Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 55

Краснею, бледнею, зеленею, отчаянно стараюсь слиться с креслом, но тщетно.

— This hotel has an excellent reputation. Do you believe somebody would risk and ruin it by adding anything dangerous into the dish? (У этого отеля отличная репутация. Считаешь, кто-то рискнет и разрушит ее, добавляя что-либо опасное в блюдо?) — фыркает дедушка. — Not in this country and definitely not in this hotel. Your state has nothing to do with fruits or Morton. (Не в этой стране и определенно не в этом отеле. Ни фрукты, ни Мортон не имеют никакого отношения к твоему состоянию.)

Моментально вспыхивает тревожный сигнал.

— What was that? (Что это было?) — забываю дышать. — What do you mean by “dangerous”? (Что вы имеете в виду под «опасное»?)

— Nothing really dangerous. Ordinary pills. (Ничего по-настоящему опасного. Обычные таблетки,) — равнодушно пожимает плечами. — I suppose you are not pregnant but even in this case you have nothing to worry about. (Полагаю, ты не беременна, но даже в таком случае не стоит волноваться.)

Хочется верить, на моем лице не отражается подозрительных эмоций.

Хочется, однако не получается

— And how… (И как…)

— Let’s talk about something interesting, (Давай поговорим о чем-то интересном,) — резко меняет тему Валленберг.

В конце концов, опоить человека неведомой хренью ужасно скучно, абсолютно не вдохновляет на долгие обсуждения.

— It is already very interesting, (Уже очень интересно,) — безрезультатно стараюсь проглотить ком в горле и совладать с подступающей истерикой.

— But not as interesting as an invitation to a mysterious island or playing a baroness character, (Но не настолько интересно, как приглашение на таинственный остров или игра в баронессу,) — следует мастерский удар под дых.

— I don’t understand, (Не понимаю,) — единственное, что удается вымолвить вслух.

Действительно понятия не имею, откуда ему все известно.

— You are sharp enough to understand, (Ты достаточно сообразительна, чтобы понять,) — он мягко улыбается и окончательно добивает жертву: — Miss Podolskaya. (Мисс Подольская.)

Сердце дает перебой, кожа покрывается инеем, а желудок исполняет серию смертельно опасных акробатических трюков.

— You’ve made a mistake, (Вы ошиблись,) — намерена отпираться до финального свистка, сухо поправляю: — Badovskaya. (Бадовская.)

Мои пальцы невольно сжимаются в кулак.

— Let it be if you are used to this lie so much, (Пусть так, если ты столь сильно прикипела к подобной лжи,) — снисходительно соглашается миллиардер и прибавляет: — I don’t care about names. I pay attention to people who wears them. (Я не придаю значения именам. Я обращаю внимание на людей, которые их носят.)

— Should I relax after such a confession? (Надо расслабиться после такого признания?) — нервно усмехаюсь.

— Morton asked about your parents, (Мортон спрашивал о твоих родителях,) — не вопрос, безапелляционная констатация факта.

Спонтанно взрываюсь очередной догадкой:

— How do you… you’ve told him! (Откуда вы… вы сказали ему!)

— No, (Нет,) — твердо произносит Валленберг.

— It is difficult to trust a person who ties your hands, (Трудно доверять человеку, который связывает твои руки,) — отвечаю с горечью.

— I have no reason to lie. (У меня нет причины лгать.)

Лед в голубых глазах тает, позволяет заглянуть под непроницаемую маску.

— I like you and I am honest with you. (Ты мне нравишься, и я честен с тобой.)

А в следующий миг напротив опять сидит холодный и отстраненный наблюдатель. Ни намека на несанкционированное проявление эмоций.

— Remember about it, (Помни об этом,) — говорит он. — I am not going to repeat. (Я не собираюсь повторять.)

Прекрасно сознаю, глупо и самонадеянно принимать на веру подобные заявления. Куда разумнее ожидать предательский нож в спину, не вестись на приемы искушенного манипулятора и оценивать положение трезво.

Тем не менее, тонкий расчет никогда не был моей сильной стороной.

— He asked me about Polish cradle songs and I failed, (Он спросил о польских колыбельных, и я провалила проверку,) — отчаянно пытаюсь не дать волю слезам.

Жутко представлять, как лорд выясняет правду и решает добраться до моей настоящей семьи. Он же ни перед чем не остановится, чтобы воздействовать на самого ненавистного противника. Только бы задеть и получить ответную реакцию.

А хуже всего другой вопрос, то, о чем не решаюсь подумать.

«Рискнет ли фон Вейганд личной выгодой ради моих близких?» — шепчет внутренний голос.

Наверное, лучше не нарываться на ответ.

— Calm down, (Успокойся,) — раздается настоятельный совет. — Morton suspects something but he doesn’t know where to look for. Keep your eyes open, don’t ease the task. (Мортон подозревает что-то, но не знает, где искать. Будь начеку, не облегчай задачу.)

Валленберг подается вперед, горячие ладони накрывают мои дрожащие руки, успокаивают и защищают, унимают парализующий трепет переживаний. Возвращают на границу прошлого и настоящего, сливают воедино параллельные миры:

— This secret will not go out of our family. (Этот секрет не выйдет за пределы нашей семьи.)

Доверять бывшему нацисту, который держит во власти миллиардную империю, — безумие.

Доверять человеку, который открыто заявляет, что убил родителей собственного внука, — еще большее безумие.

Вообще, доверять людям — полный идиотизм.

Но иногда выхода элементарно не остается, необходимо принимать правила игры, ибо час, когда ты мог уйти в пас, давно миновал. Приходится пересмотреть приоритеты и понять, что порой союзников не выбирают. Хотя всегда разрешено поартачиться для вида.

— As to invitation… (На счет приглашения…) — пробую отстраниться и разорвать контакт.

— People like to discuss their interests. Morton is not an exception. We all have hobbies, (Людям нравится обсуждать свои интересы. Мортон не исключение. Хобби есть у всех нас.)

Тонкие губы складываются в знакомую до боли улыбку, а пальцы только сильнее обхватывают мои руки.

— Some are legal, some are not, (Некоторые легальны, некоторые нет,) — продолжает Валленберг.

— Some are mortal, some are not, (Некоторые летальны, некоторые нет,) — пробирается наружу сомнительный юмор.

— Touché! (Точное попадание!) — искры неподдельного веселья загораются на льдистых небесах.

— What is so special about that island? (Что такого особенного в том острове?)

Вот серьезно не дает покоя. Вариантов же не сосчитать: маньячный парк развлечений, аттракционы для психопатов, садистский кружок по интересам.

— I’ve never been there but I’ve seen something similar years ago. (Никогда там не был, но видел нечто подобное давным-давно.)

И почему в его устах это звучит как прозрачный намек на мрачные подвалы гестапо?

— The only thing which you should know is that Alex will never accept this invitation. (Единственное, о чем ты должна знать, — Алекс никогда не примет приглашение.)

Он отпускает меня, поднимается и обходит кресло, останавливаясь сзади.

— Morton says it is not possible to refuse, (Мортон говорит, нельзя отказаться,) — невольно съеживаюсь, инстинктивно уклоняюсь от неизбежности.

— Morton is nervous. He will say anything just to show he is not. (Мортон нервничает. Скажет, что угодно, лишь бы показать, будто это не так.)

С вашей семейкой любой сорвется.

— It seems like there is nothing to worry about, (Кажется, волноваться не о чем,) — хочу обернуться, но пальцы Валленберга ложатся на шею, надежно удерживают от опрометчивых поступков.

— At least not now, (По крайней мере, не сейчас,) — заверяет он и прибавляет не слишком оптимистичное: — Maybe later. (Может позже.)

Совершаю активные попытки освободиться, но без особого успеха. Дед непробиваем.

— Why do you love Alex? (Почему ты любишь Алекса?)

Неожиданно. Почти перестаю бояться.

— One doesn’t fall in love for a certain reason, (Люди не влюбляются по конкретной причине,) — сообщаю первое пришедшее на ум.