Два дня и три ночи - Маклин Алистер - Страница 33

Всю обратную дорогу мы молчали.

– Что вы рассказали им, объясняя свое присутствие здесь? – спросил я, пришвартовывая лодку. – Я имею в виду ваше прибытие на борту катера ВВС.

– О, это прекрасная история. Я рассказал им, что очень важная конференция ЮНЕСКО, которая должна состояться в Женеве, была отложена из-за отсутствия некоего профессора Спенсера Фридмана. Самое веселое, что это действительно так. Фридман отложил свой приезд в Швейцарию по моей просьбе, но об этом, естественно, никто не знает. Я рассказал Ставракису, как важно присутствие Фридмана на конференции и что найти профессора можно именно в этих краях, где он собирает редкие образцы морской флоры. Короче говоря, я должен вывезти Фридмана в Женеву.

– А зачем тогда вы отправили моторку? Это может показаться подозрительным.

– Не думаю. Если бы Фридман действительно находился где-то здесь, я все равно не нашел бы его раньше, чем завтра утром. Следовательно, достаточно позвонить, чтобы мне прислали вертолет, – и уже через сорок пять минут я смогу вылететь. Во всяком случае именно это я сказал Ставракису.

– Симпатичная версия. Вы ведь не знали, что связь с материком прервана. В это даже можно было бы поверить, если бы вы, адмирал, не побывали на «Огненном кресте», прежде чем появиться на «Шангри-Ла». Люди, которые держали Дэвиса в кормовой каюте, конечно же, заметили катер ВВС и предупредили своих. Таким образом, Ставракис знает, что вы лжете. Наверное, он сравнивал вас со стоматологом, который говорит, что больно не будет, собираясь вырвать зуб без наркоза. Короче говоря, он демаскировал вас. Я вас поздравляю, адмирал. Теперь вы принадлежите к той же категории людей, что и я: ни одно страховое агентство не выдаст вам полис, даже если вы согласитесь стократно повысить ежемесячный взнос.

– Судя по вашему настроению, визит на «Шангри-Ла» лишил вас тени сомнения относительно роли, которую играют в этой истории наши друзья?

– Да. Вы же видели реакцию Чарнли. Этого патентованного маклера. А ведь он аристократ до кончиков ногтей.

– Это слишком субъективно, Кэлверт, чтобы делать такие далеко идущие выводы. – Дед Артур неправильно выбрал профессию, ему нужно было идти в адвокаты. – В конце концов, в этот момент лорд Чарнли мог вспомнить о каком-то биржевом просчете.

– Пожалуй, – согласился я, направляясь в сторону каюты, где находились мои акваланг и комбинезон. – И поэтому прошу вас вспомнить, каким грациозным и оригинальным было мое падение. Очень удачно, что я поскользнулся именно в этом месте. Я забыл уведомить вас, что сегодня вечером, когда я делал вид, что превратился в подводную раковину, прицепившуюся к перу руля лодки убийц, я вырезал на дереве знак в форме буквы «V». Падая, я заметил на пере руля моторки «Шангри-Ла» точно такой же знак и точно на том же месте. Хотя, конечно, это совпадение может оказаться совершенно случайным…

– Послушайте, Кэлверт. – Дед Артур поудобнее устроился на кушетке и сурово взглянул на лучшего из лучших своих сотрудников. – Но вы опять занимаетесь самодеятельностью. Почему вы не сказали мне об этом на «Шангри-Ла»? Это же меняет дело!

– Вы бы снова предложили ослепить их лучом фонарика и крикнуть «Руки вверх!»?

– М-да… Ну ладно. Забудем об этом. Значит – никаких сомнений.

– Никаких. И вообще все эти доказательства были ни к чему. Вы запомнили детину, который сидел рядом с Лаворским? Он очень интересовался плавательными талантами Дэвиса. Готов поспорить на сто фунтов против пенса, что он не ужинал вместе с вами.

– Нет. Его действительно не было. А вы откуда знаете?

– В это самое время он командовал лодкой, с которой был расстрелян вертолет, убит Уильямс и устроена охота на меня. Это капитан Стикс. Мы познакомились с ним на борту «Нантесвилля».

Дед Артур понимающе кивнул, но его мысли были поглощены другим: он пытался самостоятельно догадаться, зачем я надеваю комбинезон и готовлю акваланг. Я решил не облегчать его страданий и очень скоро дождался рассерженного вопроса:

– Зачем вы все это надеваете?

– О, простите. Я как раз собирался вам все объяснить, адмирал. Я должен оставить там маленький электронный сигнализатор и пачку сахара. Естественно, с вашего позволения.

– Именно для этого вы повредили освещение на лестнице?

– Да. И хотел бы вернуться туда прежде, чем они восстановят проводку.

– И все-таки это выше моего понимания… – повторял дед Артур, тряся головой. Я было подумал, что он отдает должное моей самоотверженности, размышляя о только что состоявшемся небезопасном визите своего агента в логово врага, но оказалось, его занимает совершенно иное. – Я не понимаю, как Тони Ставракис мог по уши погрязнуть в этом деле. Здесь какая-то ошибка. Это невозможно! Вы знаете, что он вскоре должен стать пэром Англии?

– Уже? А мне он говорил, что подождет уценки титулов.

Дед Артур не ответил. В нормальных условиях он расценил бы мою реплику как личное оскорбление, ведь после выхода на пенсию он сам автоматически должен стать пэром. Но, очевидно, старика действительно потрясло случившееся.

– Правильнее всего было бы арестовать всю компанию Ставракиса, – перешел я к серьезным материям. – Но, к сожалению, у нас связаны руки. Мы бессильны. А поскольку мы все же знаем то, что знаем, я просил бы вас, адмирал, оказать мне услугу, прежде чем вы сойдете на берег, чтобы пообщаться с сержантом Макдональдом. Мне нужно получить кое-какую информацию. Во-первых, правда ли, что сэр Антони Ставракис совсем недавно поставил на «Шангри-Ла» новые стабилизирующие устройства? А вдруг он ни с того ни с сего соврал? Во-вторых, давайте уточним, сделал ли лорд Кирксайд запрос о присвоении дворянского звания своему младшему сыну после смерти старшего.

– Хорошо, – отрешенно ответил дед Артур. – Настройте передатчик, и я получу необходимую информацию. – Мысль о том, что один из его потенциальных коллег по палате пэров оказался обычным уголовником, судя по всему, ввела его в состояние ступора. – И, прежде чем уйти, подайте мне, пожалуйста, эту бутылку.

Выходя, я сначала подумал, что, если дед Артур в результате нашей операции сопьется, это помешает его будущей плодотворной деятельности в Палате пэров. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что пэр-алкоголик – не самый плохой вариант.

Я медленно опустил верхнюю часть кожуха фальшивого дизеля. Мне показалось, что она весит тонны. Тысячи тонн. Несколько минут я не мог пошевелиться и, только сделав над собой усилие, отступил к порогу.

– Адмирал!

– Иду. – Он появился со стаканом в руке. – Я уже могу вызвать Лондон?

Я ответил не сразу. Слова пришлось проталкивать сквозь комок в горле:

– Я нашел Дэвиса.

Командир приближался, глядя на меня еще ничего не понимающими глазами.

Большая радиостанция исчезла, как исчезли и взрывные пакеты, подслушивающие аппараты и маленькие переносные рации. Но места для нового содержимого в корпусе мотора было явно недостаточно: пришлось втиснуть тело в совсем небольшой объем. Голова была прижата к локтям, а локти к коленям. Лица не было видно. Это походило на эмбрион, спящий в утробе матери. С той только разницей, что ему уже никогда не суждено проснуться. Вчера вечером я сказал ему, что он может выспаться… В моей голове пронеслась мистическая, жуткая мысль, что это я накаркал беду, но, тут же спохватившись, я понял, что моя вина перед Дэвисом гораздо больше, чем неосторожно сказанное слово.

Я прикоснулся к его лицу. Оно еще хранило остатки тепла. Смерть наступила не более чем три часа назад. Я дотронулся до головы, и она упала набок, словно череп шарнирной куклы.

Медленно и печально я повернулся к деду Артуру. Его лицо выражало боль и скорбь, оставаясь при этом бесчувственным. Это было странное и даже пугающее сочетание. А мне казалось, что я достаточно хорошо знаю командира… Впрочем, вряд ли дед Артур занял свою теперешнюю должность, случайно прочитав в вечернем выпуске «Таймс» объявление о конкурсе на замещение вакансии начальника секретной службы. Его назначили и утвердили на самом высоком уровне государственной власти. Наверняка предварительно они прочесали всю страну в поисках кандидатуры, отвечающей столь высоким требованиям. И если выбор пал на деда Артура, значит, он этим требованиям соответствовал. Абсолютное отсутствие жалости и сострадания было наверняка главным условием.