Невеста на заклание (СИ) - Видина Нелли - Страница 2

Когда последняя из девушек посмотрелась в зеркало, из-за колонны с грацией кота бесшумно выступил лысый бритый мужчина, завернутый в белый атлас на манер римской тоги. Ешмина под его взглядом почувствовала себя пичужкой, угодившей под когтистую лапу хищника. Барабаны смолкли. Мужчина дождался идеальной тишины, приблизился к стоящему у стены гонгу, взял обеими руками каменный молот и с размаха ударил им по металлической пластине.

Раздавшийся звук пробрал до костей. Какая хитрая в храме акустика… Жрец словно и не заметил, что воздух гудит. Отложив молот, он вернулся к алтарю и рывком поднял зеркало.

— Во славу мудрости Рарата Громовержца!

Стекло будто по мановению волшебной палочки запотело, а потом в нем появилось мое отражение.

Девушки выдыхали, не скрывая облегчения, а каари Ешмина, осознав, что жребий указал на нее, лишилась чувств. Внезапная темнота меня и разбудила.

Я села в постели. Сон пошел мне на пользу. Во-первых, я почувствовала себя отдохнувшей, полной сил и готовой к свершениям. Во-вторых, кое-что в ситуации прояснилось. По крайней мере, теперь мне понятно, почему церемонию наречения будет проводить сам старший жрец. Но кто мой жених? Я огляделась и тихо выругалась сквозь зубы — служанки не было. Я же просила разбудить меня!

Часы нашлись на комоде, но сходу разобраться, сколько времени я проспала, не получилось: семь стрелок, три циферблата — запутанная система. Чтобы узнать время, я поступила проще: подошла к окну, благо выходит оно на восточную сторону, успела утром убедиться. Определять время по солнцу я не умею, зато знаю, что в полдень дневное светило должно быть в зените. Вряд ли местные законы физики принципиально отличаются от земных.

— Госпожа…, - в комнату просунулась знакомая мордашка.

— Я сказала меня разбудить, — не сдержала я раздражения.

К счастью, сама вовремя проснулась. А если бы нет?!

Девочка надулась:

— Жалко было, госпожа. Вы так сладко спали. Всю ночь ведь глаз не сомкнули!

З-заботливая.

Ругаться я не стала, просто решила для себя, что сменю служанку при первой же возможности. Девочка милая, но малость недалекая и не по делу инициативная, так что пусть прислуживает кому-нибудь менее требовательному. К тому же есть и более веская причина сменить служанку: девочка тесно общалась с настоящей Ешминой и неизбежно заметит изменения в поведении госпожи. Обойдется.

— Мне нужно позавтракать.

Приказывать накрыть в спальне не стала. Вдруг здесь это не принято?

— А омовение? — всполошилась девочка. — А прическа? А платье сменить? — зачастила она, испуганно глядя на меня широко распахнутыми глазами.

— Само собой, — поморщилась я.

— Вы сама не своя, госпожа, — протянула девочка с легкой обидой.

Ну вот, чего и следовало ожидать. Я промолчала и сбежала в ванную, порадовавшую вполне привычной сантехникой. Никаких горшков и кувшинов. Из стены выходил длинный хромированный кран, вода из него падала в белую чашеобразную раковину и утекала в неизвестность по трубам. Я быстро привела себя в порядок, немного постояла, смотря в зеркало и привыкая к новой себе, вернулась в спальню, и служанка снова удивилась. Видимо, Ешмина была любительницей поплескаться подольше, а я совершила очередной промах. Проклятие!

Ничего не говоря, служанка отложила подушку, которую до моего появления не слишком усердно взбивала, и также молча принесла из гардеробной скромное домашнее платье, бежевое, украшенное узкими полосками белого кружева. Я одобрительно кивнула. Нет времени выбирать, жрец прибудет с минуты на минуту.

Эх, знала бы я, что ничего дельного в разговоре так и не прозвучит!

— Церемония наречения состоится на закате, — разве можно эти сведения считать полезными? Едва жрец убыл, за мной пришла мамина личная служанка:

— Каари Ешмина, прошу за мной. Мы должны успеть подготовить вас к вечеру.

Глава 2

Подготовка к свадьбе, наверное, одинакова во всех мирах. Служанки начали с омовения. В купальне, отдаленно напоминавшей турецкий хамам, меня раздели до белья, усадили на теплый камень, облили водой сразу из нескольких кувшинов, после чего обмазали бурой, пахнущей травами жижей и отправили в парилку. Скраб, обертывание, маска для волос, маска для лица, массаж с ароматическими маслами. Я чувствовала себя избранницей восточного падишаха, не меньше.

— Ми, малышка.

Услышав тихий полузнакомый голос, я напряглась. «Ми» Ешмину называла только мама.

Я обернулась. В комнату отдыха, куда меня привели после купальни, вошла пухлая белокурая женщина. Вот от кого Ешмина унаследовала льняной цвет волос. Я присмотрелась к женщине. Наверное, она была бы очень симпатичной, но следы рыданий делали ее некрасивой, почти уродливой.

— Матушка?

— Ми, мне так жаль, девочка.

— Высшую волю мы можем только принимать, матушка, — никогда так не считала.

Женщина с трудом улыбнулась:

— Я очень рада, что ты осознаешь возложенную на тебя Небесами ответственность. Ты мудрее меня, Ми. Если бы я могла, я бы отказалась тебя выдавать, а ты принимаешь…

Она не договорила, всхлипнула.

Я попыталась обнять женщину — почувствовала перед ней иррациональную ответственность. Мама же, пусть и не совсем моя… Она вывернулась.

— Ну что ты, Ми. Я обещаю держаться и гордиться тобой.

Ощущение, что меня готовят как порося на убой, усилилось.

Женщина покачала головой, еще раз всхлипнула, прижала руку ко рту и сбежала, а я так и не смогла вытащить из нее ничего полезного. Обидно. И одновременно вроде бы и жалко женщину, и как-то… брезгливо. У меня не было детей, но я уверена: если бы жизни моего ребенка вздумали угрожать, не важно кто, я бы стеной встала, горы свернула.

Едва за каарой Самати закрылась дверь, в помещение просочились служанки и взялись за меня с удвоенной силой. Долго колдовали над прической, чуть ли не каждый волосок закололи отдельной шпилькой, зато обошлись без макияжа. Видимо, в этом мире ценится естественность и утяжеленная железом голова. Одевали меня по принципу «капусты». Три нижних сорочки, рубашка, нижнее платье, среднее платье и, наконец, верхнее, к которому полагались легчайший расшитый стеклярусом жилет и кружевная накидка. Мысленно ругаясь, я позволяла себя крутить, вертеть и вообще притворялась идеальной куклой, потому что пока служанки наводили мне красоту, я перебирала ускользающие воспоминания настоящей Ешмины. И чем дольше я размышляла, тем грустнее мне становилось.

Я ни разу не жертва, а предстоящая церемония выглядит именно как жертвоприношение. Значит, мне придется прямо сейчас ответить на простейший вопрос: бежать или немного подождать? Умирать во имя неясной цели я точно не собираюсь.

Мира я не знаю, обрывочные сведения не в счет… Но допустим, я сбегу до церемонии. Дальше? К гадалке не ход, меня обвинят в святотатстве или чем-то подобном. За бунт против воли Рарата Громовержца, меня, скорее всего, казнят, и вряд ли ограничатся безболезненным усыплением. Да даже если побег выйдет успешным, то куда я пойду? На помойку с голода умирать? К отребью в лапы попаду? Куда ни кинь, везде клин.

Убивать будут во время церемонии? Вроде бы нет… Речь идет именно о наречении, потом меня вроде бы отправят к жениху. Получается, что разумнее немного задержаться. Да и чисто практически: как бежать? Служанки хоровом вьются.

На закате я предстала перед жрецом.

Атта Шемон, одутловатый, несимпатичный, такой же лысый и бритый, как жрец из сна-воспоминания, вышел из кареты, окинул меня ленивым взглядом. Кажется, увиденное его устроило. Прокашлявшись, жрец приглашающе махнул:

— Подойди, дитя. Начнем.

Прямо на улице? То-то я смотрю, что вокруг толпятся зеваки. Но так даже лучше: у жреца ни молота, ни ножа, словом, убивать меня точно не собираются. Да и с каара Самати маленькая девочка стоит. Сестра? Что-то такое вспоминается. Да даже племянница. Видно, что мать малышку любит, а значит, смотреть на кровавую расправу не привела бы. Надеюсь.