Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 148

Одна рука продолжает безжалостное истязание, другая неторопливо изучает шею, следует дальше, к судорожно вздымающейся груди.

Пальцы неспешно прокладывают дорожку к животу, а после возвращаются обратно.

Вверх-вниз. Снова и снова. Распаляют, дразнят.

Сжимаются в кулак и прижимаются плотнее, замерзают между рёбрами, буквально впечатывают позвоночник в холодный кафель. Не позволяют упасть.

Wow. (Вау.)

Мягко выражаясь.

Очень-очень мягко выражаясь.

— Дай кончить, — повторяю, напрочь лишаюсь стыда.

— Слишком скучно и предсказуемо, — сетует фон Вейганд и услужливо советует: — Прояви фантазию.

Пофиг приличия.

Он способен разломать меня на части. Единственным движением. Своими невероятно изобретательными руками.

Пофиг всё на свете.

Ибо это.

Сила. Власть. Контроль. Жестокость.

Это возбуждает.

На уровне инстинкта. На уровне первобытного зова. На уровне одурманенного сознания. На уровне, где жизнь и смерть сливаются воедино.

— Трахни меня, — умоляю, вежливо прибавляю: — Пожалуйста.

Я же хорошая девочка.

Соблюдаю правила.

— Говори по-человечески, — ухмыляется. — По-немецки.

— Ч-чёрт, — кусаю губы. — Придумай вариант полегче.

— Ты же изучала немецкий в университете, — напоминает суровым тоном. — У тебя диплом с отличием, если не ошибаюсь.

— Я… я косила пары, — содрогаюсь изнутри.

— Прости? — его брови недоумённо изгибаются.

— П-прогуливала, — поясняю сквозь утробные стоны. — П-пропускала з-занятия.

— Schade, (Жаль,) — хмурится, с наигранной печалью заявляет: — Я вынужден прибегнуть к справедливому наказанию.

Вновь замирает, прекращает сладкую пытку, заставляя порочно извиваться и негодующе вопить от жесточайшего разочарования.

— Du bist deine Schlampe, (Я твоя шлюха,) — бормочу отчаянно. — Du bist… dein… deine Miststück… dein Miststück. (Я твоя… твой… твоя сучка.)

Продолжаю нести всякую ерунду. Путаю род, путаю падежи. Совершаю миллион ошибок, обрушиваю весь словарный запас на фон Вейганда.

— Почему не продолжишь… чего… чего ты хочешь? — спрашиваю устало.

Ловкие пальцы по-прежнему неподвижны.

— Хочу заковать твои изящные запястья в кандалы, — жаркий шёпот обжигает, жидкое пламя разливается по венам. — Хочу подвесить тебя на железный крюк. Вздёрнуть цепь повыше.

Внутри стремительно закручивается тугая воронка. Напрягается, пульсирует, наполняется сокрушительной силой.

— Хочу наблюдать, как ты бьёшься в напрасных попытках освободиться, — произносит с расстановкой, живописует подробности: — Руки затекают. Тело немеет. Голова кружится, перед глазами всё расплывается. Суставы разрываются от боли. Поверь, даже наиболее выносливые мужчины быстро сдаются и начинают молить о пощаде. Женщинам бывает легче, но это поправимо. Надо только отрегулировать угол натяжения, оторвать человека от земли и наблюдать.

Внутри разверзается зияющая пропасть, пугающая бездна, требующая немедленных жертвоприношений.

— Хочу отхлестать тебя кнутом до полусмерти, исполосовать эту нежную кожу, оставить уродливые шрамы, — влажный язык скользит от виска до ключицы, застывает на нервно трепещущей голубой жилке. — Хочу слизывать кровь с твоей изувеченной спины. Хочу поцелуями снимать слёзы с твоих леденеющих щёк.

Низ живота наливается свинцовой тяжестью. Мышцы судорожно сокращаются. Совсем как в ту ночь, когда восковой дождь обрушился на податливую плоть. Тело неистовствует жадно и ритмично. В такт жутким словам.

— Хочу поставить на колени и вы*бать, — бросает фон Вейганд, оплетая измученный разум нитями колючей проволоки. — Сначала спереди, потом сзади. Во всех позах. Разложить и драть. Как последнюю бл*дь.

Рычание зверя отдаётся болезненно-сладостной вибрацией в каждом позвонке, вынуждает застыть у самого края, растягивает пытку, заставляет раствориться в токсичном безумии.

— Хочу трахать долго и размеренно, пока не взмолишься о пощаде, — эти фразы врезаются будто кинжалы. — Пока не проклянёшь меня, не забьешься в конвульсиях, не захрипишь.

Тьма вспарывает по живому, продирает изнутри, пробирает до дрожи, прокладывает путь, пронизывая насквозь.

— Пока не сдохнешь, — удар наотмашь.

Реальность замерзает и покрывается трещинами, раскалывается на части, распадается на хаотичные кадры прошлого, будущего и настоящего. Напряжение зашкаливает. Плёнка охвачена пламенем. Миллиметр за миллиметром сгорает прямо в кинопроекторе.

— Подо мной, — выстрел в упор.

И разбиваюсь.

Я разбиваюсь.

Снова и снова. Ещё и ещё. Ярче и жёстче. На тысячу колких осколков, щедро окроплённых алым.

Ослеплённая чувствами, теряю ориентацию в пространстве. Растекаюсь кроваво-красной лужицей, грязным узором расцветаю на девственно-чистой поверхности ванной. Замираю и содрогаюсь. Падаю.

Падаю. Падаю. Падаю.

Презираемая и обожаемая. Ненавидимая и почитаемая. Развратница с белоснежными крыльями. Блудница в невинном обличье.

Погружаюсь в адскую бездну, поднимаюсь до райских небес. Неизбежно возрождаюсь, чтобы неизбежно умереть.

— Неплохо, — хвалит фон Вейганд, набрасывает на мои плечи пушистый халат. — Даже напрягаться не пришлось.

Он относит меня обратно в спальню, укладывает на кровать.

— Гребаный извращенец, — шепчу устало.

— Серьёзно? — он смеётся. — Ты кончила, услышав вполне заурядную фантазию. В тебе был мой палец. Даже не член.

— Супер, — обиженно поджимаю губы.

— Ни единого движения, — уточняет мягко. — Ты самостоятельно достигла разрядки.

— Угораздило же влюбиться в психопата, — театрально закатываю глаза.

— Да, — соглашается насмешливо, перебирает влажные пряди моих волос. — Это ты действительно зря.

Что поделать?

Love sucks. (Любовь сосёт.) True Love swallows. (Настоящая любовь глотает.) Причём по ходу проглатывает абсолютно всё. Любую обиду, любое унижение. Предел не обозначен.

Глава 15.2

— Кстати, тренируй внутренние мышцы, — небрежно роняет фон Вейганд. — Мне нравится, как они сокращаются вокруг члена.

— Ты о чём? — спрашиваю устало, дымка наслаждения до сих пор окутывает разум, расслабляет и притупляет реакцию.

— Люблю, когда женщины умело ими пользуются, — поясняет вкрадчиво.

— Какие на хрен женщины?! — моментально прихожу в сознание.

— Непередаваемое ощущение, — мечтательно цокает языком, игнорирует мой вопрос.

— Ты реально ох**л или просто прикалываешься? — вскакиваю с постели, готова наброситься на мерзавца с кулаками.

— Тренируйся, — он легонько толкает меня, вынуждая вновь распластаться на кровати, а после коротко прибавляет: — Я в душ.

И скрывается из виду прежде, чем успеваю осуществить какой-либо коварный манёвр.

Впрочем, никакие манёвры тут не прокатят. Что весовое, что силовое превосходство явно на стороне противника.

Вот урод. Вот сволочь.

Кайфолом.

Идеальный момент подгадил. Испортил, опошлил, замарал грязными намёками. Хотя тут не намёки, а целые признания. Мемуары. Из личного.

В общем, натуральное паскудство.

Нет, реально.

Такой подставы не случалось со времён двенадцатого сезона «Жутко сопливых страстей», когда в финале выяснилось, что триста серий зубодробительного экшна просто-напросто пригрезились дону Родриго.

Бедняга впал в кому после принятия экспериментального лекарства от насморка. Пока тело пребывало в овощном состоянии, мозг упорно трудился. Конечно, потом пришлось сделать пересадку. Левое полушарие пожертвовал дон Хуан, правое — дон Хулио.

Но опустим скучные детали, перейдём к сути.

Во-первых, зачем вся эта постная фигня с операцией?

Многие люди прекрасно живут без мозга. Не комплексуют, не жалуются. Наоборот, получают удовольствие.

Во-вторых, сезон-сон.

Они это серьёзно?! Сценаристы пропили фантазию? Проиграли её в карты? Толкнули по дешёвке на рынке?

Прошу любить и жаловать. Сезон-сон или «мы понятия не имеем, как пояснить туеву хучу сюжетных линий, рейтинг падает, зрители бастуют, давайте притворимся, будто ничего не было, и начнём с чистого листа».