Выйди из-за тучки (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 4

— Странно… первая мысль была, что Андрей что-то с тобой сделал. У тебя выражение лица было… как у маньяка на охоте. Я уже глазами искала, кого ты готовишься убить и сожрать.

— Ты что — сдурела? — поразилась я, — он никогда… и пальцем!

— Так это когда было? Слушай… между вами что — искра проскочила? — непосредственно любопытствовала соседка, — что-то такое у тебя на лице… когда ты только вошла. А знаешь — забирай! Я особого интереса к себе не заметила. Зато ты сейчас первый раз чуть не за год на живого человека похожа. Ань, а и правда… он не то, чтобы красавец, конечно, но видный же мужик! Переспи и…

— Я уже пересыпала… — тоскливо протянула я, отворачиваясь и поднимаясь со стула. Открыла холодильник и зависла, вспоминая — что же я хотела? Вспомнила, спросила у Ленки:

— Тебе огурчик дать?

— Да ладно? — поразилась она, — когда это? Сейчас, что ли? Нет… ты о чем, вообще? Ты же про секс? С кем?

— Тогда — когда совсем плохо было. Ты его не знаешь, — вздохнула я и уселась за стол с такой же котлетой на тарелочке.

— На злости — это все не то, и вообще… короче — сократила до минимума и смылась. А сейчас уже и нет необходимости что-то такое делать — окончательно надломилось… выгорело. Когда решала, как успокоить ребенка… истекая кровью. Наверное, всему есть предел.

— Придет же опять…

— Не спешит, как видишь. Да уже и не важно…

ГЛАВА 4. 1

Через два дня после падения елки наступал Новый год. Убрав осколки елочных игрушек, мы с Леной в тот же вечер установили деревину в угол, чтобы по максимуму спрятать обломанные ветки. Игрушки теперь висели редко, но метко… это выглядело даже интереснее.

Тридцать первого после обеда в дверь позвонили, я заглянула в «глазок» и увидела доктора. Он улыбался, а я мучительно решала — открывать или не открывать? Конечно, можно и не впустить его, мне даже неудобно не будет из-за этого, но вот то, что я даже не поблагодарила тогда за помощь…, да и всякий труд должен быть оплачен. И я открыла дверь и вежливо пригласила его входить. Только тогда он степенно перешагнул через порог. И, наконец, представился:

— Александр. Можно по-соседски — просто Саша.

— Анна, — чопорно представилась я и продолжила в том же духе:

— Александр, я очень благодарна за вашу помощь и хочу извиниться за то, что позволила себе распустить руки. Имела место стрессовая ситуация и вы, как медик, должны понять меня. Возможно, я что-то неправильно поняла, а в результате даже…

— Все ты поняла правильно, Аня. Это я прошу прощения за такой вопиющий непрофессионализм.

— … не спросила об оплате… что?

— То. Оно самое. Именно. Я увлекся. И прошу прощения за это. Нормальная мужская реакция, и я вполне в состоянии был ее контролировать, но не стал… или все же не мог… ну, сейчас уже не важно. Я, собственно, пришел сделать перевязку. Все необходимое с собой. Обещаю, что подобное не повторится, во всяком случае — сегодня точно. Но лучше напоминать мне всякий раз, это в твоих же интересах, — улыбался он так… так….

— А-а как с…? — потерла я палец о палец, намереваясь удержать разговор в нужном русле и говорить строго по делу.

— Нет, платить мне не нужно. Это немного не моя специализация, так что практика такого рода не помешает, а тебе нужна помощь. А главное — я чувствую себя ответственным за состояние порезов, — озвучил доктор свои резоны, и, не давая мне времени как-то отреагировать, уверенно и решительно продолжил:

— Займи чем-нибудь ребенка и подходи на кухню. Я пока разложусь.

— Это мой сын — Володя, — представила я выскочившего к нам пятилетнего мужичка.

— Очень приятно познакомиться, Володя, я — дядя Саша, ваш новый сосед. А еще я врач, — протянул руку доктор и Вовка степенно вложил свою маленькую лапку в большую мужскую ладонь.

На этот раз он не хватал меня за грудь, даже, казалось, старался не смотреть на нее лишний раз. Обработал, залепил, как положено и ушел, попрощавшись и поздравив с Наступающим.

Всего было три перевязки, а потом я уже сама сняла пластыри. А еще через пару дней даже разрешила себе понежиться в ванной. Делала я это с великим удовольствием, уложив сына спать и оставив дверь в санузел, как всегда, немного приоткрытой…

Как-то все получается не о том и совсем не по порядку. Я все оттягиваю, описывая не самые плохие моменты, и никак не приступлю к основному. А ведь смысл всей этой писанины в том, чтобы проанализировать наши отношения с Андреем. Даже не их, а то, что получилось в результате. И понять насколько я сейчас права. Наверное, все-таки нужно начать с самого начала. Хотя бы вскользь, штрихами обозначив нашу общую историю. По поводу же этих записей… имеет место легкий мандраж. Придется в подробностях описать и то утро и другие… душедробительные моменты, а разве я смогу это передать? Но я слышала… бытует такое мнение, что этот своего рода мазохизм, копание в еще живой ране, может стать терапией для души. Мол, чем чаще вспоминаешь и проговариваешь, тем легче становится думать на эту тему, проживать… пережить. Я сейчас пробую. Только мне по-прежнему кажется, что лучше стараться вообще не думать… и если это получается, то так точно — легче.

Нашей с Андреем бедой оказалось то, что мы были первыми друг у друга. Я-то знаю, почему оставалась девственницей до двадцати одного года — не видела в этом проблемы, с которой нужно бороться. В школе вообще не задумывалась о таком. Тогда многое значили просто взгляды, нечаянные знаки внимания, случайные касания. Но в тот период у меня даже полудетских отношений ни с кем не случилось. Я и в то время была не особо романтичной и чувственной особой. И не считала себя ущербной от того, что дожив до выпускного класса, не встречаюсь с мальчиками. И подруга у меня была такая же — мы с ней составляли собой прослойку между двумя группами девочек в классе.

Первая группа это две отличницы и троечница. Они в полном смысле слова не были группой, держались обособленно, незаметно и все три были некрасивыми. Одна слишком высокая и полная, другая — с резкими, почти мужскими чертами лица, а третья рыжая и очень маленькая ростом. Вторая группа состояла из девочек, которые уже окунулись во взрослую жизнь. Свечку я никому не держала, сплетни до меня не доходили по причине другого круга общения, но многое было ясно и так. Во-первых — они все очень смело пользовались косметикой. Это делало просто хорошеньких девочек красивыми, а средненьких — хорошенькими. Их школьная форма, а в нашей школе она была принята, едва прикрывала уже вполне округлившиеся попы. Моя одежда была гораздо длиннее, и надо мной по этому поводу как-то даже посмеялся кто-то из одноклассников. Я тем же вечером укоротила подол, заслужив одобрительные взгляды. Но на следующий день меня вызвали отвечать к доске, и я стала записывать условия задачи. Учительница оглянулась на меня и велела:

— Пиши выше — никому не видно.

Да запросто! Только если бы я подняла руку выше, то показала бы всему классу свои трусы. Я положила мелок, извинилась и села на место. Не знаю — поняла ли мою причину физичка? Вряд ли, потому что свою «пару» я тогда схлопотала, и потом долго и нудно исправляла. Длинна подола на сарафане в тот же вечер была отпущена до прежней длины.

ГЛАВА 4. 2

Но я о своих одноклассницах…

То ли яркая, приукрашенная косметикой внешность придавала им уверенности в себе, то ли уже имеющийся разного рода опыт общения с парнями, но и вели они себя… понятно, что ли? Сами оказывали знаки внимания ребятам, откровенно заигрывали, делали пошлые намеки. Я и сейчас не в курсе, насколько такая смелость была следствием небольшого ума, а насколько — уже полученного опыта? А может, такое поведение было просто желанием подражать подростковым поведенческим штампам, принятым тогда и считавшимися «продвинутыми» — не знаю. В принципе, я ни тогда, ни сейчас не осуждала их — я вела себя так, как было удобно мне, они — как удобно им.