Плохие девочки не плачут. Книга 2 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 39

«Пора кончать этот цирк», — подумала я, неукротимо стремясь к главному виновнику моих злоключений.

— Не надо, прошу вас, нет, — стенал Андрей, практически уцепившись за мою ногу, пытаясь вразумить подопечную. — Давайте будем взрослыми людьми, обсудим спокойно.

Однако я не хотела взрослеть, не собиралась обсуждать спокойно, а у сутенера не хватало сил/полномочий меня удержать. С тем же успехом он мог встать на пути цунами или попробовать остановить землетрясение.

И я ворвалась в кабинет, открывая дверь свободной от Андрея ногой.

И встретилась взглядом с фон Вейгандом.

И растеряла смелость, покрылась пупырчатыми мурашками, пардоньте, чуть не описалась от переизбытка эмоций.

«Киевский с фундуком», — подбодрил внутренний голос. Умеет, сволочь, поддержать боевой запал.

— Что это такое?! Ты совсем обалдел, да?! Опять за старое — дрессируем, выводим в свет, экзамены устраиваем. Значит, ночью едва не лужицей растекаемся, а днем валим прочь в берлогу, принимаем образ психованного садиста и… погнали по второму кругу! Почему нельзя просто взять и признать правду? Влюбился… с кем не бывает?! Признайся, и покончим с этой дебильной фигней. Нечего тянуть енота за х*р!

Подумала я, а при озвучке применила суровую цензуру:

— Хотелось бы внести ясность в сложившуюся ситуацию. Мне не очень понятны мотивы твоего поведения. Почему я не могу поговорить с родителями без дополнительных испытаний? — слегка срываюсь, но снова быстро сосредотачиваюсь. — Кажется, мы достигли определенного понимания в прошлую встречу. Конечно, я готова идти на компромиссы, но…

Сколько можно отдавать приказы через сутенера-зануду?!

—…некоторые вопросы лучше решать лично, наедине, а не при свидетелях.

Фон Вейганд поднялся с кресла, подошел ближе, окинул меня пристальным взором. Наверное, так смотрит питон — плотоядно, примеряясь, готовится сожрать свою жертву.

— Забавно, — вкрадчиво произносит он. — Хочешь наедине?

Издевательская ухмылка агитирует воспользоваться машиной времени, отмотать назад или банально сигануть из окна.

«Да, я просто пошутила… ха! К чему нам аудиенции… Эм, выразилась неудачно. Пойду-ка лучше утоплюсь в ближайшем пруду», — лихорадочно соображаю я, не в состоянии даже пискнуть.

«Поздно», — выразительно прищуривается он, отдирает Андрея от моей ноги и захлопывает дверь, отрезая путь к отступлению. Захлопывает, но не запирает. Значит, есть шанс?

— Давай поговорим, — усыпляю бдительность противника.

— Давай, — соглашается фон Вейганд.

— Конечно, я ничего не утверждаю, только делаю определенные выводы, возможно, ошибочные, но все равно имеющие право на существование…

Знакомо ли вам чувство вредоносного словесного недержания? Начав, ты уже не властен остановиться, прекрасно понимаешь, что каждый новый выброс лишь усугубляет плачевное положение, но заткнуться нереально. Тебя несет со скоростью света прямо в черную дыру. Пробуешь исправиться, выстрелить удачно, однако тщетно.

— Вся эта подготовка, поиск нужного титула, растраты на одежду и драгоценности, тренер-китаец, изучение этикета… слишком много для… простой шлюхи. Неужели я ошибаюсь? Столько времени, денег и сил тратить на мое продвижение. Зачем? Ради секса? Используешь метод кнута и пряника, погладишь по головке, а потом отвесишь пощечину. Запрещаешь слугам отвечать на мои вопросы, ограничиваешь общение с Андреем, не позволяешь связаться с родными. (Читай на Книгоед.нет) Запираешь в клетке, не разрешаешь сделать ни одного лишнего движения. Чередуешь ласку и грубость, будто проверяешь на прочность. Скажи, зачем эти игры? Для какой цели? Заметно ведь, что равнодушие напускное… тем, на кого плевать, не уделяют столько пристального внимания. Не поступают так, словно никогда не собираются отпускать.

Выражение его лица не изменяется, разве что в глазах мелькают тени пыточных инструментов. Когда молчание становится гнетущим, срываюсь:

— Ответь, пожалуйста, — чересчур требовательно, неосторожно.

— Верно, — его пальцы касаются моих губ, привычно обводят контур, нежно ласкают. — Я никогда тебя не отпущу.

Тяжесть в груди усиливается, стремительно набирает обороты.

— Это значит… — не решаюсь договорить, теряюсь в догадках.

Он берет меня за руку, подводит вплотную к столу.

— Это значит, ты — моя собственность, meine Schlampe. Собственность, в которую сделаны ценные вложения. Я говорил, что не занимаюсь благотворительностью? — опасные нотки преобразуются в открытую угрозу: — Я обещал показать силу любви без стимуляторов.

Чудом успеваю выскользнуть из его хватки, ищу спасение за креслом, сжимаю кожаную поверхность покрепче, готовясь обороняться.

— Поиграем в прятки? — фон Вейганд смеется.

— Не хочу любви, — мелкими шажками семеню назад, не выпуская импровизированный щит. — Давай потом? После дня рождения?

— А мой подарок? — картинно возмущается он и в следующий же миг резким движением прерывает комедию.

Кричу, безуспешно вырываясь. Больно впечатана животом в гладкую поверхность стола, лишена возможности освободиться, парализована весом гораздо более сильного и ловкого тела.

— Ты хочешь признаний? — хрипло шепчет фон Вейганд, дразня горячим дыханием. — На коленях или разрешено стоя?

— Ничего не ожидаю… просто… — слезы выступают на глазах, становится невыносимо душно внутри, где-то в районе солнечного сплетения.

— Просто?

Достаточно одного рывка, и джинсы больше не защищают вверенную им территорию. Пуговица отлетает на пол, молния растерзана на части.

«Дерьмово», — резюмирует внутренний голос.

— Ты говорил, сердце горит для меня! Целовал мою руку! Мой шрам! И можешь отрицать, но это правда! — выкладываю последние аргументы, доверясь голодному хищнику, ступаю на хрупкий лед.

— Schön, (Прекрасно) — он чуть отстраняется, тянет за волосы, заставляет встретить горящий взгляд почти черных глаз. — Меня возбуждает причинять боль и подавлять сопротивление. Мне нравится смотреть, как ты истекаешь кровью, и пробовать твою кровь на вкус. Я хочу насиловать и унижать тебя, ломать постепенно, избавлять от глупых надежд. Валяй, считай это любовью.

Некоторым испытаниям не суждено завершиться. Некоторые стены не представляется возможным разрушить.

— Добиваешься ненависти? — тихо спрашиваю я, глотая горечь обиды.

— Пустые разговоры утомляют. Твои слова не возбуждают интерес, — сетует фон Вейганд, нарочито медленно стягивая мои джинсы. — Чего не могу сказать о твоей аппетитной попке.

Отчаянно ерзаю, бьюсь о стальные пруты ловушки, заведомо предвкушая провал. Пытаюсь утешиться тем, что особенной жести не предвидится, ибо впереди торжественный вечер. «До» никто травмировать не станет, хотя «после»… я ни в чем не могу быть уверена.

— I’ll not say that I don’t want to interrupt you because I do want, (Не скажу, что не хочу прерывать вас, ведь я очень хочу) — в незнакомом женском голосе сквозит холодная насмешка.

Пораженно наблюдаю, как высокая брюнетка модельной внешности нагло заходит в кабинет. Ей абсолютно плевать на реакцию господина Валленберга, не замечаю ни смущения, ни страха. Она выглядит непробиваемой. Холодная стерва, знающая себе цену и пользующаяся спросом.

Сапоги подчеркивают длину и стройность ног, платье отлично сидит на ладной фигурке, короткая шубка небрежно накинута на гордо расплавленные плечи — однозначно бренд. И наряд, и его владелица.

Коротко стриженые темные волосы, а-ля «под мальчика», офигительно классная и модная укладка, зачетный макияж, удачно маскирующий возраст. Спорю, ей не меньше тридцати, а выглядит моей ровесницей.

Дама обидчиво надувает губки, хмурится и улыбается, прогоняя напускное недовольство с холеного, ухоженного лица:

— Hello, hubby. (Привет, муженек)

Занавес. Титры. Блэкаут.

Глава 10.2

Ни секунды не сомневаюсь, это не игривое обращение к любовнику и не дурацкое прозвище. Память услужливо подбрасывает туманные намеки Ригерта, упорное нежелание обсуждать семейное положение шефа-монтажника. Очередной фрагмент дополняет общую картину.