Филе из палтуса (с иллюстрациями) - Даррелл Джеральд - Страница 33

Мы с Пимми вышли из больницы туда, где ожидало наше такси.

— Ух ты, как скоро, — восхищенно заметил водитель. — Я думал, вас продержат там час, а то и два.

— Да нет, они быстро управились, — сообщил я, с наслаждением глубоко, без помех дыша носом.

Машина скатилась по пандусу на улицу.

— Пресвятая Дева, Матерь Божья! — воскликнула вдруг Пимми.

— В чем дело? — испуганно осведомились мы с шофером.

— Мы попали не в ту больницу, — пролепетала Пимми.

— Не в ту больницу? Как это понимать?

— Не в ту больницу? Но ведь вы именно эту назвали, — обиженно заявил водитель.

— Ничего подобного, — возразила Пимми. — На стене написано «Больница Св. Фомы». А нам надо было попасть в больницу Ватерлоо.

— Но ведь вот он — мост. — Водитель показал в окошко. — Вы сказали — мост. Видите, вот он.

Он явно полагал, что в жизни хватает проблем без таких пассажиров, которые запросто меняют местами все лондонские больницы.

— Мне все равно, где мост, — настаивала Пимми. — Больница не та. Это не Ватерлоо.

— Это так важно? — спросил я. — Главное — мне помогли.

— Конечно, но я предупредила Ватерлоо, — объяснила Пимми. — Ночные дежурные ждали нас.

— Между прочим, — задумчиво произнес водитель, — на слух Ватерлоо вполне можно спутать со Святым Фомой, особенно когда сидишь за рулем.

У меня не нашлось адекватного ответа на эту реплику.

Мы возвратились в Абботсфорд, и пока я литр за литром поглощал теплый чай, Пимми пошла объясняться по телефону с больницей Ватерлоо.

— Я сказала им, что это случилось по вашей вине, — торжествующе доложила она мне. — Сказала, что вы малость помешались, что мы усадили вас в такси и вы назвали водителю не тот адрес.

— Большое спасибо, — сказал я.

Ночь и последующий день прошли без приключений, если не считать, что один пациент пытался продать мне стоящий в холле стол якобы в стиле Луи XV, а другой упорно выстукивал азбуку Морзе по моей двери. Но это все были пустяки, и мой нос вел себя замечательно.

Придя вечером на дежурство, Пимми уставилась на меня взором василиска.

— Ну, — осведомилась она, — ваш нос вас больше не беспокоил?

— Ни капли, — гордо сообщил я и не успел договорить, как кровотечение возобновилось.

— Господи! Обязательно надо было ждать, когда начнется мое дежурство? — спросила Пимми. — Почему было не доставить удовольствие дневной смене?

— Это все ваша красота, Пимми. При виде вас у меня поднимается давление и сосуды не выдерживают.

— Как вы говорили, из какой части Ирландии вы родом? — допытывалась Пимми, запихивая мне в нос марлю с адреналином.

— Гоморра, на границе Содома, — незамедлительно ответил я.

— Не верю я вам, — сказала Пимми, — хотя трепаться вы мастер за пятерых ирландцев.

Тем временем ее манипуляции с бинтами не дали никакого результата. Кровь продолжала сочиться из носа, как из неисправного крана. В конце концов Пимми сдалась и пошла звонить доктору Граббинсу.

— Доктор Граббинс велел вам ехать в больницу Ватерлоо, — доложила она мне. — Говорит, что постарается, чтобы на этот раз вы не ошиблись адресом.

— А разве ты не поедешь?

— Нет.

— Это почему же?

— Не имею понятия, — ответила Пимми. — Вас отвезет шофер нашей служебной машины.

Шофер служебной машины был полон решимости отвлечь внимание своего пассажира от мрачных мыслей.

— Паршивая штука — носовое кровотечение, — с ходу начал он рассуждать.

— У нас хватало этой печали, когда я играл в регби, но теперь-то я слишком стар.

— Стар для кровотечения? — осведомился я.

— Нет, для регби. А вы, сэр, играете в регби?

— Нет, изо всех командных игр я признаю только одну.

— Это какую же, сэр? — заинтересовался водитель.

Было очевидно: какую игру ни назови, он будет продолжать докучать мне болтовней. Во что бы то ни стало надо было заставить его замолчать.

— Секс, — грубо отрезал я. Остаток пути мы ехали молча.

В больнице симпатичная дежурная сестра провела меня в палату, которую можно было назвать пустой, если не считать лежавшего у стены, одержимого кашлем и предсмертными судорогами старика и семейства в составе матери, отца, дочери и сына, которые играли в «Монополию» за столом метрах в двух от моей койки. Устраиваясь на койке, как мне было велено, я слушал вполуха их болтовню.

— Ты уверена, мама, что это не больно? — спросил мальчик, энергично перемешивая кости.

— Конечно, не больно, мой драгоценный, — заверила мать. — Ты же слышал, что сказал врач.

— Конечно, не больно, — подхватил отец. — Это же всего-навсего гланды и аденоиды. Ничего серьезного.

— Конечно, пустяковая операция, — продолжала мать. — Ты ничего не почувствуешь.

— Я покупаю «Пиккадилли», — пронзительным голосом объявила девочка.

— Ты же видел это по телевизору, верно? — спросил отец. — Человек ничего не чувствует. Даже когда аборт делают.

— Генри! — укоризненно воскликнула мать.

— «Пиккадилли», «Пиккадилли», хочу «Пиккадилли», — талдычила девочка.

— Ну а потом, — сказал мальчик. — Потом, когда пройдет заморозка. Все равно ведь будет больно.

— Нет, — возразил отец. — Ничего подобного. Тебе дадут успокаивающее.

— А это что такое?

— Наркотики и все такое, — успокоила его мать. — Честное слово, ничего не чувствуешь. А сейчас давай ходи, твоя очередь.

«Бедняга, — подумал я. — Смертельно боится, а тут еще я весь в запекшейся крови, эта картина смелости ему не? прибавит. Ничего, я сам поговорю еще с ним после того, как меня приведут в порядок». Тут возвратилась сестра.

— Сейчас придет врач и займется вашим носом, — сообщила она, задергивая занавески перед моей кроватью.

— Ага, — довольно заметил я, — опять будет прижигание?

— Не думаю, — ответила она. — Доктор Верасвами предпочитает тампонаду.

Тампонада, подумал я. Какое дивное слово. Сродни тампонажу. Я тампонирую, вы тампонируете, он тампонирует… Мы тампонируем, ты тампонируешь, они тампонируют… Я набиваю, вы набиваете, он набивает…

Мои глагольные вариации нарушило появление доктора Верасвами, созерцающего мир через огромные линзы из горного хрусталя. Мне понравились его руки — тонкие, как у девушки, средние пальцы чуть толще обычной сигареты. Изящные руки, чем-то напоминающие бабочек. Легкие, нежные, трепетные, неспособные причинить боль. Руки целителя. Доктор Верасвами исследовал мой нос, выражая тихими вибрирующими звуками тревогу по поводу увиденного.

— Придется нам тампонировать нос, — произнес он наконец, улыбаясь.

— Валяйте, — радушно отозвался я. — Что угодно, только остановите кровь.

— Сестра, будьте любезны, принесите все необходимое, — распорядился врач, — и приступим.

Сестра удалилась, и врач застыл в ожидании, стоя у изножья моей кровати.

— Из какой части Индии вы родом? — непринужденно справился я.

— Я не из Индии, я с Цейлона, — ответил он. «Неуд, — сказал я себе. — Будь осторожнее».

— Чудесный край — Цейлон, — молвил я с жаром.

— Вы хорошо его знаете?

— Как сказать. Мне довелось однажды провести неделю в Тринкомали. Конечно, это вовсе не значит, что я знаю Цейлон хорошо. Но полагаю, что это дивная страна.

Врач заглотал наживку и принялся вещать, точно рекламный путеводитель:

— Чудесная. Побережье изобилует пальмами, песчаными пляжами, там дует свежий морской ветерок. Внутри страны водится много дичи. Еще у нас есть предгорья, банановые плантации и все такое прочее. Очень богатый, очень зеленый край. Много дичи. Есть горы. Очень высокие, очень зеленые, свежий воздух. Фантастические виды. Изобилие дичи.

— Да, замечательно, — неуверенно произнес я.

От дальнейших панегириков Цейлону меня избавило появление сестры, которая принесла необходимое снаряжение для тампонирования моего носа.

— А теперь, сестра, — деловито сказал врач, — попрошу вас крепко держать голову джентльмена. Вот так.

С этими словами он длинными острыми щипцами захватил конец бинта длиной не меньше пяти километров, потом надел себе на голову обруч с фонариком и подошел ко мне вплотную. Я спрашивал себя, почему сестра так крепко стискивает мой череп. Когда Пимми заталкивала мне марлю в нос, это было совсем не больно. Врач воткнул мне в ноздрю щипцы с марлей и заталкивал их до тех пор, пока острые концы не уперлись, как мне показалось, в основание черепа, пробив все пазухи и проложив по пути трассу жгучей боли, до того сильной, что она парализовала мои голосовые связки и я не был в состоянии протестовать. Вытащив щипцы, врач намотал на них с полметра марли и затолкал мне в нос с решимостью дуэлянта, прочищающего шомполом ствол своего пистолета. При этом он настолько увлекся процедурой, что острые концы щипцов царапали нежную слизистую оболочку пазух. У меня было такое ощущение, будто ноздрю набили раскаленными углями. Хотя голосовые связки вернулись к норме, я по-прежнему не мог протестовать, однако по иной причине. Игроки в «Монополию» притихли и жадно прислушивались к доносящимся через занавеску слабым звукам. Если бы я, подчиняясь голосу разума, дико заорал, пнул Верасвами в пах ногой и сорвался с кровати, волоча за собой несколько метров марли, это могло бы пагубно повлиять на мальчугана, нервно ожидающего своей очереди. Оставалось только терпеть. Сестра, послушная воле Верасвами, сжимала мою голову словно в тисках. Сжимала так сильно, что ее большие пальцы оставили у меня над бровями круглые синяки, которые потом не проходили несколько дней.