По моей могиле кто-то ходил - Дар Фредерик - Страница 3

Шофером был толстый блондин с красным лицом. Ведя машину, он что-то напевал. Сидевший рядом с ним вооруженный охранник грыз спичку и смотрел на проезжавшие мимо машины. Внезапно зажглись уличные фонари. И сразу же все водители включили фары. Это произошло совершенно автоматически. Так же поступил и шофер фургона. В три секунды на Штреземанштрассе умирающий день сменился ночью. Правда, небо еще светилось большими фиолетовыми огнями, но, благодаря общему решению людей, их присутствие стало вовсе не обязательным.

Фургон, описав дугу, выехал на Будапештерштрассе, затем резко повернул направо, в сторону Эльбы. Показались здания, построенные в стиле рококо, – это было начало Эльбтуннеля. Когда появилась тюремная перевозка, два полицейских на мотоциклах, стоявшие перед Ландунгсбрюккеном, включили моторы и приблизились к фургону.

Их черные прорезиненные плащи, намокшие от дождя, блестели при свете уличных фонарей, как панцири насекомых.

Не переставая петь, шофер подмигнул им. Кортеж въехал внутрь здания и двинулся по направлению к лифту. Перед его решеткой вытянулась очередь из автомобилистов, велосипедистов и мотоциклистов. Внезапно снизу показалась громадная стальная кабина, и лифтер в куртке с галунами бесшумно раздвинул ее двери. Автомобили и мотоциклы ринулись в лифт, но все не смогли там поместиться, и полудюжина мотоциклистов и велосипедистов осталась ждать своей очереди. Лифт скрылся, чтобы выгрузить свое содержимое под рекой. Вращение хорошо смазанных катушек, по которым скользили громадной толщины кабели, позволяло судить о глубине шахты. Спуск длился довольно долго, затем катушки остановились и принялись вращаться в обратную сторону. Когда клеть снова появилась, мотоциклисты рванулись к ней, но полицейские загородили им проход и сделали фургону знак подъехать поближе. Мотоциклисты покорно выстроились на деревянных тротуарах. Они так же не возражали, когда полицейские запретили им въехать в лифт после тюремного фургона, хотя в лифте оставалось достаточно места. Никто не произнес ни слова. Лифтер закрыл за полицейскими решетку и равнодушным жестом взялся за рычаг спуска.

Облокотившись на свои велосипеды и мотоциклы, рабочие смотрели, как исчезает из виду просторная освещенная кабина.

Никто и не подумал о заключенном, сидевшем в фургоне.

Они уже давно молчали. Все трое сидели неподвижно, с отсутствующим видом, как статуи. Вдруг Лиза быстро перекрестилась.

– Вы верующая? – спросил Гесслер.

– Нет, – ответила Лиза, – но ничем не стоит пренебрегать.

Гесслер улыбнулся.

– Это очень по-французски, – сказал он.

– Почему? – проворчал Паоло.

Гесслер не ответил, и маленький человечек с яростью взглянул на него. Лиза вскрикнула, и оба мужчины, вздрогнув, инстинктивно взглянули на улицу, но серый, спокойный порт по-прежнему растворялся в тумане, в котором вспыхивали сварочные огни.

– Что с вами? – задал вопрос Гесслер.

– Я только что вспомнила, что забыла в своей комнате радиоприемник.

– При чем здесь радио?

– Чтобы знать новости!

– Информация, которая вас интересует, появится еще до новостей, моя милая Лиза, – сказал Гесслер, стараясь говорить спокойно. Но это давалось ему с трудом.

Этот человек с грубыми манерами был лишен чувства юмора. В его светскости не было утонченности. Несмотря на свои порывы, он оставался напряженным и холодным.

– Если ничего не получится, – прошептала молодая женщина, – мы должны как-то узнать об этом. Молчание и ожидание делу не помогут.

Гесслер согласился с ней и, достав из кармана связку ключей, протянул ее Паоло.

– В моей машине лежит маленький транзистор, – сказал он.

Паоло взял ключи.

– Где ваша машина?

– Это черный "мерседес", я поставил его рядом с Фаар-каналом.

Паоло несколько раз подбросил связку ключей и вышел, бросив странный взгляд на Гесслера и Лизу. Под его шагами застонала железная лестница. Прислушиваясь к удаляющимся шагам, молодая женщина и адвокат смотрели, как дождь рисует на окнах странный узор-паутину, который беспрестанно менялся.

Подойдя к Гесслеру, Лиза пристально посмотрела на него. Тревога нарисовала под ее горящими глазами круги.

– Адольф, – прошептала она, – я вовсе не огорчена тем, что на минутку осталась с вами наедине.

– Я всегда счастлив, когда мы оказываемся вдвоем, Лиза.

"Как он спокоен и владеет собой", – подумала молодая женщина. Этот удивительный человек не переставал восхищать ее. Он напоминал ей пальму: такой же прямой, твердый и крепкий, но в его сердце таилась бесконечная нежность.

– Пришло время поблагодарить вас, – прошептала молодая женщина. – А это очень трудно.

Гесслер положил свою ухоженную руку на плечо Лизе.

– Пришло время попрощаться с вами, – возразил он, – а это еще труднее.

На мгновение они как бы застыли. Им слишком много надо было сказать друг другу, но о таких вещах никогда не говорят. Слова застряли у них в горле.

– Спасибо, Адольф, – запинаясь, произнесла наконец Лиза.

– Прощайте, Лиза, – медленно сказал Гесслер, убирая свою руку с ее плеча.

– Я вам обязана всем, – сказала женщина.

Глаза у нее блестели, а на длинные ресницы навернулись слезы.

– Вы, должно быть, очень страдаете оттого, что помогли... свершиться... этому?

Упав с ресниц Лизы, слезы потекли по ее искаженному гримасой лицу. Гесслер подумал, что для него эти две слезинки были самым дорогим в жизни подарком, он хотел дотронуться до них, но не решился.

– Я ни о чем не жалею, – только и сказал он.

Гесслер подумал о Лотте, своей жене, такой спокойной, жирной, вечно что-то трещавшей, как сорока. Он представил ее себе за столом, обжирающейся жирной пищей. Или в театре – в вышедших из моды ярких нарядах.

– Нет, – с вызовом повторил он, – я ни о чем не жалею.

– Если бы вы не помогли, – возразила Лиза, – все шло бы как и прежде.

– Я знаю.

Это "прежде" всколыхнуло в сердце Гесслера грустную песенку о потерянном счастье. На мгновение он – обычно такой спокойный – пришел в отчаяние.

– Но из-за того, что вы помогли, – продолжила Лиза, – мы должны расстаться.

Почему она продолжала так настаивать на этом? Зачем она сыпала соль на раны? Гесслер не считал, что Лиза из какого-то намерения старается сделать ему больно. Он подумал, что никогда в общем-то не понимал женщин. Наверное, у нее были свои причины так говорить.

– Вы потрясающий человек, Адольф.

Смутившись, Гесслер неловко пожал плечами.

– Да нет же, – сухо возразил он, – когда не можешь сохранить то, что уплывает от тебя, лучше отдать его. Я – не потрясающий, а самолюбивый человек.

А потом бросил с такой горечью, что испугал Лизу:

– Прощайте, Лиза!

Она не поняла его.

– Вы уйдете прямо сейчас? – спросила женщина, ужаснувшись, что ей придется остаться одной в этом просторном помещении, где смутно витали запахи упаковочных материалов и плесени.

– Конечно, нет, но я прощаюсь с вами сейчас, потому что людям никогда не удается попрощаться в нужный момент.

Повинуясь какому-то порыву, она протянула ему руку. Он бережно взял ее, поднес к губам, затем прижал к щеке.

– Я не очень-то верю в Бога, – вздохнул он, – но да хранит вас Бог, Лиза.

– Надеюсь, у вас не будет неприятностей? – спросила она, любуясь им.

Гесслер выпустил ее руку и расстегнул пиджак.

– Меня, несомненно, допросят как адвоката Франка, но у меня такая хорошая репутация, что если только не произойдет какой-нибудь... случайности...

Он резко рассмеялся.

– Знаете ли, полицейские похожи на большинство смертных. Они считают, что после определенного возраста ты уже не способен на правонарушение.

Она знала, что в душе Гесслера идет яростная борьба. По тому, как он произнес слово "правонарушение", Лиза могла оценить, насколько глубоко его разочарование. Адвокат никогда не излечится от этого. Она знала, что мир типичного буржуа начнет рушиться. Пока же он подчинялся порыву, все остальные проблемы заслонила опасность. Но вскоре, когда все успокоится, в душе Гесслера поселится пагубное, таинственное и неумолимое зло.