлыми губами, терлась об юбку матери и заглядывала ей в лицо. Двух девочек-двойняшек звали в семье общим именем Манька-Танька.

Беленькие курносенькие двойняшки всюду ходили, держась за руки, ели из одной миски, тихо играли за широкой кроватью, шепотком о чем-то советуясь друг с другом. Плакали они и смеялись тоже вместе. Стоило одной засопеть носом и всхлипнуть, как другая широко раскрывала глаза и разражалась громким плачем.

Глядя друг на дружку, они могли часами выть на всю избу. И теперь, не сводя глаз с матери, они как будто только и ждали знака, чтобы присоединить к ее слезам свой дружный рев. Восьмилетний Николка, старший после Леньки, услышав свое имя, ежился от смущения и виновато косил по сторонам голубыми глазами.

- Разрюмился! - презрительно бросил ему Ленька. - Только и умеешь, что хныкать.

Он был недоволен, что Николка мало помогает ему в хозяйстве и лениво выполняет его приказания. Слушая письмо, мать всплакнула, а двойняшки залились громким плачем. Чтение было прервано; Ленька схватил обеих сестер, посадил их на колени и, топая ногами, загудел на всю избу:

- Ду-ду-ду! Поезд идет!

Двойняшки, подпрыгивая, стукались лбами. Плакать им было некогда. Подкинув несколько раз, Ленька поставил обеих на пол и снова принялся за чтение письма. После этого он долго ходил по избе, обдумывая все свои дела и чувствуя необходимость сейчас же, немедленно проявить себя большаком и хозяином.

- Что ты как маятник, прости господи! - сердилась мать.

- "Маятник, маятник"!.. - ворчал Ленька, выволакивая из-под лавки старый ящик с пыльными прошлогодними валенками. - Зима на дворе - вот что!

- Сама знаю, что зима, - вздыхала мать, перебирая вместе в Ленькой смятую старую обувь. - Давно ли отец покупал? Не напасешься на вас!

Ленька вытащил дратву и неумелыми руками пытался чинить перепрелый войлок.

- Шапки у Николки нету... Прошлогодняя износилась совсем. В чем ходить будет? - задумывалась мать.