Темные желания (СИ) - Савицкая Анастасия Олеговна - Страница 62

— Со всей любовью, — прошептала я в его щеку. — Твоя Стейси.

— Я мечтаю прочитать твои мысли и узнать, кто я для тебя.

— Не делай проблему больше, чем она того заслуживает, — я не могу отойти от него. Мне нравится его запах и нежность в грубости.

— Пошли, — чуть слышно шепчет Майкл, и легко сжимает мою шею.

— Куда?

— Разве это важно?

Моя мама говорила, что самый ценный диалог, это диалог, который мы ведем сами с собой. Все остальные не ведут никакого смысла.

— Какой был твой самый большой провал, Эс?

— Однажды я влюбилась, — пожала я плечами. — И вот теперь я тут, в заложниках, моя дочь далеко от меня, так что да, думаю, это был мой самый большой провал.

— Не бойся, Стейси, — обнял Майкл меня, сильно прижимая к себе. — Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.

— Это так странно, — отошла я от него. — Я всю жизнь оттачивала мастерство похуизма, а теперь мне реально страшно.

Прежде, чем выйти из комнаты, Майкл дал мне нож, и я засунула его в ботинок. Он сказал, что мне это не пригодится, но пусть будет на всякий случай. Когда мы направились к выходу, он снова отдалился от меня, а я вспомнила, что на мгновение забыла о ненависти к нему. Так странно, когда любишь человека, забываешь, как его ненавидишь. Когда за мной закрыли дверцы фургона, я обнаружила там девочку. Боже, меня словно преследовали дети. Но я больше никого к себе не подпущу. Это я знала наверняка. Все, кто сближается со мной, оказываются в опасности или умирают.

Господи, как я хочу открывать утром занавески и пить кофе. Смотреть в окна, и порой обжигаться кипятком. Наблюдать за своим смеющимся ребенком и вдыхать холодный воздух. Читать маленькие книги на ночь и прикрывать глаза, представляя себя частью большого и живого. Представляя себя частью нашей совместной жизни с Майклом. Я научилась вбирать в себя книги, цитаты писателей и картины художников в детстве. Запоминать фразы на французском и цитировать Блока на русском. Наверное, это и есть настоящая жизнь. Но у меня — лишь наслаждение абсурдностью этого мира, и, наверное, было бы гораздо больше удовольствия в жизни, чем у других. У меня была любимая работа, и на самом деле я получала наслаждение от того, что делаю. Потому что на самом деле никто не любит то, чем занимается. Это иллюзия и игра на публику, и все люди в мире научились в нее играть.

— Сколько тебе лет? — спросила я тихо.

— Мне тринадцать, — ответила она тихо. — А ты кто?

— Я друг.

— Моей мамы? — чуть ухмыльнулась она. — Она тут главная. И она не разрешает мне красить губы губной помадой.

— У тебя еще своя красота.

Я удивилась, как мать может все это показывать своему ребенку. Еще и девочке. Я бы в ад спустилась, чтобы никогда не показать Эстель ничего из своего мира. И как люди могут жить с понимаем того, что их дитя растет точной копией их, и тут нет ничего из раздела комплиментов.

— Знаешь, — натянула я улыбку, предаваясь воспоминаниям. — У меня в школе однажды учитель запретил мне красить губы красной помадой. И на следующий день каждая девочка в классе накрасила губы кроваво-красной помадой, которая у нее только была, и в туалете была очередь, чтобы нарисовать огромные острые, как нож стрелки, и все мы выглядели, как легион воительниц-богинь, которые шли отомстить за свою сестру, — показала я кавычки в воздухе, — поэтому, когда учитель вошел в класс, у него просто отпала челюсть, и он стал игнорировать тот факт, что все девочки уставились на него посреди урока, и начали поднимать руки и задавать вопросы касаемо предмета, чтобы заставить его посмотреть на нас всех. Знаешь, девчонки иногда поразительны, когда дело доходит до борьбы, и мужчины упускают нечто великолепное, не наблюдая за этим.

Меня вытащили из машины и подтолкнули к воде. Это был порт, и какое-то заброшенное здание напоминало мне избушку старого моряка, как в фильмах. Было слишком много людей, и больше всего я переживала за Майкла. Не за ребенка, как обычно, а именно за Майкла. Я переживала за Эстель, и за то, что она может его не узнать. А я так бы хотела, чтобы она узнала его сердце, и как он умеет защищать. Как он умеет любить, даже когда пытается показать, что его никогда этому не учили. И да, за себя. Это правда. Впервые в жизни я переживала за себя по той же причине. Я не хотела, чтобы моя дочь росла без матери. Без любви и чувства безопасности. Я хотела бы научить ее любви к искусству, музыке, поэзии, картинам, литературе и узнавать человеческую душу. Очень. Мне кажется этому меня не научили, и мне пришлось узнавать самой, на сколько я могла себе позволить. Я дала бы ей лучшее образование и чувство, что тебя всегда поддержат. И я дала бы ей семью. Да, это единственное по сути, за что всегда стоит бороться.

— Заводи ее, — сказала женщина Джейсу. — И без глупостей.

Мои руки были туго связаны веревкой, и Джейс повел меня к тому домику, который я заметила с самого начала.

— Джейс, — сказала я чуть слышно, когда он завел меня в подземелье. — Пожалуйста, не делай этого. Она не может остаться одна.

Он молчал все время, пока развязывал мои руки и связывал их снова, но расслабляя узлы. Я заметила это, хоть и промолчала. И только прежде, чем закрыть дверь он сказал:

— Он будет в порядке.

Забавно, что происходит, когда вы осознаете, что ваша смерть близка.

Жизнь внезапно ощущается на расстоянии миллиона миль от реальности. Я никак не могла вспомнить все имена или названия мест, где я могла с ними встречаться. Ничерта не могла вспомнить, когда страх вторгся в каждый атом моего существа, парализуя. Я ничего не могла изменить или даже увидеть, что там происходит. Вдохнув запах сырого подвала, я оглянулась. Все вокруг было черным. Было такое впечатление, что в течение долгих часов я бродила по крошечному пространству, ища выход, но находила только стены и отдаленные голоса. Боже, тишина была убийственная. И когда несколько часов назад надежда, за которую я цеплялась, что мы сможем выпутаться, канула в пустоту, я перестала пытаться. Я не проронила ни слезы, просто смирившись с тем, что вся эта трата калорий не имеет больше значения. Смотря на землю, я видела темноту, которая была везде, и я была согласна, чтобы пустота поглотила меня, если с Майклом все будет хорошо. Он был сломлен так сильно, что я бы никогда не смогла этого исправить. Мои руки онемели, во рту пересохло, и я задалась вопросом, оставили ли меня здесь умирать.

А потом я услышала звук шагов, приближающихся к двери и разрывающих тишину. Напряглась, когда дверь отомкнули и широко открыли. Я ожидала увидеть яркий слепящий свет, но вместо этого он был тусклым и неясным. Огромное тело стояло в дверном проеме, и я почувствовала страх, скрутивший желудок. Все это время казалось вечностью.

— Я не причиню тебе вреда, — сказал Максфилд своим низким и грубым голосом. Он не звучал жестоко. На самом деле, его голос звучал молодо.

Я почувствовала, как холод пробежал по моей спине, когда он схватил меня за руки, вторгаясь в мое пространство. Резко задрожав, я сдерживала вой, прежде чем почувствовала, что мои руки полностью освободили.

— Если сделаешь что-нибудь глупое, я снова свяжу их, — предупредил он.

Мои плечи и руки болели. Я потерла запястья, размяла пальцы, наблюдая за перемещением его высокой фигуры в другую сторону крошечного подвала.

— Где Майкл?

— Ты сейчас пойдешь к нему, и, если все пройдет гладко, тебя отпустят.

— А его?

— А он сам никогда не уйдет.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что тогда не отпустят тебя.

Я наблюдала, как Максфилд не хотел быть тут. Ему было не комфортно рядом со мной, и он ничего не мог поделать. Он сказал мне подняться и следовать за ним. Мы вышли на улицу, и холодный воздух ударил мне в лицо. Было так много машин, и так много лиц, и я потеряла чувство безопасности. У меня больше не было его, и не знаю смогу ли вернуться в него когда-нибудь.

— Подписывай, куколка, — сказал какой-то незнакомый мужчина.