Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 44

Меня восхищают захватнические инстинкты, сила и властность, сквозящие в каждом движении прирожденного хищника. Ощущения на грани, боль и наслаждение, сплетенные воедино нитями судьбы.

Его поражает наивность, невинность, непосредственность без примеси фальши. Он бы мечтал растлить, развратить, растоптать эту раздражающую естественность. Так было бы проще: получил, что хотел, и отправил обратно на помойку. Но так не всегда получается.

Вроде пора осчастливиться, а тревога не оставляет.

Какая-то несправедливая хрень.

Сижу в кафе сказочного города, накормленная и напоенная, с мужчиной мечты, моим Мистером Сексом. Сижу и давлюсь горечью.

Вот что это?!

С жиру бешусь, не иначе. Лопату бы в руки да снег расчищать. Глядишь — попустит, ведь физические нагрузки способствуют выработке эндорфинов.

— А где они прохлаждались, пока ты на заводе трудился? — указываю на охранника за соседним столом. — Маскировались так удачно, что я их не замечала?

— Их там не было, тогда меня прикрывали сотрудники другого типа, — фон Вейганд наклоняется и понижает голос: — Правда, хочешь узнать все секреты?

— Правда, — подтверждаю без промедлений.

— Осторожно, — предостерегает он. — Если разберешься в тонкостях моей жизни, я никогда не отпущу тебя на волю.

— Будто, вообще, собирался выпускать, — усмехаюсь.

— Понятливая девочка, — дарит мне скользящий поцелуй, легкий и нежный, тающий на губах.

— Отдаю должное, ты умеешь доступно объяснять, — испытываю жгучее разочарование, лишь только он разрывает контакт.

— Что ты решила на счет Анны? — интересуется фон Вейганд.

— Ничего, — рассеянно пожимаю плечами, мирно потягиваю лимонный фреш через соломинку.

Гадость редкостная, а мне по кайфу.

— Совсем ничего? — дотошно выясняет.

— Не скрою, она может гармонично вписаться в интерьер нашего подвала, и мне приятно представлять ее униженной и оскорбленной, без работы, без денег, без жилья, голой, желательно в каком-нибудь темном и опасном квартале, — мечтательно закатываю глаза и удрученно вздыхаю: — Но я не буду ей мстить. Лучше прошу и отпущу ситуацию. И моя карма чиста, и Анне потом гореть в аду.

Он внимательно изучает меня, успешно читает мысли и убеждается, что не лгу.

— Глупая, — подводит итог.

Однако в этом слове удовлетворение перевешивает укоризну. Значит, мой пацифистский идиотизм скорее радует, нежели огорчает.

— Ты слишком открытая, подпускаешь людей близко, позволяешь манипулировать собой, показываешь слабости, на которые удобно воздействовать. Сегодня тебя предает Анна, и трудности легко решаемы. А завтра как быть?

Тяжесть внутри нарастает, волшебство нашего уединения безвозвратно утрачено.

— Послушай, — отставляю в сторону фреш. — Если Анна оказалась дрянью, то это не…

— Чем ближе ты подпускаешь человека, тем больнее он ударит, — резко обрывает фон Вейганд. — Никому нельзя доверять. Никогда нельзя демонстрировать настоящие эмоции, волнения, переживания. Поймут, куда надавить, и сделают больно.

— Добро пожаловать в жизнь, — пробую улыбнуться. — Тут всем периодически делают больно и всех заставляют страдать.

— Ты ничему не учишься, — сухо заявляет он. — Речь идет не только о подругах.

— О ком еще? О моей семье? Или о тебе? — начинаю заводиться, получается грубо: — Тебе я могу доверять? Когда ты надеваешь на меня наручники, а потом ставишь раком или берешь кнут, или… черт, а ты сам хоть кому-то в этом мире доверяешь?

Фон Вейганд молчит, с видом полнейшего равнодушия откидывается на спинку дивана, отгораживается стеной.

— Что… никому?

Тишина, от которой становится все хуже.

— Трудно ответить?! — истерично восклицаю я.

И с тошнотворным ужасом осознаю: вопрос риторический, разгадка известна.

— Допивай свой фреш, — мягко произносит фон Вейганд и достает бумажник.

Когда мы выходим на улицу, прогоняю навязчивые мысли, борюсь с отчаянием, что гремучей змеей затаилось под сердцем.

— Ладно, скажи хотя бы… — затрудняюсь с формулировкой.

— Хотя бы — что? — новая порция иронии подстегивает соображать быстрее.

— Самому себе веришь?

Он берет мою руку, снимает пушистую варежку, поворачивает ладонь внутренней стороной вверх, большим пальцем проводит по рваным линиям шрама.

— Лора, я не даю ложных надежд.

Вздрагиваю от столь редкого звука. Звука собственного имени в его устах.

— Я не хочу, чтобы ты считала меня романтическим героем, которого надо спасать и направлять на путь истинный. Но сказку подарить могу.

Варежку возвращают на место, а меня ведут к машине.

— Ясная, безлунная ночь, — говорит фон Вейганд. — Должно сработать.

Не придаю значения этим словам, автоматически рефлексирую.

Да, необходимо скрывать свои чувства, не подпускать ни близких, ни посторонних. Прекратить постройку воздушных замков. Держаться и бороться, но… что если тебе надоело? Устаешь плясать под чужую дудку, выдыхаешься, сгораешь и принимаешь поражение. Проще сдаться, разорвать порочный круг и выйти из игры.

Разумеется, проще. Только кто тебе позволит?

***

Авто тормозит у обочины, и нам приходится пройти пешком по утоптанной дорожке. Охрана далее не следует, останавливается и выжидает дальнейших распоряжений.

На лоне природы я возвращаю привычное самообладание и воскрешаю из мертвых бессмертный оптимизм. Прыгаю в сугробы, милостиво разрешаю фон Вейганду вытаскивать себя из снега и больно шлепать по заднице. Чудесное развлечение.

Мы выходим на широкую поляну, райский уголок, окруженный могучими деревьями. Посреди леса красуется уютный деревянный дом, точно созданный по мановению волшебной палочки. В резных окошках горит свет, из трубы поднимается столб сизого дыма.

— Чья резиденция? — любопытствую на всякий случай.

— Наша, — рассеивает сомнения фон Вейганд.

И я с чистой совестью припускаюсь исследовать периметр, протаптывать новые дорожки. В полной мере наслаждаюсь удаленностью от цивилизации, расходую скопившуюся энергию, чертя неровные узоры по скрипучему девственно белому покрову. Утомившись, приземляюсь на снег, впиваюсь жадным взором в небосвод, озаренный сполохами замерзшего на горизонте заката.

Красота неописуемая, захватывает дух. Исцеляет и вселяет уверенность.

— Простудишься, — фон Вейганд присаживается рядом.

— И что? — недовольно хмыкаю, добавляю вызывающе: — При насморке станет проблематично трахаться?

Он толкает меня на спину, наваливается сверху. Кричу и вырываюсь, но результат предсказуем. Постепенно затихаю, притворяюсь абсолютно спокойной, хотя внутри клокочет ярость.

— Существуют интересы помимо траха, — заявляет фон Вейганд.

Отпускает мои запястья, больно сжимает грудь через куртку, заставляя дернуться, и коленом раздвигает мои сомкнутые бедра.

— Неужели? — осторожно готовлюсь нанести ответный удар. — Ты не слишком стараешься их обнаружить!

— Просто это желание самое сильное, — ухмыляется он, прижимаясь крепче.

— Тогда остынь, — язвительно произношу в ответ.

И в следующее мгновение на голову фон Вейганда обрушивается столько снега, сколько я способна удержать в ладонях. Пользуюсь удивлением противника, спешу ускользнуть, молниеносно выползаю из-под него, однако не успеваю подняться. Моя нога попадает в капкан безжалостных пальцев. Отчаянно извиваюсь всем телом, но снова оказываюсь в проигрыше.

Мы катаемся по снегу, будто дикие животные. Полыхаем неистовой страстью, игрой пытаемся насытить голод близости.

Он дает мне возможность уйти, однако быстро настигает снова. Отпускает и догоняет, забавляется с добычей, словно сытый хищник. Не уступаю — кусаюсь, лягаюсь, царапаюсь. Сердито отталкиваю, а после нежно целую.

Чуть позже проникаем в дом, не разрывая объятий. Лихорадочно срываем промокшую одежду и проваливаемся в пьянящее забытье. Снова и снова, одурманиваем разум райской бесконечностью. Отключаемся от мира, проникаем глубже, растворяемся друг в друге.