Вне зоны доступа (СИ) - Резник Юлия - Страница 37

Ну, что там опять случилось?

Глава 25

Данил пришел в себя как-то сразу. Намного быстрее меня. Потянулся к сброшенным прямо на пол брюкам, чертыхаясь, в них влез. А потом, видя мое состояние, помог одеться и мне. Снял с крючка халат, накинул на плечи, и пока я одевалась, распахнул дверь.

— Что случилось? — спросил Соловьев у моей взволнованной матери.

— Звонила баба Капа. Сказала, что на наш дом напали…

На несколько секунд Данил замер. Потом провел ладонью по волосам и, бросив на меня быстрый взгляд, уточнил:

— Что значит напали? Кто-нибудь пострадал?

— Я не знаю… Она не вдавалась в подробности. Господи… — губы мамы дрожали. Я видела, что она держится из последних сил. — А что, если… если…

— Давайте не будем гадать. Яна, одевайся, и выходите с матерью во двор. Я пока выгоню машину. И ружье возьми. Хорошо? Оно заряжено?

— Да… — облизав пересохшие губы, я бросилась к шкафу. Пальцы будто одеревенели от страха и абсолютно меня не слушались. Предчувствие беды было таким сильным, что кровь стыла в жилах, и я никак не могла понять, как же раньше не почувствовала неладного?

— Ты одевайся, я достану ружье, — раздался за спиной тихий голос матери. Я обернулась. Похоже, маме удалось справиться с эмоциями. Она выглядела собранной и решительной.

— Я быстро…

И снова короткая дорога, которая словно растянулась на годы. Меня колотило от напряжения, и когда мы затормозили, кажется, я уже была готова ко всему. Небо плакало. Пахло прелой травой, гарью и… бензином?

— Похоже, дом пытались поджечь, — бросил Данил и не прекращая движения, оглянулся через плечо. Я кивнула, соглашаясь с ним, и на несколько секунд залипла на его красивом усеянном каплями дождя лице. Его выгоревшие на солнце ресницы потемнели от воды. А с губ, напротив, сошли все краски. Он был взволнован, как и мы все.

— Папа! — с громким криком навстречу нам рванула Света. Данил зажмурился и, прохрипев: «Спасибо тебе, господи», бросился ей наперерез.

— Ты как? С тобой все хорошо? — шептал он, ощупывая дочку, вертя ее то так, то эдак.

— Я в порядке… Я правда в порядке!

Судя по тому, как клацали зубы девочки, в порядке она явно не была. Я подошла ближе.

— Что тут у вас случилось?! Где все?

— Там… За домом… Пойдем скорей… — невнятно, сквозь всхлипы, прокаркала Света и потянула отца за руку. И мы побежали… Через клумбу с только-только зацветшими бархатцами, мимо флигеля, одна из стен которого и впрямь была обуглена. Выходит, мы не ошиблись. Дом действительно пытались поджечь.

Первым я увидела отца. Он сидел на коленях, склонившись над…

— Пашка, — выдохнула я.

— Эти люди… они в Валентина Петровича целились, а он им наперерез рванул…

Плач Светы доходил до меня, как сквозь вату. Картинка перед глазами смазалась. И лишь её отдельные фрагменты, словно осколками, врезались в мозг. Побледневшая баба Капа, лежащий под навесом Пашка, кровь… Много крови. Я упала на колени рядом с отцом. Схватила безвольную руку брата, чтобы проверить пульс. Но он не прощупывался. Мой взгляд метнулся к той, кто понимал больше других.

— Он жив, но… — Баба Капа покачала головой и отвернулась.

— Матерь божья, — прошептала где-то в стороне мама. Тихо плакала Света…

— Скорую… Вы вызвали скорую? — что есть сил заорала я, понимая, что сама не справлюсь. Испытывая дикую, жгучую ярость от собственного бессилия. — Юрия Борисовича? Хоть кого-нибудь!

Я шарила по Пашкиному крепкому телу пальцами, осторожно ощупывая раны. Пытаясь понять, сколько их… Что повреждено? Перед глазами плыло, да, а в ушах… Я не понимала, что это было? Какое-то непонятное… шуршание?

— В скорую звонили. Но ты же понимаешь…

Баба Капа не договорила. Всем присутствующим было понятно, что скорая в наши края доедет нескоро.

— Я ему слова доброго не сказал… За все это время не сказал слова доброго. А он под пули ради меня полез.

Отец потрясенно на меня уставился, и я… я второй раз в жизни увидела, как он плачет. Тихо. И горько… плачет.

Я не замечала, но слезы лились по моему лицу беспрерывным потоком. Или это был дождь?

— Какого черта у вас происходит? Баба Капа позвонила, сказала, что на вас напали… О господи, Валь…

Прибывший на вызов участковый еще что-то говорил, но я его уже не слышала. В тот момент меня не волновало, как случилось то, что сучилось. Я слышала плач… Отца, мамы, Светы. Потом мне на плечи легли теплые руки:

— Все, Ясь… Все. Хватит душу рвать, — прошептал Данил, но я лишь еще сильнее разошлась. Дернула плечом, сбрасывая его ладони, и зло уставилась на бабку:

— Ну-ка, хватит его хоронить! Ты! Ты же… колдунья! Ну? Что сидишь? Давай! Давай… Сделай что-нибудь. Ты же можешь… ты же все можешь, правда?

— А ты?

Я открыла рот, но так и не произнесла ни звука. Просто смотрела… смотрела в черные глаза бабки, не в силах оторваться. И видела… столько всего. Шум в ушах усиливался, голоса в голове ревели. На меня надвигалось что-то мощное, то, что я не могла больше сдерживать.

— Ей плохо, — донесся голос Данила. Его руки снова потянулись ко мне, и я опять их сбросила. Моя кожа стала такой чувствительной, что я не могла выносить касаний.

— Не трогай её… Оставь.

Меня затягивала, затягивала пучина. И я тонула в ней, я захлебывалась, склоняясь над землей все ниже… А потом словно из небытия вынырнула, выпрямилась, жадно с надсадным хрипом втянула воздух.

— Положи руки…

— Что?

— Положи на него руки, — шепнула баба Капа.

Я закусила губу и сделала, как велели. А несколько минут спустя мы услышали вой скорой…

Все, что происходило потом, я помнила смутно. Разговоры о том, как нам повезло, что бригада реанимации находилась неподалеку, что еще чуть-чуть, и всё, потеряли бы мы Пашку, а так вроде есть шанс… Не помнила я и часов, проведенных под операционной. Это уже потом мама, вытирая слезы, рассказывала, что Пашку оперировали семь часов, и за это время у него дважды останавливалось сердце. Что по всем показателям тот вообще не должен был выжить. Ведь одна из пуль прострелила ему селезенку, и открывшееся кровотечение было таким сильным, что Пашка должен был умереть еще до приезда скорой. Но он не умер… И это называли не иначе, как чудом.

Совсем плохо мне стало тогда, когда по телевизору сообщили об аресте губернатора и еще некоторых чиновников. Репортаж Данила вышел и вызвал в обществе не абы какой резонанс. Реакция правоохранительных органов последовала незамедлительно. Не знаю, удастся ли следствию присовокупить к выдвинутым этим нелюдям обвинениям еще и организацию покушения на жизнь отца и Пашки, но Соловьев обещал тому поспособствовать. И я ему верила.

А он… глупый, думал, что я на него обижаюсь. Ведь изначально целью бандитов был вовсе не мой отец. И уж тем более не Пашка. Эти мрази охотились за Данилом, каким-то образом прознав о теме его расследования.

Дверь в палату открылась. В образовавшемся проеме появилась сначала голова Соловьева, а уж потом он сам. В руках Данил сжимал небольшой букетик полевых цветов.

— Ну, привет, болящая… Ну, и напугала же ты нас!

— Прости. Я не специально. По-моему, последний раз я болела в первом классе. И вот…

— Баба Капа сказала, что это нормально. Ты отдала слишком много энергии, спасая Пашку.

Моя челюсть плавно отъехала вниз.

— Что? Почему ты на меня так смотришь? — улыбнулся Соловьев.

Я сощурилась:

— Скажи, что ты шутишь? Нет, ну, серьезно, ты же не можешь верить во всю эту чушь?

Посмеиваясь, Данил устроился на моей кровати. Перевернулся на бок, глядя мне прямо в глаза.

— И дождь закончился, — наконец выдал он. Я взвыла, вскочила на постели с непонятно откуда взявшейся прытью и принялась его щекотать. — Перестань, — хохотал Соловьев.

— Только если ты скажешь, что шутишь.

— Какие уж тут шутки? Ты же нас всех спасла…

Осознав, что щекоткой ничего не добьюсь, я слезла с Соловьева и сунула голову под подушку. Вроде как, «говори-говори, я все равно ничего не слышу». А он, между тем, продолжал.