Возвращение Апостолов (СИ) - Харламов Сергей - Страница 39

Подбегая к площадке, Огинс решил опрокинуть пару стаканчиков газировки. Он хотел было это сделать, когда вдруг спина стоявшего у автомата человека показалась ему знакомой. Стеф замер на месте, припоминая, кому она могла принадлежать. Но внезапно его внимание отвлёк на себя открывающийся люк «Констьюдери». Из него постепенно показались сначала голова, затем плечи, а потом, наконец, и сам человек, в котором капитан без труда узнал Тьюри — бортмеханика, а в настоящее время пирата.

Стеф уже твёрдо решил, что всех этих непрошенных гостей надо брать живыми. Иначе будет невозможно вернуть друзьям их нормальный человеческий облик, включающий все чувства и эмоции, присущие каждому свободно мыслящему человеку.

Не медля ни минуты (которая могла быть роковой), Огинс рванулся к космолёту. Всё решали мгновения, а он был безоружен. «Чёрт бы побрал эти земные законы, запрещающие ношение оружия», — мысленно ругался он. — «Бандиты разгуливают на свободе, а попробуй применить против них пистолет, так тебя же и посадят». Тьюри, дёрнувший было руку к портупее, передумал и замер в молчаливом ожидании. И тут левое бедро Стефа пронзила острая боль. Запах тлеющей одежды, глубокая, наверное, навылет рана. Мысли наползали одна на другую, приказывали действовать, сделав однозначный вывод: стреляют сзади, и притом из бластера. Выстрел повторился. Огонь приняла на себя обшивка космолёта. «Ну, конечно, — догадался Стеф. — Это Бертол. Чёртова спина». И тут ему стало ясно, что скоро всё будет решено. «Либо они меня, либо я их. Всё равно: живым отсюда кому-то уж точно не уйти».

Из высокой башни напротив, выполняющей функцию сторожевой вышки, выползла, словно марсианская песчаная гусеница трёхметровая платформа. На ней плечом к плечу стояли семеро солдат службы безопасности. Направив взгляды своих немигающих глаз на лежащую далеко под ними землю, и наставив на разгулявшуюся троицу мелкокалиберные стволы лучевых автоматов типа KSL (кей-эс-эль), они быстро восстановили спокойствие. И, усиленный ларингофонами, голос начальника поста прогремел над взлётно-посадочной площадкой и прилежащими к ней окрестностями:

— Оружие на землю. Все вверх по трапу. По одному.

— Как вовремя, — перевёл дыхание Стеф, вытирая пот и опуская лучемёт на отшлифованное асфальтовое покрытие.

54. Возвращение в родительский дом Стива Беркута

Пусть грубость и сквернословие останутся уделом тех, кто к ним в той или иной степени привык, свыкся, и для кого нет других авторитетов, кроме своего собственного. Это их дело. Не мне их упрекать, не мне осуждать, не мне читать нравоучения. Я ни за что не пойду к таким людям, потому что они бездушны; ни единожды за всю свою долгую жизнь не смогут понять по глазам ближних их огорчения, тяготы, тревоги. В самом деле, какой человек поверит известию о том, что он сам, живя, как ему кажется, счастливо, постоянно борется — борется бессмысленно, тупо и по животному с теми, кто его любит, оберегает, боготворит? Эта борьба незаметна со стороны, её корни уходят вглубь порочной души, и излечиться от такой болезни, я думаю, невозможно.

Я родился в 1573 году неподалёку от этих мест в местечке с диковинным названием «Кладезь света». Клянусь жизнью, я не виноват в гибели своей матери, отца, брата, жены и сына, равно как и в смерти всех остальных. Надо мной небо, подо мной земля. Других свидетелей не осталось (море не в счёт — ему нельзя верить).

Кто мог подумать, что всё так обернётся тогда, когда я, счастливый и окрылённый ждущими меня перспективами, ехал на поезде в свой любимый край, на свою родину. Я выглядывал из окна вагона, наслаждаясь знакомыми дорогими сердцу местами. Напротив меня полулежал-полусидел Альфред Гриз — весёлый попутчик и великолепный собеседник. Помнится, когда я открывал окно, край отлетевшей занавески больно хлестнул его по щеке. Гриз в это время как раз перечитывал один из фантастических романов Парма Курие. Увлекательнейшая, к слову сказать, вещь. Так вот. Из-за неприятности с занавеской книга в момент захлопнулась, и Альфред потерял страницу. Он сразу повернулся ко мне и заявил, улыбаясь:

— Пора бы перекусить, а не то нас с тобой в скором времени сдует ветром как бабушкину простыню.

Я не возражал. Отступившись от окна, уселся, устроившись поудобнее. Правда, есть совсем не хотелось. В то же время, не хотелось и отказываться. На всякий случай я спросил:

— Ты что, серьёзно?

Гриз кивнул, расстегнул свой небольшой саквояж, извлекая из него пару роскошных сэндвичей.

— Ну ладно, уговорил, — смеясь, согласился я.

— Ты знаешь, — сказал Альфред, — я, честно говоря, не совсем понимаю, зачем ты едешь в этот край. Я не в плане родства, разумеется.

Он помолчал, надкусывая сэндвич. Затем продолжил с лёгким укором в озорных глазах.

— Помяни моё слово, тебе будет скучно. В двадцать лет в такое захолустье!

— О, ты ошибаешься! — воскликнул я.

— Подожди, — поспешил продолжить Альфред. — Я ещё не договорил.

Я только улыбнулся в ответ и приготовился слушать, твёрдо решив начать возражать сразу после того, как всё будет сказано.

— Ты сам знаешь, — сказал Альфред, показывая за окно вагона, — мы как раз проезжали липовую рощу. — Это же райская жизнь, притом абсолютно не заразная. — Гриз сдул воображаемую пыль со своих ладоней. — Держу пари, когда вагонная пыль стряхнётся с моих рук, на мне не будет ни одного микроба. А ты ведь врач, как-никак. Посуди сам, два простудных заболевания за месяц в населённом пункте, насчитывающем 15000 человек. Каково, а? Нет, тебе решительно незачем убивать здесь время. Хочешь работы, ищи другое место: отправляйся к экватору — там болезней пруд пруди, на побережье; да что у нас мест мало! Ты же деловой парень. Бьюсь о заклад, что не позднее, чем через три недели сам рад будешь приобрести обратный билет на этот поезд. Я не на-вязываю своё мнение, только советую по-дружески. Решать тебе. Или я не прав?

Мне нечего было ответить. Возражения разлетались, как тополиный пух. Голос Альфреда вторил моим мыслям, и я, соглашаясь, кивнул.

По сути дела наш совместный путь был недолог. В моём воображении он напоминал возвращение блудного сына в родительскую обитель. Рельсы монотонно убегали вдаль. Ярко светило солнце.

Я успел привязаться к Альфреду, и, когда пришла пора расставанья, то несколько раз признался в своём горячем желании когда-нибудь свидеться.

— Неважно где, когда и как; безразлично, при каких обстоятельствах, но мы непременно должны встретиться, — воодушевляясь, повторял я, стоя на подножке.

Альфред отвечал примерно то же самое. И когда поезд тронулся, увозя меня к родным пенатам, я ещё долго провожал взглядом фигуру нового друга. Она уменьшалась в размерах по мере того, как поезд прибавлял ход.

— Мы обязательно встретимся, — прощально прошептал я в момент, когда фигура Альфреда окончательно растаяла вдали.

Откуда мне было знать тогда, что слова мои окажутся пророческими.

Наконец, впереди показалась долгожданная станция — конечная. Я получил свои вещи. Впрочем, это слишком сильно сказано, — какие вещи может иметь двадцатилетний молодой паренёк, едва прошедший стажировку. Ни много, ни мало, а целый дорожный чемодан. С багажом в руках я шагнул на перрон.

Людей было непривычно мало. Сразу за платформами на верхушках развесистых деревьев в гнёздах галдели птицы, по всей видимости, обсуждая свежие городские сплетни. Поначалу мне не улыбалась мысль остаться один на один с природой, — после толчеи большого города тянуло к чему-то привыч-ному: домам, людям, вывескам, машинам. Тишина пугала, отсутствие громких голосов настораживало. Правда, налицо было одно преимущество. В городе, бывает, беспричинно отнесёшь на свой счёт второпях оброненную за спиной шутку или смех, — захочешь поскорее убедиться, всё ли в порядке с внешностью — и первое, что приходит на ум: посмотреть на себя в зеркало. В глубинке, где нет зеркал на каждом повороте, становятся спокойнее даже самые нервные люди. Когда отсутствует возможность проверки, волей-неволей приходится выкинуть из головы и причину тревог, причём чаще всего надуманную.