Четвертая Скрепа (СИ) - Семеринов Иван - Страница 6

Говорухину стало легче. Кое-что до сих пор гложило его внутри, но он давно не чувствовал себя почти неплохо. Ему не хотелось избавляться от этого ощущения, зная, что сверни он разговор в другое русло, то момент будет упущенным. Лучше уж так — двое людей, один из которых изливает горе в разбитое корыто. И всё же Свет сама поставила вопрос: «После стольких лет зачем он пришел?»

— Попросить тебя и Борю уехать из города. — ответил Говорухин, на его лице не дрогнул ни один мускул. — к тетке, подальше отсюда. Кое-что грядет и мне придется подставиться.

Света недоуменно на него уставилась:

— Как? — голос её сорвался, — бросить всё? У нас тут… быт и жизни…

— И я хочу, чтобы вы дальше продолжали жить. Но не здесь, иначе вам не будет покоя.

— Лёша! — тут она стала говорить громче — не виделись семь лет! Так и ты еще и прогнать нас решил!? Тебе бабок что ли мало?! Ты и квартиру решил продать!?

Говорухин не выдержал:

— Света! Оставь это глупое мещанство! Я ввязываюсь в жуткую авантюру и хочу убрать вас из-под удара! Я хочу поступить правильно! Хоть раз в этой жизни!

Он замолчал, отдышался, растер себе шею. Света отпила из кружки чаю, и он, уже успокоившись, продолжил:

— Мир — это очень страшное место, Свет. Он дышит наладом, ты и сама это видишь… И я это вижу, но я постоянно… — он пробовал подобрать слово, — бежал от этого. А бежать до бесконечности просто не получится. Я устал. И я хочу остановиться. Чтобы остановиться — надо поступить правильно. И меня уже не ебет.

— Лёш, — голос её был мягким, — красота всегда в глазах смотрящего.

— В глазах смотрящего? — Говорухин усмехнулся, — Красота в глазах смотрящего — это когда ты наблюдаешь, как у людей уходит почва из-под ног и всё летит по, — он осёкся, — в тартарары.

— Не смешно, Лёш.

— Я и не смеюсь, Свет, — выпрямившись ответил Говорухин, — Вот тебе пара примеров из моей журналистской практики за неделю. Парня подростка избивают в парке. При людях. На записи человек десять! За то, что с бывшей одного из них погулял под ручку. Я еду к нему в больницу и понимаю, что молодой пацан всю жизнь будет овощем! Вижу, что родители умерли от горя, думали, что растили сына на великие свершения, а вырастили на убой. А в ментовке это дело повесили на каких-то уголовников! Вот она краса, да!? — в глазах Говорухина выкипала злость, — Вот тебе еще, мужик, стоит охраняет мемориал, к нему подходят и говорят, типа «Ты чё не за нас!?», он в ответ: «Я не хочу с вами разговаривать», ну они ему хрясь и в ебало — нос сломан, положили в больницу, а через пять дней он умирает. А этот биомусор не посадят! Уголовку по нападению не успели завести! — голос Говорухина, будто бы выражал эсхатологический экстаз сумасшедшего, Света поменялась в лице — Недостаточно, давай еще! Девочка, пятнадцать лет! Берет котят и швыряет их об стену! ИЛИ режет их кухонным ножичком, снимая это всё на купленную блядь заботливыми родителями мобилку, выкладывая трансляции в соц. сеточки! Мы с тобой были такими!? МЫ С ТОБОЙ БЫЛИ ТАКИМИ!? Как мы вообще тут очутились!? — Говорухин раскраснел, он поднял указательный палец вверх, — А знаешь как разгрести? Да никак. У людей просто совок из голов не вышел! — он стал тыкать пальцем в висок, — И НЕ ВЫЙДЕТ ПОКА НЕ УМРУТ! И ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ОНИ ЗАБЕРУТ С СОБОЙ СТОЛЬКО СКОЛЬКО СМОГУТ ПРИХВАТИТЬ! Никакой личной ответственности. Просто не научили. Они всё спустили в пизду, а нам это оставили разгребать.

Говорухин снова ссутулился, и подумал о том, что большая часть людей, рождавшихся в городе, появлялась на свет в панельных районах, и уходила в панельных домах. Его мысли прервала ошарашенная Света:

— Ты можешь прямо объяснить? Зачем нам надо уезжать? — она выражала сочувствие.

Говорухин уставился на кружевную занавеску и произнес:

— Затем, что сын мэра зарезал свою бывшую подругу, а дело пытаются, точнее думают, что слили в трубу. Надо это осветить, а когда я это освещу, будут большие проблемы. Эти люди не привыкли цацкаться, они сделают всё, чтобы досадить.

— А почему не слить это всё в сеть? Анонимно? Избежать всего этого? — с надеждой спросила Света

— Потому что тогда они отмажутся. Скажут, что недоброжелатели пустили дезу. «ЖИЛАЙФ» — структура официальная и надежная, если это можно сказать про СМИ… хотя предположу, что найдется еще кучка идиотов в телеграме или фэйсбуке, рассуждающих на то, что кто-то заказал кампанию против мэра.

— У меня нет денег, Лёш, — с тоской сказала Света — на что нам жить у тётки, работу сразу не найти.

— Насчет денег — не волнуйся. Я дам сколько нужно, — заверил Говорухин, — в журналистике совесть неплохо компенсируется. Можно даже взять ипотеку.

— И еще… — Света не знала, как это произнести, — дед…

— А что с ним?

— Он лежит в соседней комнате. Ему трудно ходить, и боюсь, что скоро он… — она посмотрела на потолок.

Говорухин почесал немытую голову, потом отвесил: «Я обо всё позабочусь. Собирай пока чемоданы. Билеты купим на вокзале… и можешь сколько угодно прощаться — время терпит».

Он вздохнул и уткнулся в пол:

— Лёш?

Он откликнулся:

— Это навсегда?

— Не знаю, — Говорухин быстро отвел взгляд, и стал допивать холодный чай. Его терпкий вкус напоминал о детстве.

VIII

Света ушла в другую комнату, где покоился дед, чтобы объясниться, пока Говорухин вместе с Борей оставался в гостиной и сидел на чемоданах. Он стал осматривать старый сервиз, на котором в рамках были фотографии матери — вот она в молодости счастливая торчит на диване и улыбается. А вот фото с тех времен, когда Говорухина забирали из роддома. Рядом был поставлен аналогичный снимок, но уже со Светой, держащей в руках своего новорожденного. Боря и тогда выглядел хмурым, странно всё это. Из-за стены раздавались какие-то грубые всхлипы. Дед в своем репертуаре. Жесткая рука, прямо Сталин. Заводской рабочий. Амбиции начальника он удовлетворял, правда, только дома. Терроризировал всю семью, пока сердце позволяло, да было кому слушать. Считал, что все ему должны за эту квартиру. А потом, когда Говорухиных сживало с белого света, чуть-чуть смягчился. Хотя в последнее время опять началось. От скуки больно много телевизора смотрел. А вот и книги, с которыми были проведены подростковые годы: «Гадкие Лебеди» Стругацких, эссеистика Толстого за 1894 — 1910 года — там и Ходынке, и о Кровавом Воскресенье, и о том, что Империи суждено умереть было написано, а вот и «Тихий Дон» Шолохова. На «Гарри Поттера» денег не было. Литература с советских времен.

Алексей повернулся к мальчику и, сев на корточки, решил отвлечь его от вынужденного переезда расспросами: «Кем Боря хочет стать?», он ответил, что хочет стать тем, кто их отменит. Говорухин выразил немое удивление и переспросил:

— Кого их, Боря?

— Вас… — последовала напряженная пауза, — мы вас отменим. Вы погрязли в корысти, в меркантильности, злобе и эгоизме. Не замечаете, что убиваете всё, что вокруг вас. Природу, людей, всё живое, что попадается вам под подошву своей пошлостью. Вы обмельчали, вас надо убрать подальше. Как мусор. Как ненужную вещь в кладовку.

Говорухин стало не по себе, его лицо приняло задумчивое выражение, он усмехнулся и отвернулся в сторону:

— Боря, — журналист взял доброжелательный тон, — скорее всего твое поколение превратится в таких же уродов, еще больших уродов, чем моё поколение, потому что от осины не родятся апельсины. И у вас ничего не получится…. Но если получится, то я буду только за — отменяй сколько влезет… Маму только свою пожалей, она много всего из-за тебя и за тебя вынесла.

Ребёнок ответил, что не может уже ждать. Говорухин сказал, что ему придется, потом с иронией добавил, что для осуществления замысла Боре надо есть чаще кашу по утрам.

Послышался скрип дверной ручки. Света вышла с озабоченным лицом и попросила Говорухина поговорить с дедом. Тот встал и твердой походкой вошел в дедовские покои.

Внутри было тускло и темно, единственным полноценным источником света, помимо окон в комнате был включенный телевизор, по которому шло какое-то политическое шоу. В крайнем углу комнаты, туда, куда не падали лучи, лежал дед на своем потасканном диване, который он когда-то притащил с барахолки. Его ноги оставались неприкрытыми под скомканным шерстяным одеялом, заправленном в дряхлую наволочку