Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 140

— Не молчи, — издевательски шепчет на ухо, прижимается теснее, дразнит: — Говори.

Не выдерживаю, срываюсь.

Хватаюсь за галстук, точно за поводок. Притягиваю зверя ближе, за горло.

— Да оттрахай же меня, наконец, — обжигаю прерывистым дыханием. — По-настоящему.

Замечаю тень удивления в чёрных глазах, торжествующе улыбаюсь и сладко прибавляю:

— Вы*би мою душу.

Неужели я это произнесла?! Неужели посмела?..

Ох, не стоило.

Впрочем, сожалеть поздно.

— Отлично, — фон Вейганд довольно скалится, совсем не выглядит смущённым. — Исполню твоё желание с превеликим удовольствием.

Не нужно, давай перемотаем назад, внесём поправки. Подумаешь, пошутила. С кем не бывает? Эй, предлагаю переиграть.

— Течная сучка, — смакует каждое слово.

Снимает галстук, медленно оплетает мои запястья плотной тканью. Заводит руки за голову, привязывает к спинке кровати.

— Грязная похотливая шлюшка, — откровенно кайфует.

Машинально пробую освободиться, но затея заведомо провальная. Сбежать не позволят. Разве только на пару с резным изголовьем роскошного ложа.

— Не трать силы, — советует елейно. — Они ещё понадобятся.

— Для чего? — упрямо пытаюсь вырваться, сбрасываю путы оцепенения, активно извиваюсь и дёргаюсь. — Какого…

Он закрывает мой рот поцелуем, не позволяет вымолвить ни слова. Терзает губы ровно до тех пор, пока не начинаю таять и расплываться вновь.

Позорный триумф. Победа с привкусом поражения. Краткосрочное преимущество — лишь пункт плана.

Прожжённый манипулятор всё продумывает до мелочей. Даже в сексе. Особенно в сексе. Ибо нехитрый процесс олицетворяет истинную власть. Дикую, животную, безотчётную. Первобытную и примитивную.

Люди старательно изображают цивилизованность, доходят до идиотизма в своём нелепом, напускном ханжестве, притворяются, будто не замечают, что подчиняются инстинктам.

Наивные слепцы.

Зов плоти и крови — та единственная стальная игла, вокруг которой вращается целый мир. И каждый норовит засадить её поглубже, прямо в пульсирующую вену.

Фон Вейганд знает толк в изысканных развлечениях. Умеет подавлять волю, подталкивать к самому краю и предоставлять иллюзию выбора в последний момент. Умеет разоружать, выставлять противника виновным в любой ситуации. Поджигает фитиль, подливает масла в огонь и наблюдает за реакцией.

Вот и сейчас он отстраняется, отступает, чтобы внимательно рассмотреть соблазнительное зрелище, запечатлеть по фрагментам, ничего не упустить.

— Meine Kleine, (Моя малышка,) — криво усмехается.

Его пальцы касаются тяжело вздымающейся груди, больно сжимают, исторгая надсадный стон. Неспешно движутся по рёбрам к талии, разводят бёдра шире, возвращаются обратно. Обводят линии натянутых напряжением рук. Вверх-вниз. Скользят от покрытой испариной шеи к острым ключицам. Берутся за эластичный материал платья, слегка оттягивают.

— Очередной раунд, — уверенное утверждение.

Хищник наклоняется, опаляет кожу горячим дыханием. Больше не медлит и не дразнит. Зубами разрывает ткань, избавляет игрушку от наряда, освобождает лакомство от тесной упаковки.

Вздрагиваю всем телом.

Трещит материя или лопаются истончившиеся нити нервы?

Затрудняюсь с ответом.

Но разве это важно?

Падаю.

Под пулями, ранящими насквозь. Под жадными поцелуями. Под голодными ласками.

Выгибаюсь, откликаюсь на каждое прикосновение фон Вейганда.

Требовательные губы не ведают ни стыда, ни сомнений. Алчно исследуют, изучают с пристрастием. Ничего не обделяют вниманием.

Задыхаюсь.

Влажный язык чертит сатанинские узоры на трепещущем животе, а потом опускается ниже. Туда, где пылает огонь, где течёт жаркий вязкий ручеёк.

Погружаюсь в бездну.

Падаю.

Уже ничего не важно.

Мысли гаснут, вопросы растворяются, теряя значимость. Нет смысла говорить и выяснять, бродить по замкнутому кругу.

Уже ничего не страшно.

Только вперёд, только не останавливайся, не прекращай безумный танец. Продолжай, доводи до исступления. Физического и ментального. Летально-фатального.

Господи…

— О, господи, — выдыхаю судорожно, вибрирую изнутри.

Да… о, да.

Пожирай меня, поглощай, выпивай досуха, до последней капли.

Прошу, пожалуйста.

Сокрушай, раскалывай на части, заставь познать дьявольские мучения, пропусти сквозь жернова адской мельницы. Ничем не брезгуй на пути к вожделенной цели. Уничтожай остатки поруганной добродетели. Вознеси к небесам и сожги.

Подари грешный мир.

Проклинай и боготвори.

Там. Внутри.

Ещё и ещё, не замирая ни на миг.

Is it all for real? (Это всё по-настоящему?)

Наверное. Не знаю. Не совсем. Не вполне так, как нужно.

Мне хочется чувствовать фон Вейганда целиком и полностью.

Сверху.

Жёстко и резко, наплевав на разумные компромиссы.

Хочется сорвать с него одежду, ощутить силу и жар напряжённого мужского тела. Хочется извиваться под ним, развратным движением бёдер отвечать на мощные, яростные толчки. Хочется потеряться в бешеном водовороте страстей.

Шёлковых ласк не достаточно. Ничтожно мало, даже мимо.

Отчаянно жажду большего. Безуспешно пытаюсь избавиться от пут проклятого галстука.

Вот чёрт.

Всегда на привязи. Никакой свободы выбора, никаких импровизаций. Ни шага в сторону, всё строго по плану. Без права на вольность, без шанса на лишний глоток воздуха.

Но…

Этот поводок предназначен для двоих.

Для маленькой дурочки, которая мечтает о настоящей любви, и для безжалостного хищника, абсолютно уверенного, что в жизни всё продаётся и покупается.

Они оба равны в горько-сладком безумии.

Девочка с упоением строит воздушные замки. Хищник хладнокровно передвигает фигуры по клеткам шахматной доски.

Они оба равны в губительной одержимости. В иссушающей жажде обладания. В алчном стремлении догнать, повергнуть и растерзать на части. Ни в коем случае не отпускать, не ослаблять удушающую хватку.

Связанны навечно, скованны намертво. Одной цепью, одним ошейником. По воле судьбы заключены друг в друге. Обоюдно острым лезвием вспороты в районе сердца.

Коварная насмешка Фортуны, причудливо разложенный пасьянс.

Об этом просто страшно думать. Об этом нельзя мечтать.

Он бросил дела, наплевал на предосторожности, примчал по первому зову, по щелчку пальцев.

Ради чего?

Ответ на поверхности. Доказательств полно, намечается заметный перебор.

Я покорила зверя. Вынудила монстра подчиниться и склонить упрямую голову. Поставила чудовище на колени, обратила в послушного пса, заставила прилежно выполнять команды.

Я?..

Не верю.

Слегка приподнимаюсь, смотрю на человека у моих ног и снова откидываюсь назад, на смятое покрывало.

Просто отказываюсь верить.

«Не обман зрения? Не галлюцинация?» — шальные мысли пробирают до озноба.

Шёлковые ласки абсолютно реальны. Остальное тоже сомнений не вызывает. Мне до одури жутко и удивительно хорошо.

Кусаю губы, но это не помогает. Совершенно не отрезвляет.

Стараюсь оценить каждый кадр, но это едва ли получается. Яркие всполохи перед глазами ослепляют, толчки крови во взмокших висках оглушают.

Тук.

Глухо пульсирует внутри.

Мои ноги на широких плечах.

Тук.

Отбивается в рваном ритме.

Каблуки упираются в спину, скользят, вспарывают плоть сквозь тонкую ткань рубашки.

Тук.

Обдаёт немилосердным жаром.

Острые шпильки царапают тело фон Вейганда.

Уже давно.

Безотчётно, непреднамеренно. Больно, возможно, до крови.

Oh, God. (О, Господи.)

Почему?

Потому что он позволяет. Не снимает модельную обувь, не удерживает за бёдра, пресекая шалость. Никак не останавливает непотребство.

Позволяет.

Не от помутнения рассудка, не от рассеяности внимания.

Сознательно.

Позволяет. Это. Мне.

Теряю собственный пульс, закрываю глаза. Больше не сдерживаю утробные стоны, рвущиеся наружу. Содрогаюсь в экстазе.