Освободите нас от зла - Дар Фредерик - Страница 5

Не случайно я упомянул в письме имя Луи Дюрана. За несколько недель до этого я организовал сезонную поездку в Испанию для моих рабочих. Пока суть да дело, один из них умер, и я сохранил случайно его паспорт в одном из ящиков письменного стола. Оставалось лишь заменить фотографию на нем. Это не представляло особых сложностей. Неторопливо размышляя над моими делами, я проехал несколько километров, разделяющих Париж и Гарш, и вскоре увидел свой дом. Оставив машину возле гаража и убедившись, что Глории нет поблизости, я опустил письмо в почтовый ящик, прикрепленный к решетчатым воротам усадьбы. Затем нажал на клаксон и поставил машину в гараж...

Глория шла по аллее и улыбалась мне. На ней были узкие брючки из черного велюра, расшитые красным. Она носила их только дома. Наряд дополняли белый пуловер и туфли без задника. Ее каштановые волосы были схвачены косынкой. На лице — никакой косметики. Именно такой я предпочитал видеть ее... раньше! Да, без косметики, чистой, как туалетное мыло... То, что я испытывал в этот момент, видя, как она приближается ко мне улыбающаяся и удивленная, походило больше на изумление, чем на что-либо другое. Да, я был изумлен, увидев ее такой, неизменной в своем поведении и облике. Она улыбалась, мне той улыбкой, что всегда играла у нее на лице, и в глазах ее я читал неподдельную нежность... На мгновение мне показалось, что я вижу кошмарный сон. Или принял служанку за собственную жену. Я уже сомневался — не в ней, но в себе, настолько обаяние ее подействовало на меня.

— Что случилось? — весело спросила она.

— Берже получил заряд дроби в ляжку.

— Это серьезно?

— Пустяки. Несколько дней в постели, но все-таки приятного мало.

Она взяла меня под руку.

— Ну что же, тем лучше! — воскликнула она. — Хоть в воскресенье не буду в одиночестве.

Я пристально посмотрел на нее. На миг у меня появилось желание удавить ее. Возможно ли, что человеческое существо, моя Глория, способна на такое вероломство? Он убаюкивала меня своими манерами ласковой кошечки, взглядами с поволокой, сладкими интонациями... А на деле была лишь подлой шлюхой! Как она меня провела! Своим поведением, своими повадками счастливой супруги она давно усыпила меня. Мы вошли в дом и обнялись, словно счастливые любовники. Служанка пылесосила ковры. Она вежливо поздоровалась со мной. Знала ли она о супружеской неверности своей хозяйки? Возможно. По крайней мере, догадывалась, слуги всегда первыми чуют подобного рода дела. Я сразу поднялся в спальню, чтобы привести себя в порядок и переодеться... Я облачился в теплый спортивный костюм, поскольку дома любил чувствовать себя свободно. У меня страшно болела голова, но до этого момента, будучи поглощен своими мыслями, я не замечал этого железного обруча, сдавливающего мой лоб. Из окна я увидел Маринетту, служанку. Она направлялась к воротам с большой сумкой для продуктов в руках. Она уже открыла калитку, как вдруг взгляд ее упал на почтовый ящик, из которого торчал уголок письма. Она достала конверт, удивленно посмотрела на него и решила вернуться в дом.

Я почувствовал невыразимую тоску. Ну вот, все и закрутилось.

Я приоткрыл дверь спальни, чтобы лучше слышать. Жена моя напевала в гостиной, но возбужденный голос Маринетты прервал ее пение.

— Мадам! Мадам!.. Посмотрите, какое странное письмо лежало в ящике... Оно, вероятно, для вас...

По наступившей вдруг тишине я понял, что простецкий вид моего письма нанес Глории первый жестокий удар. Я вышел на площадку и, спрятавшись за колонной, слушал...

— Спасибо, Маринетта, — пробормотала моя жена.

Служанка удалилась с выражением глубочайшего сожаления, громко хлопнула дверь внизу. Затем раздался шорох разрываемого конверта. За этим последовала адская тишина. В жизни Глории совершенно без всякого шума разорвалась бомба!

И теперь наступила моя очередь играть, теперь мне предстояло вдыхать ядовитый аромат цветов, посаженных мною. Насвистывая какую-то мелодию, я появился на лестнице... Спускаясь по ступенькам, я ожидал, что Глория протянет мне письмо и попытается разыграть изумление. Мне бы этого не хотелось. В этом случае я не смог бы сдержать свои чувства и ударил бы ее, оттаскал бы за волосы по всему дому, выкрикивая ей в лицо слово, которое она без сомнения заслужила — шлюха! Но опасения мои оказались напрасными. На повороте лестницы взгляду моему предстала Глория — спокойная, с неизменной приветливой улыбкой на губах, со взглядом ласковой кошечки. Никаких следов письма. Вероятно, услышав мои шаги, она поспешно спрятала его под пуловер.

— О! — воскликнула она. — Ты уже и переоделся!..

Я подошел к ней с вымученной улыбкой на лице.

— Уф, как здорово оказаться наконец дома!.. Хочешь, проведем замечательный денек у телевизора?

Она заверила меня, что лишь об этом и мечтала, и столько искренности звучало в ее голосе, что я в очередной раз был потрясен. Я обнял ее гибкую талию и впился губами в чувственный рот... Она ответила на мою ласку. Я почувствовал на лице жар ее дыхания, это было дыхание молодости.

Моя рука блуждала по ее телу поверх пуловера, но не от страсти, а в поисках письма. Но я так ничего и не обнаружил, вероятно, она спрятала его где-то в другом месте... Взглядом я обшарил гостиную. Нет, ничего не видно, никаких следов письма...

— Да, — проворковала Глория, — можно подумать, что охота прошла удачно... Уж очень предприимчиво ты ведешь себя...

И добавила:

— А не отпустить ли нам прислугу после обеда?

Я пробормотал неразборчивое «конечно», настолько ее самообладание меня потрясло.

Остаток предполуденного времени я занимался тем, что подметал в саду опавшие листья. Я любил мелкую работу в саду, потому что любил землю, особенно осенью, когда она пахнет сыростью и грустью...

В половине первого мы пообедали вдвоем, и за десертом Глория сказала Маринетте, что та, вопреки обычному порядку, может провести остаток воскресенья, как ей заблагорассудится.

Итак, после ухода служанки мы остались вдвоем. Одни в этом огромном уютном доме. По телевидению транслировали футбольный матч, который меня абсолютно не интересовал, но который мы смотрели, потому что это позволяло нам находиться рядом и молчать, думая о своем... Я специально не отходил от Глории ни на шаг с того момента, как ей в руки попало мое письмо, и с удовлетворением замечал, что она стала нервничать по мере того, как шло время. Я ни на минуту не забывал о том обещании, что она дала своему любовнику Норману, — позвонить после обеда и сообщить о времени моего возвращения. Он, должно быть, не отходит от телефона и томится в ожидании! Ха, это меня забавляло... Уголком глаза я следил за Глорией. Я видел, как переплетались ее пальцы и подрагивали губы. Она изнемогала от желания броситься к телефону и сообщить своему хахалю две очень плохие новости: что я раньше времени вернулся с охоты, и что кто-то послал ей письмо и шантажирует... Честно говоря, я наслаждался... Приятно было наблюдать, как в ней нарастает беспокойство... Чувствовать, как нетерпение сжигает все ее существо. Внезапно она встала.

— Ты куда? — вежливо спросил я ее.

Она вздрогнула.

— Извини, — сказала она, — но ты знаешь, футбол не для меня... Лучше прогуляться по саду, телевидение порой действует мне на нервы, и у меня от него болит голова.

Я встал и выключил телевизор.

— Ты права, дорогая, мне и самому этот матч кажется скучным. Пойдем погуляем...

Она повернулась ко мне спиной, и я понял, что ей пришлось эту мою пилюлю проглотить. Но теперь ее беспокойство граничило с безумием. Жесты ее стали резкими, и когда я глядел на нее, она мне уже не улыбалась. Наконец-то она перестала играть, маска свалилась с ее лица!

Мы вышли в сад. Капли дождя падали на голые ветки каштанов. Я обнял ее за талию, как делал обычно во время прогулок вдвоем, и старался подстроиться под ее шаг. Она вся дрожала и, судя по всему, искала предлог возвратиться в дом. Но — парадокс! — женщины, столь искушенные во лжи, не могут в подобных ситуациях ничего придумать. Сердце ее колотилось, и она все время подносила руку к груди, пытаясь сдержать это безумное биение.