Охотники каменного века
(В дали времен. Т. VII ) - Андреев Леонид Николаевич - Страница 6

Вдова перестала быть вдовой и больше уже не плакала.

Между ракитовыми кустами журчала по камышам холодная, как лед, речка.

Целыми часами стоят в воде по колено первобытные рыболовы, опустив в воду и руки с растопыренными пальцами.

Стоят неподвижно, не шелохнувшись.

И руками хватают мимо плывущую рыбу.

Пятнистые форели трепещут, выкинутые на берег рукой терпеливых рыбарей.

Вблизи слышится лай лисиц… Один из рыбарей крикнул и лисицы замолкли.

Опять тихо.

Лишь журчит вода между камнями, поросшими зеленым речным шелком, да нет-нет всплеснется шалая рыба.

Чмокнет около берега в зеленой мокрой осоке лягва…

Водяные пауки бегают по поверхности воды, оставляя тающие круги…

Звонко лают гончие собаки, гоня спугнувшего круторогого оленя…

Мчится он, словно стрела, ломая по дороге рогами толстые сучья в чаще.

Но голодные собаки не отстают от оленя.

Желтокожие люди, запыхавшись, бегут по следу.

Они не хуже собак могут искать следы.

Не спастись оленю от злых гончих псов.

Двуногие охотники подбадривают их дикими криками…

После охоты люди будут сидеть вокруг дымного костра.

Начальник племени съест печенку затравленного оленя, съест его мозг, разбив череп камнем…

Напитавшиеся до отвала и усталые охотники будут себе дремать, уткнув головы в колени.

Лишь один По, самый отчаянный лгун, будет пытаться рассказать:

Охотничий рассказ каменного века.

Как он однажды без собак догнал оленя…

Его послушают, послушают лениво.

Затем дадут здоровенную оплеуху, чтобы он не мешал спать.

И любитель охотничьих рассказов, По, у которого язык ворочается как-то легче, чем у его родичей, поворчит, поворчит недовольно, словно побитая собака, а затем сам начнет клевать носом в сладкой истоме…

Что снится охотникам каменного века во сне после обеда?

Не снится ли тот грядущий век, когда их потомки сделаются слабосильнее, но хитроумнее, когда изобретут удивительные палки, из которых вылетает дым и огонь со страшным грохотом, напоминающим гром…

Нет, едва ли охотникам, охотившимся на мамонтов и гиппопотамов, даже во сне грезились эти чудесные палки…

Как поздно человек изобрел смертоносные ружья и порох.

Когда вымерли все страшные косматые мамонты.

Когда кости мамонтов находят лишь в промерзлой почве северных сибирских тундр и вытачивают из них запонки и табакерки.

И когда много первоклассных ружей, но очень мало дичи…

Когда каждого жалкого рябчика или косого зайчонка стерегут несколько охотников, вооруженных чуть ли не пушками-скорострелками.

Николай Плавильщиков

НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО

Горшок гвоздики стоял на окне пятого этажа. На перилах балкона третьего этажа дремала голубая персидская кошка.

Тинг, выглядывая в окно, столкнул горшок. Падая, горшок задел кошку, а та спросонок прыгнула и упала на мостовую.

Кошка к вечеру умерла. Хозяйка кошки, жена домовладельца, плакала. Домовладелец сказал Тингу всего одно слово:

— Выезжайте!

Пришлось искать новую квартиру. Тинг нашел ее на соседней улице.

На окнах кабинета Тинг расставил гвоздики — любимые цветы. В шкафах разместил свои коллекции. Он коллекционировал бабочек, раковины и марки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Бабочки у него были: гигантские орнитоптеры, летающие в лесах Индонезии и Австралазии, и крохотные моли. Орнитоптеры привлекали его величиной и благородной окраской, в которой черный бархат смешивался с золотом и изумрудами. Моли ему нравились по другой причине: расправить тончайшие крылья этих крошек было очень трудно. Впрочем, многие моли, если их увеличить в сто раз, окажутся красивее самой красивой из орнитоптер.

Марки Тинг собирал только с изображениями животных, а раковины — лишь из рода ужовок. У него лежали в коробках тысячи пятнистых раковинок ужовки тигровой, и ни одна из них не была вполне схожа с другими.

Вечерами он смотрел на орнитоптер, перебирал гладкие раковины, листал атласы с рисунками улиток и разыскивал в толстых трудах энтомологических обществ новые разновидности молей.

Слово «питекантропус», мелькнув курсивом среди петита, привлекло его своей торжественной звучностью.

— Питекантропус… Питекантропус… — задекламировал он, ходя по кабинету. — Прелестное название!

В зоологическом журнале был напечатан подробнейший отчет о заседании ученого общества, где знаменитые профессора и молодые доценты спорили о загадочном существе с громким именем. Тинг узнал, что некий врач Дюбуа нашел какую-то «кальву», несколько эубов и бедро. Бедро — вроде человечьего, кальву — вроде обезьяньей. Назвал все это «питекантропусом» и заявил, что им открыта переходная форма — «обезьяночеловек». Находка была сделана на острове Ява.

Торжественное «питекантропус» оказалось неуклюжим «обезьяночеловеком». Тинг разочаровался, но Ява… На Яве есть орнитоптеры, и на некоторых яванских марках изображены животные. Поэтому Тинг прочитал весь отчет, а прочитав, вспомнил: этажом ниже на двери есть карточка: «Доктор Эжен Дюбуа». Уж не он ли?

— Профессор Дюбуа прожил несколько лет на Яве, — обрадовал портье Тинга.

Соседи познакомились.

У Дюбуа оказалась только одна затрепанная яванская марка, и он не мог ничего рассказать об орнитоптерах.

Он говорил лишь о питекаптропусе. Все его время, все его мысли были заняты обезьяночеловеком. День за днем, месяц за месяцем, год за годом он возился с крышкой черепа — загадочная «кальва» оказалась именно ею, — выскабливая из нее окаменелую массу. Острым и тонким сверлом бормашины он осторожно водил по этой массе, заполнявшей крышку, словно чудовищная пломба, и отделял от нее мельчайшие крупинки. Дюбуа никому не доверял своей драгоценности и хранил ее у себя в несгораемом шкафу.

Тинга не удивило увлечение Дюбуа: он хорошо знал, что такое любовь и азарт коллекционера. Затаив дыхание, с глазами, налившимися от напряжения кровью и слезами, Дюбуа прикасался сверлом к окаменелой массе, отделяя от нее крохотные частицы. Затаив дыхание, с остановившимся взором Тинг судорожно сжатыми пальцами вонзал иглу в крохотное крылышко моли, отводя его от туловища. Разве это не одно и то же?

Поразило Тинга другое: находка Дюбуа была предсказана. Предсказание сбылось!

Название «питекантропус» придумал не Дюбуа, его дал Геккель. Еще Дарвин указал, что человек произошел от обезьяноподобных предков. Геккель хотел нарисовать родословное древо человека, но у этого древа оказалось лишь основание — обезьяна и вершина — человек. Середина пустовала, и заполнить эту пустоту было нечем: наука еще не знала тогда животного, промежуточного между обезьяной и человеком. Но ведь обезьяна не могла сразу превратиться в человека, когда-то на земле жили переходные формы. Геккель был убежден в этом и дал название животному, промежуточному между человеком и похожей на гиббона обезьяной. Он никогда не видел этого животного и назвал его заранее обезьяночеловеком, «питекаптропусом». Он был уверен: «Его найдут. Нужно лишь время».

Дюбуа был увлечен этим предсказанием. Он поверил Геккелю: питекантропус жил на земле, жил!

— Я решил искать предсказанное недостающее звено родословной человека. Родина современных гиббонов — Зондские острова. Я добился назначения на Суматру и в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году уехал туда. Искал, но ничего не нашел: там не удалось обнаружить древние геологические слои. В тысяча восемьсот девяностом году я переехал на Яву. Прошел всего один год, и я нашел. Он словно дожидался меня там, этот обезьяночеловек! По реке Бенгавану, в Триниле… Стоило лишь поднять верхние слои почвы…