Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 77

Гребаный маньяк.

Он начинал издалека, не торопился, растягивал изощренную пытку до бесконечности. Касался стопы, с благоговейным трепетом целовал каждый пальчик, горячим языком исследовал тонкую лодыжку, постепенно двигался выше. Раздвигал ноги, терся щетиной о внутреннюю поверхность бедра, вырывал из горла приглушенные всхлипы и грешные стоны.

Снова и снова.

Брал неспешно, закрывал рот ухмыляющимися губами, не позволяя кричать. Овладевал медленными, но сокрушительными толчками. Чуть отстранялся и строго приказывал открыть глаза. Ему нравилось смотреть. Наслаждаться нечетким отражением безумия в одурманенном взоре, увлекать за грань, обнажать чувства.

Это не было цунами. Это не было штормом.

Скорее квинтэссенцией тьмы.

В легких прикосновениях фон Вейганда сквозила сдерживаемая сила. Он не сжимал и не стискивал податливую плоть, не выкручивал руки, не вынуждал опускаться на колени, призывно прогибаться, чтобы испробовать любимую позу. Не проявлял ни капли грубости.

Однако от обманчивой ласки становилось еще страшнее, еще более жутко.

Мне даровали передышку. Ограждали от волнений, кормили шоколадом и пирожными, покупали новые платья и драгоценности. Трахали с осторожностью.

Надолго ли?

А интереснее — что будет, когда изголодавшийся зверь таки сорвется с цепи.

Сразу потащит в подвал, милостиво ограничится распечатанным задом…

— Есть третий вариант, — хрипло шепчет на ухо, заставляя вздрогнуть.

Черт, неужели рассуждаю вслух?! Ощутимо напрягаюсь.

— Либо я подаю на развод, либо Сильвия.

Вздыхаю с облегчением. К счастью, пронесло.

— Разумеется, Сильвия не захочет добровольно отказаться от состояния. А я владею независимым бизнесом, собственными деньгами, но не миллиардами. Лишиться законного наследства? — притягивает ближе, обжигает. — Пожалуй, нет.

Вокруг царит уютный полумрак. Лежу на широкой кровати, фон Вейганд — совсем рядом, повернулся на бок, выводит загадочные узоры, едва касается тяжело вздымающейся груди.

— Существует альтернатива.

Небрежно целует в щеку.

— Дед регулярно намекает.

Прижимается к приоткрытым губам.

— В завещании ничего не сказано на случай вдовства, — слегка кусает, не до крови, только дразнит, смыкает зубы. — Если моя супруга погибнет, не важно, каким образом, развод не потребуется.

Нервно сглатываю.

— Сильвия давно собирает компромат, пытается подстраховаться, — смеется. — Правда, она не знает главного. Я сам поставляю поддельные факты.

Пальцы движутся вдоль живота, огненными стрелами прямо по беззащитной коже.

— Забавно слушать глупые угрозы.

О, Боже.

— Забавно владеть тем, что можешь в любой момент уничтожить.

Порочно выгибаюсь.

— Не бойся, Лора.

Не остается ничего святого, и в то же время свято все.

— Я слишком хочу тебя.

Красные всполохи рассекают ночь.

— Сейчас.

Шелковые прикосновения сводят с ума, пленяют дух, подчиняют тело.

— Сегодня.

Сладкий яд похоти струится по венам.

— Всегда.

Глубже, быстрее, сильнее, а после неторопливо, на зыбкой поверхности, продлевая пытку, принуждая извиваться, заставляя взвыть, истекать желанием.

— Du bist meinе, (Ты моя), — контрольный выстрел.

И вселенная взрывается.

Погружаюсь во мрак, в звенящую тишину, продолжаю трепетать. Фон Вейганд намеренно не замечает полуобморочного состояния, уверенным жестом разводит дрожащие ноги в разные стороны и целует.

Там, чуть ниже живота, бесстыдными губами, наглым языком.

Целует совершенно по-хамски, невыносимо, непостижимо. Целует, обращая в рабыню, выворачивая мир наизнанку, срывая покровы и запреты. Целует до раскаленных иголок внутри. До хмельного экстаза, до наркотического исступления, до черты и за чертой.

Вот как ему удается? Как он умудряется?

Всякий раз быть сверху. Руководить при любом раскладе, в любом положении.

— Не надо никого убивать, — говорю позже, когда наступает пауза, и, наконец, получается заговорить. — Наверное, прозвучу несколько старомодно. Честно признаюсь, не очень-то кайфово, если ради меня погибают люди.

— Кто-то уже мог умереть, — с неприкрытой иронией заявляет фон Вейганд.

— В смысле? — выскальзываю из объятий. — Ты о чем?

— Так, к слову пришлось, — бросает с нарочитым равнодушием, откидывается на подушки, заводит руки за голову.

— Типа пошутил? — спрашиваю настороженно.

— Типа предположил, — такую ухмылку не скроет даже темнота.

— Ну, и кого же ты приговорил… извини, предположил? — грозно нависаю над ним.

Мой школьный учитель по физре? Тот еще козел. Клеился к малолеткам, ставил двойки за пропущенные занятия, назначил нам многокилометровый кросс… Хотя здесь он поступил правильно, иначе я бы давно не пролазила в дверные проемы.

Ладно, фон Вейганд понятия не имеет про физрука. Вычеркиваем.

Леонид? Странно, почему этому гаду сразу почки не отбили. Лапал чужое, выражался не лучшим образом, в целом подонок под каким углом не оценивай. Зла на него не держу, чтоб он сдох, сукин сын. Вообще, я натура добрая, ненавижу ублюдка, вполне отходчивая, гори в аду, ничтожество.

Сомнительно, мелкая сошка, стыдоба, не достоин внимания.

Стас? Мой несостоявшийся жених, хренов мошенник и конченая сволочь. За ним давно охота идет. Ох, соблазнительно, сама бы его на ленты нарезала, в бантики завязала…

Черт.

Другая догадка молнией пронзает размякший мозг.

— Что ты сделал с Анной?! — хватаю фон Вейганда за плечи, инстинктивно впиваюсь в гладкую кожу ногтями.

— Ничего, — издевательские искры вспыхивают в черных глазах.

— Ведь просила ее не трогать, — становится паршиво. — Простила ее.

— Но я не простил, — насмешливо хмыкает.

— За предательство, которое организовывал лично? — пораженно восклицаю.

— За отношение к тебе, — проводит пальцами по позвоночнику, использует запрещенный прием. — За ложь.

— Это ужасно, — сердце обрывается.

Отстраняюсь, зарываюсь в простынь, сворачиваюсь в клубочек.

— Тише, — нежно прижимается сзади, заботливо успокаивает. — Анна весьма здорова.

— И? — требую детальных пояснений.

— И лично я не причинял ей никакого вреда.

Какое облегчение. Заметьте — лично не причинял. А через подопечных?

— Тем не менее, investigabiles viae Domini, (неисповедимы пути Господни,) — чмокает меня в макушку. — Судьба может сложиться печально. Увольнение, трудности с поиском новой работы, переезд на Украину.

Кукловод управляет глупыми марионетками. Кого-то снабжает фальшивым компроматом, кого-то выводит из игры.

— Жутко, да? — интересуется вкрадчиво. — Жутко сознавать, что я способен сотворить с тобой, с твоей семьей, с твоей жизнью.

Безошибочно угадывает тайные страхи.

— Дура, — хмыкает, притягивает крепче, шепчет: — Дурочка.

Вроде идеально.

Любимый мужчина поведал о сокровенном, раскрыл козыри, почти подставился под удар. Готов решить проблемы, защитить и уберечь от невзгод. Временно ограничил свободу, хотя действует во благо. В будущем непременно позволит выезжать за пределы особняка, добавит особые привилегии, осыплет златом и бриллиантами.

Но кое-что изменилось. Окончательно, бесповоротно.

Я получила ответы, которые мне не понравились.

Впрочем, ответы не должны нравиться. Они существуют, вне зависимости от наших иллюзий и предпочтений.

Беда заключается в ином. Мыслительный процесс затягивает похлеще героина. Однажды попробуешь — никакая детоксикация не поможет.

И я думала, снова очень много думала обо всем.

***

Фрагменты сливались воедино, формировали четкое изображение, дарили шанс ступить на запретную территорию.

Территорию убийцы. Садиста, манипулятора, собственника, эгоиста… В общем, обладателя множества лестных эпитетов.

И, знаете, я начинала понимать мотивы фон Вейганда. Слишком хорошо понимать.

Он сохранял жизнь Сильвии не по доброте душевной, а потому что не желал идти на уступки деду, в очередной раз доказывать схожесть с ненавистным родственником. Хотя стервозная супруга казалась не важнее бронзовой статуэтки в холле.