Дом Аниты - Лурье Борис - Страница 5

В какой-то момент саркастический и циничный тон повествования меняется. В главах «Еврей в шкафу», «Странники» и «Дом рушится» вдруг проступает истинный голос Лурье. Автор извлекает из темной глубины шкафа, как из могилы, измученного в концлагере мертвого человека, который просит оставить его в покое. Чуть позже в прихожей Аниты появляются призраки — советские мертвецы: благородная женщина (мать Лурье), русский солдат Иван, девушка с ребенком и бабушка. Все они погибли под Ригой. Их гибель преследовала Лурье всю его оставшуюся жизнь и сопровождалась чувством вины за то, что он выжил.

Неожиданно он говорит с ними на русском — скрытом, тайном, глубинном языке, который в его новой реальности был полностью вытеснен. Лурье испытывает к русскому солдату самые теплые чувства. Он описывает свою бабушку, говорящую с акцентом провинциальной еврейской женщины из Белоруссии, а девушка — его детская любовь Люба, которая держит в руках его символического ребенка — у Лурье никогда не было детей. Всех этих мертвых людей послал Сталин.

Да, Лурье был сталинистом. Он был благодарен Сталину за победу. Его позиция в данном вопросе была определенной. В «Аните» он описывает визит Иосифа Виссарионовича в Нью-Йорк!

Вторая часть книги полна пророчеств и фантасмагорий. Делириум, порожденный невероятностью происходящего, оборачивается в «Доме Аниты» «военным феминизмом» — тут аналогия с военным коммунизмом. Страдание, вызванное контрастом между боевыми женщинами Нью-Йорка и бессильными жертвами, освобождает от нравственных барьеров.

Поистине библейский размах приобретает описание американского Армагеддона и разрушения Нью-Йорка. Входят советские войска. Город из цитадели капитализма превращается в эпицентр марксизма. Текст Лурье пересекается с песней Леонарда Коэна First We Take Manhattan, с фильмами Годара «Уикенд» и «Банда аутсайдеров», с пафосом «красных бригад» и т. д. Из-под земли вылезает всякая тварь. На улице лежат растерзанный слон и трупы красных черепах. Летучие мыши улетают в Израиль, спасаясь от истребления.

Третья часть напоминает русскому читателю «Мифогенную любовь каст» — это такой же беспорядочный текст, полный удивительных фантазий, сказка для взрослых, образец психоделической прозы.

В тексте постоянно упоминаются Россия, Америка, Германия и Израиль. Среди всех этих стран вдруг возникает Албания, описанная в духе Кампанеллы. Албания Лурье — это утопия, территория сновидения. Поскольку во время холодной войны реальная Албания была одной из самых закрытых, а следовательно таинственных и загадочных стран, Албания Лурье является легитимной территорией вымысла.

В тексте можно отыскать оазисы добра и целомудрия:

«Я всего лишь младенец, голый младенец в снегу. Теперь я окружен стаей голодных волков, они надвигаются — и тут ко мне подходит Волчица, зубами она поднимает меня из обжигающе-холодного снега и отбрасывает в сторону. Она лижет меня и прижимает к своему теплому животу, трется об меня сосцами, и волчья стая отступает. Я сосу молоко Волчицы, а она вылизывает, ласкает и согревает меня».

Прообраз этой «капитолийской» волчицы — любимая немецкая овчарка Лурье по имени Панч, которую он называл «леди» и которая стала для него символической матерью. В своих дневниках-воспоминаниях Лурье пишет:

«У меня такое ощущение, что эта темная красавица сопровождала меня всегда, даже в годы войны. Эта немецкая овчарка с темными глазами напоминает мне о моей матери».

Кроме реальной музы Гертруды Стайн, у Лурье была своя Беатриче — погибшая Люба, Любовь. Всю свою жизнь, весь свой поход в ад он посвящает служению этой тени. Она осталась там в земле, на востоке Европы, в СССР, на месте утопии, уходящей в прошлое. Она неожиданно появляется в одной из глав и тут же растворяется в небытии.

«…Ее темно-соломенные волосы будут щекотать мою щеку… Волосы моей любви пахнут лесом, лесными прудами. Она касается моего лица — и больше ничего».

Таким образом, текст постоянно дрейфует от почти религиозного чувства к жесткому порно:

«Я возвращаюсь к анусу, очерчиваю носом круги вокруг него, перемещаюсь в верхнюю часть ущелья, на мостик, где начинается талия, молочно-белая полоса, зимняя дорога между двумя заснеженными холмами моей целомудренной юности».

И мы опять погружаемся в американскую порнографию: в Америке Бориса Лурье чувствам вообще нету места. Вместо них — вопиющий китч, имитация.

«Дом Аниты» — квартира напротив Центрального Парка в верхнем Манхэттене — существует по сей день. Внизу днем и ночью сторожат лакеи в ливреях. Они никогда не спят. Они не едят. Они только исполняют свои обязанности.

Ты поднимаешься в золотом лифте, входишь в прихожую и проваливаешься в пространство романа:

«Прихожая — странно сплюснутый овал, и там нет никакой мебели, не считая длинного прочного стола… Единственный источник освещения — светящийся белый шар, подвешенный в центре потолка…»

С тех пор, как был написан роман, в квартире почти ничего не изменилось. С документальной дотошностью Лурье описывает мебель, произведения искусства, кабинет Аниты, и тебя начинают окружать плотной толпой призраки из романа: Гельдпейер, Поланитцер, Джуди, Тана Луиза и другие…

Приятного чтения.

Теренс Селлерс[1]. Дом, который построил Борис Лурье

На поверхностный взгляд «Дом Аниты» Бориса Лурье может показаться лишь претенциозным образчиком садомазохистской эротики.{1} Но уже на первых страницах всплывают тревожные детали, и читатель начинает догадываться, что «Дом», где разыгрываются почти все сцены, — не просто вымысел, основанный на каком-то необычайно строгом садомазохистском борделе 1950–60‑х, но секретный анклав определенного состояния психики в тисках специфического насилия.

Первое издание, напечатанное в 2010 году, мало проясняло кошмарную правду и об ужасах, вдохновивших это произведение, и о его подтекстах и реалиях. Редактор трудился над текстом, но не довел работу до конца — она перешла к другому редактору, и началось мое обращение, иначе не скажешь: сошествие в специфическую преисподнюю — и восстание из нее.

Какова адская основа романа? Русский еврейский художник и писатель Борис Лурье большую часть своей юности провел в пяти немецких концлагерях. С шестнадцати до двадцати лет, с 1941‑го по 1945 год, в период полового формирования, тело его, ум и дух были затронуты самым что ни на есть жестоким образом.

В это тяжелейшее время Лурье пережил чудовищный опыт: заключение в Бухенвальде, где погибло более 50 тысяч человек, а затем в Магдебурге — одном из трудовых лагерей, находившихся в ведомстве Бухенвальда.

Бухенвальд был создан в гитлеровской Германии по сатанинскому замыслу. В нем практиковали самые зверские «научные методы» — здесь находилась одна из пресловутых нацистских «клиник», где проводили эксперименты над людьми. Увечья и издевательства над «рабами», хотя и для «приятных» целей, проходят через весь текст Лурье. Мы наблюдаем, как на страницах «Дома» суровые свидетельства медицинских и сексуальных экспериментов преобразуются в фиктивные сценарии, омерзительные и бесконечно пугающие.

Чтобы пережить катарсис, читатель должен преодолеть отвращение и тревогу и войти в Дом Аниты.

Текст — метафора подлинных отношений, на которых строится эта история: история еврея по имени Бобби и его нацистских Хозяек, которые превращают сексуальный садизм в искусство и профессию. Лурье было трудно себе представить, что его роман будет расшифрован. Таким образом, он был защищен.

Что привлекло меня к этому тексту, заставило сделать гораздо больше, чем исправить несовершенный английский Лурье, и подготовить комментарий? Почему такому короткому литературному произведению понадобилось столько сносок? Разве они не помешают читателю наслаждаться книгой?

Всю свою артистическую жизнь Лурье занимался деконструкцией удовольствия.