Девушка из Дубровника - Жилло Анна - Страница 52

Наконец я увидела, как черная хонда проехала на парковку, и выбралась из бассейна. Глеб достал с заднего сиденья коробку с пиццей, закрыл машину и вошел в калитку. Я почувствовала, как предательски задрожали колени, и мешком плюхнулась в шезлонг.

Он подошел ко мне и остановился молча. Я тоже не знала, что сказать. Вид у него был все такой же хмурый.

— Ника, у тебя спина сгорела, — сказал он. — Пойдем, может?

Я встала и послушно пошла за ним. Мы поднялись к себе в комнату, где кондиционер наморозил настоящий ледник. Глеб положил коробку на стол, выключил его и вышел на балкон. Я — за ним.

Абсурд. Все повторялось зеркально. Я напилась, он на меня дуется, а сейчас я вылезла из бассейна, и с меня капает вода. На колени я перед ним становиться не стала, просто подошла, положила руки не плечи. По сценарию, надо было сказать: давай не будем ссориться, у нас ведь так мало времени. Но язык не поворачивался — уж больно нелепым это казалось.

Глеб прижал меня к себе, но тут же отпустил — я ойкнула, когда его руки коснулись горящей спины. Ни слова не говоря, он за руку завел меня в комнату, расстегнул лифчик и снял его. А потом достал из холодильника тюбик пантенола и густо намазал мне спину. Ноль эротики. Примерно с таким же выражением лица он разбирался с иголками в моем бедре.

— Переоденься, — сказал он, закончив. — И давай есть будем, пока совсем не остыло.

Я стянула мокрые трусы, но Глеб, отвернувшись, доставал из кухонного шкафчика тарелки, и мой стриптиз пропал даром. Одевшись, я вышла на балкон. Мы еще ни разу не ели там, только сидели вдвоем в одном шезлонге и пили вино (ох, не надо про вино!). Но в комнате все еще было слишком холодно.

Впрочем, насчет вина меня Глеб даже не спросил, налил только себе. Мы сидели и молча жевали. Я не знала, что делать. Может, он ждет моего вопроса? Или наоборот — не хочет ничего рассказывать, и тогда мне лучше не соваться?

— Херня какая-то! — сказал он, отодвинув тарелку и выпив полбокала одним глотком.

Пожалуй, это было первое крепкое слово, которое я от него услышала за все время. Вообще я всегда спокойно относилась к мату, но терпеть не могла, когда при мне ругались мужчины. У Андрея это было запросто. Конечно, «херня» — это так себе мат, вполне лайт, но само по себе означало одно из двух. Либо происходит что-то из ряда вон, либо я так уронила себя в его глазах, что теперь со мной можно не церемониться.

Я встала, собрала тарелки, унесла их вместе с остатками пиццы в комнату и вернулась обратно. И забралась к нему на колени — как кошка запрыгивает, не спрашивая разрешения. Только уши прижимает: выгонят или нет? Глеб осторожно обнял меня за плечи и поцеловал в висок. Я отпила крошечный глоток из его бокала — и тут же в небе показалась светящая точка.

— Они все знают. Самолеты, — сказал Глеб. И добавил, вздохнув: — Извини, что я так долго. Надо было побыть одному. Подумать.

— Обо мне?

Спросив, я чуть язык не откусила. Ну вот какого черта? Ну почему бы не промолчать? Мало уже натрепала?

— Обо мне. Ладно, неважно. Не знаю, Ник, она какая-то то ли чокнутая во всю голову, то ли обдолбанная. Ростом чуть повыше тебя, тощая, страшная. Кофта с длинным рукавом в такую жару. И джинсы.

— Она тебе рассказала? В чем дело?

— Ни черта она мне не рассказала. Да мне кажется, ей и нечего было рассказывать. Просто вывалила кучу претензий.

— К тебе? — удивилась я. — В чем?

Глеб тяжело вздохнул, допил вино.

— Ника, мой отец был таким же… в общем, таким же, как твой муж. Может, еще и похлеще. Ты знаешь, как сильно может давить человек, убежденный, что делает это для твоего блага. Я чего себе только не придумывал насчет этой истории. Почему Зорица отказалась выходить за него замуж. Например, она знала, что больна и что скоро умрет. Или ее кто-то поставил перед выбором: если выйдет замуж, пострадают, допустим, ее родители. Или муж. Может, даже это был тот парень, за которого она потом вышла. Или наоборот — родители пригрозили, что лишат наследства. Каких только детективов не насочинял. А на самом деле все было очень просто. Одно дело встречаться. А вот когда она прожила с ним два месяца, тогда поняла, что ее ждет, если за него выйдет. И решила, что лучше одной воспитывать ребенка, чем такое будущее.

— Ну как же, как же. Девушка из Дубровника, — горько усмехнулась я. — Как ты там говорил? Слобода или смрт? Гордые свободолюбивые альбатросы версус жирные пингвины, продавшиеся за тухлую рыбу.

— Ник, зря смеешься. Это другой менталитет. И уж никак не в упрек тебе.

— Я не смеюсь, Глеб. На самом деле все грустно. Не все укладывается в стройную схему. Пингвины не летают не потому, что не хотят. Просто не могут. А альбатросы смотрят на них сверху с презрением: ни фига, вы просто жирные тупые ублюдки, захотели бы — полетели, но вы не хотите. Если ты позволяешь себя ломать через колено вместо того, чтобы дать сдачи и уйти, значит, у тебя рабская натура и ты сама виновата.

— Ника, прекрати! — разозлился Глеб. — Если ты не услышала, я повторю. Мой отец был таким человеком. Я жил в этом. И моя мать жила в этом. Так что не надо мне рассказывать про рабскую натуру. Мы будем с тобой письками мериться — кому тяжелее пришлось? Или ты просто постараешься понять, что я на твоей стороне? Знаешь, когда я это понял? Насчет отца и Зорицы? Когда ты мне рассказала о себе и о своем разводе. Вроде, знал, каким он был. Все помнил. Но как будто кусочка мозаики не хватало. И вдруг все встало на свои места. И тогда я понял, что ничего не хочу узнавать — и так все ясно.

— Тогда зачем?..

— Зачем все-таки поехал? Даже не знаю. Захотелось все-таки проверить, все ли так.

Я уткнулась носом ему в грудь, и он начал гладить мои волосы, осторожно перебирая влажные пряди.

— И что она все-таки тебе сказала? Майя? — спросила я.

— В основном это были какие-то невнятные истеричные вопли. Что отец испортил жизнь Зорице, испортил жизнь Даниэле и в итоге испортил жизнь ей самой. Потому что несчастная Зорица воспитала несчастную Даниэлу, а несчастная Даниэла воспитала несчастную Майю. Даниэла родила ее без мужа, спихнула какой-то родственнице и уехала в Канаду. Там ее бросил один мужик, второй, и сейчас она работает массажисткой в интим-салоне. А Майя не учится, не работает и вообще непонятно на что и как живет.

— И что она хочет от тебя? Денег? В качестве компенсации за три испорченных жизни?

— Я тоже так подумал, — поморщился Глеб. — И задал ей тот же вопрос: что она хочет от меня. Ответа не получил. Ты же не думаешь, что я ей пенсию назначу или удочерю? Я не настолько филантроп. Моя мать, Ника, из этого дерьма выбралась. С большим трудом. Потому что отец ее держал даже после смерти. И такое бывает. И ты тоже выберешься. Я не сомневаюсь. Рано или поздно, но выберешься.

— Спасибо… Хочется верить. И все-таки — если ей не нужны деньги, что ей от тебя надо? Ты-то лично перед ней ни в чем не виноват. Просто поистерить? Какой в этом смысл?

— Не скажи, Кит. Это очень удобно — иметь виновника всех своих бед. Настоящего или мнимого, неважно. На себя уже можно не смотреть. «Кошка бросила котят — это Путин виноват». А если этому виновнику можно высказать, что он козел, не рискуя получить люлей, — вообще ягодка.

— Интересно, а откуда она знала, что не получит люлей? Может, ты как раз послал бы ее в пеший эротический тур, да еще и ускорения придал бы.

— Не знаю. Видимо, у меня тоже вместо рожи дацзыбао.

— И чем все кончилось?

— Да ничем. Мы сидели в кафе, и на нас уже начали смотреть — что за цирк творится. Я попросил ее сбавить тон, она психанула и убежала. Надеюсь, этим все и закончилось. Только настроение испортила.

«Еще больше», — добавила про себя я.

— Извини, Ника, мне еще поработать надо, — сказал Глеб. — У нас там проблемы, надо разрулить.

Казалось бы, ничего в этом не было такого, не впервые, и каждый раз я спокойно относилась к тому, что ему надо заняться рабочими делами. Но сейчас стало как-то не по себе. Я приняла душ, забралась в постель, открыла книгу. Прошел час, второй. Глеб зашел в комнату сделать себе кофе и снова вернулся на балкон, не сказав ни слова. Так и не дождавшись его, я уснула.