Ангел для кактуса (СИ) - Евсеева Мария - Страница 28

«Он ушел! Уше-ел!» — мысленно причитаю я, провожая его взглядом сквозь прозрачную дверь и витрину до самой машины. А когда Черная Кошечка скрывается за поворотом, хватаюсь за каланхоэ, чтобы не разреветься. Как он мог? Как он мог уйти просто так? Даже не сказав мне что-нибудь важное, значимое на прощание. Я смотрю на свои руки, к которым он прикасался, и не чувствую ничего. Мне хотелось бы, чтобы на них остались следы… горячие, обжигающие. Но вместо этого я ощущаю холод и пустоту.

В кармане вибрирует телефон, но я даже не собираюсь обращать на него внимания. Я иду к клиенту, вручаю ему два кашпо с каланхоэ и, только когда мама окликает меня, понимаю, что она справилась со всем сама — мужчина уже получил свое и расплачивается за покупку.

— Извините, — бормочу я и отхожу в сторону.

Сейчас мне так больно, будто мое сердце отпинали в самый дальний угол тела и оставили там истекать кровью. Мне хочется закусить язык и весь день, всю неделю, месяцы, годы провести в молчании. Я знаю, что сама виновата. Но как когда-то сказал Алексей: «После такой конструкции обязательно должно следовать “но”». Но я не привыкла быть вежливой. Я сама все испортила.

Я машинально достаю телефон и вижу, что мне пришло сообщение от неизвестного номера, а когда открываю его, боюсь поверить самой себе. Мне не нужно выяснять, кто его написал — это и так понятно. Но значит ли это, что все еще не закончилось?

«Передай своему парню, что, если стартап одобрен,

я заеду за ним в воскресенье»

Глава 18. Алексей

До половины второго ночи провозились в боксе. Стали закрываться — рольставни заклинило: ни туда, ни обратно. Бились-бились вокруг них, дергали-дергали… Инструменты-то все внутри. А между рольставнями и асфальтом осталось такое узкое пространство, что внутрь бокса только по-пластунски попасть можно.

— Етить-колотить, Даник! Доверь тебе бокс закрыть — все переломаешь, — хохмит Егор, стараясь разрядить обстановку.

А я смотрю на Игоречка и вижу, как он нервничает: и так прилично задержались, и неизвестно, сколько еще здесь проторчим, а его жена дома ждет.

— Езжай, — киваю, — мы сами.

— Не, — Игоречек задумчиво качает головой. И отходит в сторону: — Позвоню только, предупрежу.

— И че теперь делать будем? — хмурится Даник.

— Че делать, че делать, — выдавливает из себя Егор, потому что снова прикладывает усилия в бестолковой попытке поднять рольставни. — Леха тебе будет светить, а ты полезай. Ты один в рабочей одежде.

Даник отдает мне свой телефон и покорно опускается на колени, а я включаю фонарик и стараюсь заглянуть в темноту помещения.

— Давай-давай, продвигайся, Винни-Пух, — с серьезностью в голосе подгоняет Даника Егор, — а то на Гошкиной шаурме вон, какую мышцу на пузе отрастил.

Даник ползет, а сам ржет во всю глотку. Я тоже смеюсь, представляя эту картину со стороны. Лишь бы только кто-нибудь полицию не вызвал, решив, что мы вскрываем чужой гараж!

— Не свети ему в глаз! — не унимается Егор. — Не хватало, чтоб он еще и ослеп там! Похудевший и слепой Даник — ни к чему не пригодный Даник. Что мы с ним таким делать-то будем?

— Женим его, чтобы откормился до прежних размеров, — улыбается Игоречек, присаживаясь на корточки.

— Угу, одного уже женили, — хмыкает Егор и смотрит на Игорька исподлобья, — но ты бы точно не сумел так, как Даник. — А потом орет «герою» в темноту: — Крас-сава, Даник! Но ты там сразу встань на весы: не похудел ли? А то я беспокоюсь.

Хохотнув, Даник включает свет и копошится где-то совсем рядом. А потом миролюбиво приказывает:

— Вы подергайте, а я посмотрю, что заедает.

Я берусь за рольставни с одного конца, а Егор с другого. Действуя слаженно, мы пытаемся аккуратно, но довольно резко сдвинуть их вверх, а затем сразу вниз.

— Попробуй смазать там все вэдэшкой, — подсказывает Игорек.

Даник молча выполняет указание и спустя несколько минут, мы снова прикладываемся к рольставням. Но не помогает, ничего не происходит.

— Барабан сломался, — заключает Даник.

Тогда Игоречек наклоняется к земле и заглядывает в бокс:

— Просунь сюда обрезок фанеры, — просит Даника.

А получив его, подкладывает фанеру под спину и прямо в светло-серой толстовке ложится на нее. Ухватившись руками за рольставни, Игоречек подтягивается и оказывается внутри помещения.

Мы с Егором переглядываемся, и я первым повторяю трюк Игорька.

— Эх, мама! Роди меня обратно! — последним в бокс «заезжает» Егор.

— Давайте снимем рольставни, разберем, — предлагает Игорек, — посмотрим, что и как. И если действительно дело в барабане, сваркой приварим его. Другого выхода я не вижу.

Мы единогласно соглашаемся. Снова переодеваемся в рабочую одежду, включаем чайник, чтобы подзаправиться кофе, и через десять минут приступаем к ответственной миссии. А спустя час вымотанные, но довольные наконец-то без лишних проволочек закрываемся — теперь рольставни скользят, как по маслу.

В общем, бокс мы покидаем около трех ночи. Хорошо, что на утро планов никаких, можно подольше поспать. Добираюсь до квартиры, принимаю душ, по дороге из ванной в комнату встречаю рассвет, кладу голову на подушку и… телефонный звонок!

Время девять часов утра. Ну ладно, хорошо — без пятнадцати десять. Еле разлепляю глаза, чтобы разобрать, кто звонит. Если это Шуша, прямым текстом пошлю, куда подальше. Но это не Ольга. На аватарке улыбающееся лицо мамы. А мама — это святое.

И вот уже мчу к родителям. Семейный обед и все такое. Отец прилетел, «а мы так давно вместе за одним столом не сидели»… Давно — это максимум неделю назад. Но я могу понять мать: она привыкла занимать себя хлопотами по дому, готовить для нас троих завтраки, угождать во всем и ждать возвращения отца с работы, а меня с учебы. Но с недавних пор ей не о ком заботиться: я окончательно перебрался в отдельную квартиру в двух шагах от универа, а отец погряз в своих совещаниях.

— Чтоб я еще раз имел с ним общее дело… Филистер! …когда меня попросит… Даже слышать о нем ничего не хочу… Ему б меня учить!

Я захлопываю дверцу машины и поглядываю на распахнутое окно, из которого вылетают наружу резкие фразы отца. Зачем он приносит с собой рабочие проблемы, еще и вываливает их на мать?

Я захожу в дом, разуваюсь и, не медля ни секунды, направляюсь в столовую. Еще от угла вижу маму, сидящую за столом, и отца, подпирающего поясницей подоконник.

— Привет, — сухо встречает он меня, сразу же заприметив в дверном проеме.

Я подхожу, протягиваю ему руку, но его пожатие короткое и вялое. Мамины же объятия крепкие и жаркие, и я отвечаю ей тем же.

— Ну как у вас? Все хорошо? — смотрю на нее и пытаюсь разобрать по лицу, не обидел ли ее отец.

Нет, вообще-то у родителей на редкость прекрасные отношения и до скандалов еще ни разу не доходило, но то — заслуга не отца, а матери. Мама очень любит его и поддерживает практически во всем, а если их интересы разнятся — тихонько отходит в сторону. Она слишком мягкий человек, чтобы с кем бы то ни было конфликтовать, но как ни странно, ей порой удается смягчить и отца.

— Слушай, Алексей, ты же ему какой-то хлам восстанавливаешь? — брезгливо морщится отец.

— Кому? Ты о чем? — не понимаю я. Обхожу стол и сажусь напротив матери.

— Кому, кому, — хмыкает он. — Гниде этой, Линнеру.

Гниде?

Я вскидываюсь, перебирая в голове варианты того, что могло между ними произойти, и читаю в глазах отца неприкрытое презрение.

Но они же всегда были друзьями, вместе поднялись в девяностые и до сегодняшнего дня шли нога в ногу!

— Что ты смотришь на меня? — вспыхивает он с новой силой. — Да! Ты не ослышался: гниде! Только так я могу его теперь называть! И даже не спрашивай. У тебя не найдется для него никаких оправданий.

— Володя, может, бульончика? Из индейки… — осторожно улыбается мама и нежным заботливым взглядом приглашает отца присесть. А сама встает и ко мне обращается: — Леш, горяченького, а? — И супницу раскрывает.