Кинжальный огонь
(Рассказы) - Богдаев Алексей Николаевич - Страница 24

— Ну, чего тебе? Чего лаешь? Не трону я твою отару! Успокойся… — Лешкин голос дрожал, стал каким-то чужим, хриплым.

Для порядка пес перешел на казенный «гав», нагнул морду, обошел военного и, понюхав след, скребнул землю задними ногами. Довольный собой, страж гавкнул еще разок, помчался обратно к своей отаре. У Галерина отлегло. Сняв вещмешок, он достал складной нож и отрезал от булки кусок хлеба: «Это на всякий случай!»

Не успел пешеход пройти и четверти километра, как две рыжие шавки от другой отары дружно мчались на него и грозно рычали: «Это уже коллективное нападение», подумал Галерин. Собаки забежали сзади и подскочили метров на пять. Алексей замер: «Тут и заикаться еще начнешь», — подумал и полез в карман. Угроза была реальной. Агрессоры налегали. В правой руке курсант держал нож, а в левой горбушку. Напряжение нарастало. Овчарки злобно щерились. Глаза их налились кровью. Они приседали, кидались к ногам и пытались вцепиться в брюки. Алексей бросил ломоть хлеба — не подействовало. Неподкупные твари продолжали неистово лаять, хотя бешеная атака уже прошла. Стоя неподвижно и сохраняя боевую готовность, курсант бросал куски хлеба, приговаривая:

— Нате, ешьте хлебушек, злюки! Чего надо? Идите к своей отаре…

Одна из собак понюхала кусочек, покрутилась, пометила дорогу и, не оглядываясь, помчалась в степь. Это была сука, за ней последовал кобель. Нападение не состоялось. Лешка долго стоял неподвижно, пока не опомнился… Была еще одна провокация. Но, набравшись опыта, романтик наш уже не боялся стражей отар. Он шел и думал: «Опасно ведь! А если б это был неопытный человек, подросток? Начал бы отмахиваться — порвали бы, гады!..»

Нападение овчарок в степи не испортило настроение Алексею. Наоборот, он чувствовал себя героем-победителем и, улыбаясь, подумал: «На память о путешествии!»

Солнце раскалило землю. Стало жарко. Курсант прошел уже более десяти километров, не встретив ни единой души. Степь по-прежнему была бескрайней, и миражи менялись один за другим. Не видно и отар. Тишина звенела в ушах. Теперь человек в степи один, как перст. Огляделся — кругом та же равнина без конца и края. Только здесь больше нетронутого ковыля, да чаще стали встречаться колонии степных зверьков — сусликов. Они забавно стоят столбиками, по-человечьи скрестив лапки на груди, часто коротко посвистывая. Смотреть на них — одно заглядение!

Ни холмика, ни бугорка: «Вот тут бы самый дешевый аэродром построить — „Голубой Простор“. Так и назвать!» — фантазировал путник. Он остановился, вздохнул полной грудью, постелил шинель и лег на спину. Бескрайнее голубое небо искрилось: «А есть ли дно у неба? За бесконечностью снова бесконечность, и трудно себе представить, что это так…» — мечтал Алеша. Ему было приятно лежать неподвижно, и он долго смотрел в небо, пока глаза не устали и сами не закрылись. Незаметно задремал: сказалась бессонная ночь в поезде. Сколько минут он спал, неизвестно. Ему приснился ветер, шумевший листвой деревьев, и тополиный пух, щекотавший ноздри… Вдруг сон исчез. От шелеста над головой курсант проснулся, открыл глаза… над ним парил огромный степной орел: когти вот-вот коснутся лица.

Озлобленные глаза хищной птицы смотрели в упор. Галерин вскочил, метнулся в сторону и замахал шинелью. Орел сделал разворот и взмыл повыше: «Кыш! Откуда ты взялся?» — зашипел Алеша. Большой размах крыльев удивил его. Сделав прощальный вираж, незваный гость удалился: «Не дремли, путник!»

Восхищаясь смелостью птицы, курсант провожал ее взглядом, расставив ноги в упоре. Ворот шинели зажат в кулаке. Улыбнулся, словно видел сон наяву: «Интересная картинка! Наверное, орел-могильник подумал, что я какая-то падаль. За барана меня принял, что ли? Ну, чудеса!»

Перекличка сусликов завораживала. Стало еще жарче. Курсант снял гимнастерку и шел теперь в майке, ремень через плечо. Легкий ветерок обдувал его, просушивал, и пешеход ощущал блаженство. Направление, в котором шел курсант, если верить джигиту, должно было привести его к цели. Но степь по-прежнему ничего не обещала: была безмолвна и ровна, как скатерть на столе…

Но вот на горизонте появился черный шар. Он увеличивается, катится по дороге навстречу путнику, заметно приближается. Теперь он шевелится, у него появились ноги: «Не мираж ли это? — подумал пешеход. — А, да это же бежит лошадь без седока…» Видно, лошадь тянет двуколку, легкую, с высокими оглоблями. Над головой рысака — резная дуга. Какое, должно быть, удовольствие мчаться вот так по степи, налегке, под солнцем, слушать ритмичный топот конских копыт. Можно позавидовать счастливому седоку. Тонкие спицы колес и упругие рессоры покачивали колесничку — загляденье просто! На сиденьи — двое: милиционер и женщина. Они не думали останавливаться, не сдерживали рысистую лошадь. Галерин сошел с дороги, крикнул:

— Остановись! Спросить надо!

Ему было неловко, что он в майке, не по форме одет, однако, подбежал к коляске сзади, когда милиционер притормозил:

— Чего тебе, парень? — сурово крикнул страж порядка.

— Далеко ли до Бижуты, товарищ лейтенант?

Галерин с удивлением посмотрел на женщину. Она вся изревелась, слезы размазались на ее лице. Бедняге было лет тридцать. На коленях у нее лежал узел.

— Пройдешь два километра — будет низина, увидишь! — крикнул возница.

Не дождавшись благодарности за информацию, милиционер хлестнул лошадь. Та присела крупом и рванула с места легкий возок.

Галерин смотрел вслед: две спины быстро удалялись в степь. Лёша подумал: «Может, жених невесту увёз из отчего дома… а может… одета она бедно, да и вид у неё измученный. Что же это могло быть?..»

Бросив гадать и махнув рукой, курсант зашагал: «Два километра? Пустяк! Сейчас я буду у цели!» Он надел гимнастёрку, аккуратно заправился, забросил вещмешок за плечо, шинель — на руку и направился в заветную Бижуту. В голове вертелось виденное: «Почему она плакала? Ведь с милиционером… не страшно…»

Внизу показалась деревушка: мазанки, тополя, садики да огородные квадратики, поля — как на ладони. Покрытые лёгким маревом, они напоминали мираж. Но дорожная колея вела прямо в деревню. Нет, это не мираж. Реально видна людская степная обитель. Прищурив глаза, путник увидел на дороге фигурки. Они напоминали стойки сусликов, только средняя фигурка была большая, а две другие — поменьше. Скатываясь под горку, Галерин прибавил шагу и быстро нагнал троицу. Это были старик и двое детей: девочка и мальчик. Худющий дед плакал и сморкался, вытирая нос кулаком. Дети держались за дедовы штанины, повесив носы. Военный, поравнявшись, спросил:

— Дедушка, вы чего плачете? — Старик глянул на незнакомца, опустил голову, а дети ещё плотнее прижались к нему, боясь взглянуть на чужого дядю в военной форме.

— Да как же мне не плакать? Дочку в этап забрали. Вот этих щенков на меня оставила…

Боже, что мне делать, горе-то какое. — Дед снова зашмыгал носом, поднял кулаки к глазам.

— Это вот сейчас на двуколке увезли, что ли? — Лёшка обернулся и показал на дорогу.

— Вот только что! Увезли дочку… Как буду жить с малыми? Горе мне, горе, теперь — хоть помирай!

— За что же, дедушка, её арестовали? А?

Старик помолчал, вытер слёзы рукавом, глянул на незнакомца покрасневшими глазами:

— Ты откудова, парень? — ушёл он от ответа.

— Я хочу попасть в деревню Привольное, дедушка. Из Сальска иду!

— Ого! Это далеко! А до Привольного вёрст сорок будет… Идёмте до хаты, служивый. Здесь недалече! — Он сморкался, но плакать перестал.

— Спасибо, дедушка, спешу я, тороплюсь…