Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 46

Мы стремимся повзрослеть. И слишком поздно понимаем, что взрослеть больно.

Хотим поскорее обрести независимость, доказать право на личное мнение, отстоять избранную позицию. Охваченные радостной эйфорией, не замечаем, как теряем больше, нежели получаем. Как обрезают крылья за спиной, как спускают нас с высоты небес на грешную землю, как сжигают дотла сокровенные мечты.

Мы узнаем множество новых фактов, но забываем о главном, о том, что необходимо сохранить навсегда, пронести сквозь годы, уберечь в галерее памяти.

О чем?

Пусть каждый сам ответит на этот вопрос. Пусть, несмотря на невзгоды и печали, вам удастся изменить реальность прежде, чем она изменит вас, и доказать: вы не куклы, ведомые чужой рукой.

Ничто не вечно на планете. Никто не властен над неумолимым бегом времени.

Но… попытаться ведь можно?

Разорвать шаблоны, обернуть вспять установленный порядок. В конце концов, правила созданы для того, чтобы их нарушать.

Так просто в теории, так сложно на практике, однако стоит затраченных усилий. Оглянуться назад, вернуться к истокам и…

Действовать по велению сердца.

***

В детстве, когда я плакала, мама обнимала меня крепко-крепко, прижимала к груди, согревала коротким и банальным обещанием: все будет хорошо. А папа ласково гладил по голове, улыбался и утверждал, что пустить слезу только на пользу здоровью, словно дать душе основательно проблеваться.

Теперь мои родители оказались за тысячи километров отсюда. За тысячи километров страха и лжи, угроз и унижений. За тысячи километров боли.

А ледяные просторы Севера очищают, выворачивают наизнанку, обнажают самую суть, испытывают на прочность. Сбрасывают липкие оковы, пропускают через необратимый катарсис.

И лишь один человек рядом, жестокий и страшный, хищный зверь, жаждущий крови, циничный и непреклонный манипулятор. Он не просто заменил целый мир, он стал моим миром. Вселенной сладостной и опасной, губительной и манящей, режущей по живому, проникающей под кожу.

С ним — трудно, невыносимо тяжело, нестерпимо.

Без него — невозможно.

Невозможно дышать, жить невозможно.

Моя кожа пылает для этих властных пальцев, мои губы трепещут под ненасытным ртом в тщетной надежде утолить жажду. Растворяюсь в собственнических прикосновениях, отдаюсь без остатка, не признаю разумных компромиссов. Не думаю о недавнем открытии, отгораживаюсь от навязчивого шепота внутреннего голоса.

— Глупая, — фон Вейганд прерывает поцелуй.

— П-почему? — приглушенно всхлипываю.

Он не спешит прояснять ситуацию, вроде бы и собирается сказать что-то, но молчит. Поднимает меня, подхватывает бережно и осторожно, словно боится навредить случайной резкостью. Относит обратно в уютное тепло дома, садится на диван, подавляет вялое сопротивление и удерживает у себя на коленях, не выпускает из стальных объятий.

— Пожалуйста, — запинаюсь, начинаю кашлять. — Прошу, не надо лгать,

Слезы не высыхают, тонкие ручейки струятся по раскрасневшемуся лицу, обдают кислотой незатянувшиеся раны.

— Думаешь, я обманываю? Нечестна с тобой?

Треск горящих поленьев в камине будоражит слух, отблески полярного сияния озаряют полумрак комнаты причудливой игрой света и тени.

— Как я могу быть нечестной? У меня не осталось никаких прав, у меня, вообще, ничего не осталось. Ни семьи, ни друзей, ни капли поддержки. Ты забрал мою душу, подчинил волю, все наполнил собою.

Чувствую, как напрягается сильное тело фон Вейганда, не решаюсь повернуться и встретить прожигающий взгляд черных глаз.

— Не говори, что считаешь бредом эти слова, — перехватываю его ладонь, поворачиваю внутренней стороной вверх, впиваюсь взглядом в побелевшие линии шрама. — Есть другое, не менее значимое, доказательство.

Прижимаюсь губами к порочной печати, клейму страсти безудержной и неутолимой.

Мой бог и мой дьявол, проклятие и благословение, судьба, которую не миновать.

— Алекс, — выдыхаю несмело, боюсь нарушить иллюзию равновесия.

И…

Умею испортить романтический момент.

Более того, нахожу особую прелесть в том, чтобы портить романтические моменты.

Никогда не отличалась особой сдержанностью, а порой и вовсе страдаю спонтанными речевыми выбросами.

Ладно, чего греха таить, изливаюсь при каждом удобном случае.

В общем, паршиво укрепленную крышу в мгновение ока отправило к чертям собачьим. На подкорке конкретно замкнуло, мозг автоматом получил дозу запрещенного слабительного.

… и понеслось.

Я вспоминала молодость:

— Все пришли на встречу выпускников при полном параде и трезвыми, только Ярик явился вдрызг пьяный, голый по пояс и в дамском лифчике. Конечно, лифчик по определению исключительно «дамский». Впрочем, кто ж его заразу разберет в столь смутный час популярности секс-меньшинств.

Делала провокационные предложения:

— Давай посмотрим «Жутко сопливые страсти по дону Родриго»? Представь — только ты, я и двести пятьдесят серий юбилейного сезона. Рассыплем лепестки роз по периметру, зажжем свечи, насладимся шедевром мирового кинематографа в интимной обстановке.

Хвасталась победами на любовном фронте:

— Со мной хотела переспать Ксения. Ну, проститутка, ты когда-то мутил с ней. Красивая, между прочим. Слушай, может я зря отказалась?

Вносила ясность в события давно минувших дней:

— Помнишь отравление в Бангкоке? Ничего криминального, всего лишь неосторожно принятая глистогонная таблетка.

Освещала тонкости подпольного бизнеса:

— Знаешь, эти иностранцы такие тупые, даже по-русски не соображают. Почетный десяток разменяют, а все туда же — ведутся на кокетливый взмах ресниц, улыбку и примитивные комплименты. А еще на всякую возвышенную хрень, типа «нет, я совсем не хочу выйти за тебя замуж и оттяпать половину имущества». Или «да, тащусь от антиквариата, тьфу, парней постарше». И «счастье не в деньгах, а в их количестве, хм, то есть счастье в гражданстве, эм, вернее, счастье в тебе, мой милый».

И обеляла репутацию, не отходя от кассы:

— Соглашусь, не слишком кошерно разводить людей на бабло, но попадаются реальные ублюдки. Таких развести — получить плюс сто очков к очищению кармы.

Переживала о здоровье:

— Черт, до сих пор не знаю — есть у меня глисты или нет. Ты что думаешь? Надо нам обоим провериться, это ведь похуже венерического будет. Говорят, в глаза заползают.

Короче, я добровольно открывала секреты, которые фон Вейганд по наивности не догадался выбить кнутом, которые очень вряд ли жаждал узнать, и которые, вообще, нафиг никому не нужны. Вальсировала от одной темы к другой, не заботясь о логической последовательности, удовлетворяла давнишнюю потребность высказаться. Болтала, не умолкая, физически не могла заткнуться.

Этому мужчине достаточно подышать на меня, и я кончу. Тогда какого лешего треплюсь о Ярике и глистах, будто не существует пунктов поэротичнее? Несу полнейшую чушь и не собираюсь сбавлять обороты.

— Хочешь сюрприз?

Последние проблески разума гаснут.

— Ты скоро станешь…

Здесь мне приспичило высморкаться, причем непременно в одежду фон Вейганда, и поскольку его куртка выглядела чересчур жесткой, я копнула глубже: расстегнула молнию, добралась до мягкого свитера и осуществила свое грязное дело без лишних церемоний.

Либо избавление от соплей благотворно отразилось на мыслительном процессе.

Либо мой ангел-хранитель оперативно искривил соответствующие извилины и дал душевного пинка.

Факт остается фактом: крамольное «станешь папочкой» обрывается на самом интересном месте.

А я прихожу в себя, осознаю масштабы поражения и сожалею, что не прикусила язык раньше.

До рассказов о подноготной стороне частного бизнеса или хотя бы после упоминания о Ксении. До того, как экспромтом выдала сотню отягчающих обстоятельств.

— Стану — кем? — вкрадчиво уточняет фон Вейганд и милостиво добавляет: — Продолжай, не стесняйся, очень интересно.

Ага, не стесняйся, деточка. Высморкайся еще разок, а после порадуй общественность на предмет отцовства.