Гончие Бафута - Даррелл Джеральд - Страница 22

– Вот мой страна. – сказал он. – Очень красивый, этот страна.

Я кивнул в знак согласия, и мы несколько минут молча любовались открывшейся ширью. Внизу лежала мозаика небольших полей – зеленых, серебристых, светло-коричневых; то тут, то там виднелись рощицы пальм мимбо да изредка мелькали ржаво-красные клочки свежевскопанной земли. Этот уголок, над которым потрудились человеческие руки, был точно яркий пестрый платок – его разостлали здесь и позабыли. а со всех сторон волнами застывшего океана высятся горы, их гребни позолотило, а равнины осенило тенью заходящее солнце. Фон медленно оглядывал все вокруг, и лицо его выражало какую-то странную смесь нежности и совсем детской радости. Он опять вздохнул – глубоко, с истинным удовлетворением.

– Красиво! – пробормотал он. Потом вытащил свое копье из земли и повел меня вниз, в новую равнину, продолжая тихонько напевать про себя.

Неглубокую, плоскую долину сплошь заполонили низкорослые чахлые деревца – иные не выше десяти футов. Многих было не разглядеть – окутанные широчайшими мантиями из вьюнка, они стояли, точно приземистые башенки трепещущих листьев и кремовых, чуть желтоватых, как слоновая кость, цветков. Долина будто впитала в себя солнечный свет за весь длинный день, и теплый воздух здесь был напоен сладким ароматом цветов и листьев. Над цветами реяли и сонно прерывисто жужжали тысячи пчел: какая-то крохотная пичужка звонко распевала свою веселую песенку и вдруг умолкла. Теперь стало тихо, только раздавалось смутное жужжанье пчел, когда они вились вокруг деревьев или вперевалочку забирались в бархатную сердцевину вьюнка. Фон с минуту оглядывал деревья, потом осторожно двинулся по траве куда-то на более удобный наблюдательный пункт – отсюда за густой сетью вьюнка можно было все-таки рассмотреть и сами деревья.

– Ну вот, здесь мы видеть добыча, – прошептал он и указал на деревья. – Мы теперь сидеть и ждать мало время.

Он присел на корточки и замер, отдыхая, я уселся подле него: поначалу мое внимание одинаково привлекали и лес, и мой спутник. Но в деревьях не заметно было ни одного живого существа, и я стал глядеть на Фона. Он сидел неподвижно, сжимал в своих огромных ладонях копье, один конец которого упирался в землю и на лице его читалось нетерпеливое ожидание – так ребенок в театре ждет, когда же поднимется занавес. Когда он вышел ко мне из той маленькой темной хижины в Бафуте, он, кажется, оставил там не только свою одежду и королевские украшения, но и свою королевскую осанку, без которой я прежде просто не мог его себе представить. Здесь же на корточках подле меня в этой тихой, теплой долине, с копьем в руках сидел всего лишь еще один охотник: его блестящие темные глаза неотступно следили за деревьями, подстерегая зверя, который вот-вот оттуда покажется. Но чем больше я на него глядел, тем яснее понимал: нет, это не просто еще один охотник; чем-то он отличался от остальных, но чем – это я понял не сразу. Потом сообразил: всякий обычный охотник сидел бы точно так же, терпеливо ожидая зверя, но видно было бы, что ему скучновато, – ведь он уже столько раз вот так сидел, охота ему не в диковинку! А у Фона блестели глаза, большой рот чуть тронула легкая улыбка – конечно же, он от души всем этим наслаждался. И я подумал: наверно, уже не раз монарху надоедали его почтительные советники и подобострастные подданные, в пышном одеянии ему вдруг становилось жарко и тяжело, и он чувствовал, что его остроносые туфли безжалостно жмут и стесняют ногу. И тогда его, должно быть, неодолимо тянуло ощутить под босыми ногами мягкую красную землю, подставить ветру обнаженное тело – вот тогда он тайком уходил в маленькую хижинку, облачался в костюм охотника и отправлялся в горы, помахивая копьем и напевая песенку, а на вершинах останавливался – и стоял, и любовался прекрасной страной, которой он управляет. Я вспомнил его недавние слова: "Если у человека верный глаз, верный нос и верная душа, он никогда не будет слишком стар, чтобы пойти на охоту". Да, подумал я, конечно же. Фон тоже из этого десятка. Но тут Фон прервал мои размышления о складе его характера: он наклонился ко мне, схватил за руку и указал длинным пальцем на деревья.

– Вот они приходил, – прошептал он и весь расплылся в улыбке.

Я посмотрел, куда он показывает, и сперва не увидел ничего, кроме все той же спутанной сетки ветвей. А потом там что-то шевельнулось, и я увидел зверька, которого мы ждали.

Он скользил в путанице ветвей с мягкой, воздушной грацией, точно пушинка. Когда он приблизился к нам, оказалось, что именно такими я рисовал в воображении эльфов: тонкая зеленовато-серая шерстка, длинный, гибкий и пушистый хвост. Розовые руки великоваты не по росту, пальцы необычайно длинные и худые. Уши очень большие и кажутся полупрозрачными, такая на них тонкая кожа, уши эти словно живут своей отдельной жизнью – то складываются веером и тесно прижимаются к голове, то становятся торчком, навостренные, прямые, как бледные водяные лилии. На половину лица – громадные темные глаза, каким позавидовала бы даже самая самонадеянная сова. Больше того, зверек этот умеет, в точности как сова, поворачивать голову назад и глядеть на собственную спину. Он пробежал до самого конца тонкой веточки (она почти не прогнулась под его тяжестью) и уселся там, вцепившись в кору длинными, гибкими пальцами; он озирался по сторонам огромными глазищами и тихонько что-то щебетал. Я знал, что это – галаго, маленький лемур, но скорее можно было поверить, будто существо это соскочило со страниц волшебной сказки для детей.

Галаго сидел на ветке и задумчиво щебетал, наверно, с минуту, и тут произошло нечто удивительное. Вдруг – о чудо! – на всех деревьях их оказалось полным-полно. Тут были галаго всех размеров и возрастов, от совсем крохотных, чуть побольше грецкого ореха, и до взрослых особей, которые с легкостью могли бы уместиться в обыкновенном стакане. Они скакали с ветки на ветку, хватаясь за листья и сучки не по росту большими худыми руками, что-то мягко щебетали друг дружке и глядели на белый свет распахнутыми невинными глазами херувимов. Малютки, в которых, кажется, всего только и было, что круглые глазищи, держались поближе к родителям; порой они садились на задние лапки и поднимали крохотные розовые ручки с растопыренными пальцами, точно ужасались, разглядев сквозь листву, сколь порочен окружающий мир.

Я видел, как один такой детеныш вдруг обнаружил на той же ветке, где сидел сам, большую мясистую саранчу. Дело шло к вечеру, насекомое уже отяжелело от дремоты и не сразу заметило опасность. И не успело оно двинуться с места, как крохотный галаго скользнул по ветке и крепко ухватил саранчу поперек брюшка. Саранча мгновенно проснулась и решила. что пора что-то предпринять. Это было большое насекомое, по величине оно почти не уступало лемуренку; кроме того, задние ноги у саранчи длинные и сильные – и она стала отчаянно лягаться. От этой борьбы просто нельзя было оторвать глаз: галаго изо всех силенок стиснул саранчу длинными пальцами и пытался ее укусить, но при каждой новой попытке саранча яростно ударяла его задними ногами – и противник терял равновесие, сваливался с ветки и повисал на ней, уцепившись лапками. Так повторялось несколько раз, и я подумал, что у галаго, должно быть, липкие подошвы. И даже вися вниз головой и выдерживая яростные удары в живот, галаго ухитрялся смотреть круглыми глазищами все с тем же выражением детской наивности.

Окончилась эта битва совершенно неожиданно: когда галаго в очередной раз висел вниз головой, саранча лягнула его посильнее, цепкие задние лапки галаго все же оторвались от ветки – и противники вместе полетели сквозь листву вниз. До земли оставалось уже совсем немного, и только тут лемуренок разжал одну руку (он все еще крепко держал саранчу за талию) и на лету, с ловкостью опытного акробата, ухватился за ближайшую ветку. Он тотчас подтянулся, сел на ветку и откусил саранче голову – она еще не успела настолько оправиться от полета, чтобы продолжать борьбу. Галаго туг же с явным удовольствием принялся жевать, не выпуская из рук обезглавленное насекомое, которое все еще судорожно дергало ногами. Потом склонил голову набок и стал разглядывать трепещущее тело, пронзительно взвизгивая от волнения и восторга. Когда насекомое перестало шевелиться и большие задние ноги его вытянулись и застыли, лемуренок одну за другой оторвал их и съел. В эту минуту он до смешного походил на крохотного старичка-гурмана, который лакомится ножкой исполинского цыпленка.