Освободите нас от зла - Дар Фредерик - Страница 21

— А что такое убийца, Глория?

— Это когда одно живое существо убивает себе подобного, — ответила она.

— А что такое — убить?

— Это отринуть самое себя, — вздохнула она, ни на миг не задумываясь.

Я понял, что она думала обо всем этом очень часто и давно нашла подходящие слова.

— Не принимай мой вопрос в философском плане, Глория... Я тебе отвечу. Убить — вовсе ничего не значит, ты слышишь? Или это всего лишь неосторожный жест, как было в случае с тобой. Какая разница между тем движением, которым ты нажала на курок револьвера, и тем жестом, которым я плеснул тебе в лицо шампанским, а? Ответь... Разница лишь в обстоятельствах, но не в намерениях, верно? Ты меня понимаешь, Глория?

— Твою точку зрения? Да.

— Хорошо. Если бы тебя арестовали, судили, приговорили, вот тогда ты считалась бы убийцей. Но ярлык этот тебе навесили бы другие люди, и в той мере, в какой мы зависим от них, и расценивалась бы пагубность твоего деяния. Ты улавливаешь мою мысль?

— Да.

— Так вот, я и говорю... Ты не сделала в глазах окружающих ничего такого, что лишало бы тебя права иметь ребенка и жить полнокровной жизнью. Ничего!

Кивком она указала на елку.

— И все-таки в одном доме в Анже живет одинокая пожилая женщина, которая не перестает задаваться вопросом, что же случилось с ее сыном!

Аргумент этот застал меня врасплох. Понадобилось время, чтобы попытаться опровергнуть его. И я сделал это самым простым образом.

— И что из этого? — спросил я.

Она открыла рот, не находя слов для ответа.

— Видишь ли, Глория, мы должны рассматривать последствия наших поступков только в преломлении их к нам самим, но не к нашему окружению.

— Ты полагаешь?

— Я в этом более чем уверен!

— Так что, давай займемся сотворением ребенка? Да, Шарль?

— Да, Глория, давай... Ты увидишь, в этом наше спасение!

Она вдруг успокоилась. Я поцеловал ее, и мы встали, чтобы поближе полюбоваться елкой. Маленькие огоньки свеч в ветках устроили свой феерический танец. Тогда я вдруг вспомнил, что привез подарок для Глории. Это была прекрасно выполненная эмаль, изображающая Пьету[3]. Глория обожала подобные вещицы.

— А у меня сюрприз для тебя, любовь моя...

— Сюрприз?

— Да... Сходи в гараж, поройся в «бардачке» машины. А я пока накрою на стол. Хочешь, поужинаем при свечах?

— Да...

— И разопьем бутылочку за наше решение?

— Конечно...

Она накинула на плечи старую накидку служанки, висевшую при входе, и вскоре я услышал хруст снега под ее ногами...

Я заканчивал расставлять свечи на столе, когда вернулась Глория. Она неподвижно застыла в проеме двери. В волосах ее блестели растаявшие снежинки, и свежий запах распространялся вокруг нее. Глория была бледна и не двигалась с места. Молчание ее смутило меня, я не мог понять, что случилось.

— Тебе не понравилось?

Она даже не смотрела на меня. Губы ее стали совсем белые...

— Да ты заболела, Глория! С тобой что-то случилось?

Я не успел поддержать ее, и она рухнула, словно подкошенная. Я перенес ее на канапе и влил ей в рот немного виски. Пришлось краешком стакана разжимать ей зубы. Она проглотила, задохнулась, и румянец вновь появился на ее щеках.

— Так что же случилось? Ты сама не своя! Это холод на тебя так подействовал? Какой же я идиот, что послал тебя в машину...

Да, я действительно оказался идиотом. Я это понял, заметив в ее руке фальшивый паспорт на имя Луи Дюрана, в который была вклеена моя фотография и который я оставил в «бардачке» машины, совершенно забыв об этом.

Я взял из рук Глории голубую книжицу и забросил ее в угол комнаты. Взгляды наши встретились. В ее глазах я вновь увидел тот ужас, который я заметил тогда вечером, когда показал ей последний приют Нормана.

— Значит, это был ты, Шарль? — с трудом произнесла она.

Какое-то мгновение я боролся с искушением отрицать все, но доказательство моей вины было слишком очевидным.

— Да, Глория, это был я...

— И?..

На этот невысказанный вопрос отвечать предстояло мне...

— Да, всю эту паутину сплел я, сплел против твоего любовника. Но лишать его жизни я не собирался, лишь стечение обстоятельств привело тебя к убийству... Я узнал о твоей неверности в тот день, когда вернулся с охоты. Первой мыслью было убить вас обоих, но затем я решил отомстить иначе... Заметь, я и мысли не держал, что все произойдет подобным образом...

Я говорил, говорил, но в голосе моем не было убежденности, да она меня и не слушала...

Она вдруг странно вздохнула, направилась в угол комнаты и подобрала паспорт, брошенный мною. Он валялся у подножия елки. Затем она вышла из комнаты, и я не посмел ее удержать.

Я уселся в кресле, сложил на груди руки и уставился на свечи, мерцающие на елке. Сидел я так до тех пор, пока они не догорели до основания, одна за другой, потрескивая и дымя. Эти слабые огоньки, умирая, говорили мне, что теперь у меня никогда не будет ребенка, и жизнь моя отныне потеряла всякий смысл. С этого вечера я становился бесплодным, лишенным возможности продолжить свой род, как эта елочка, что уже умирала в своем серебряном наряде.

Шаги в коридоре затихли перед нашей камерой. Замки мягко заскрипели. Щеки Феррари побелели, и я услышал стук его сердца.

Ночь я провел в столовой. Кажется, я спал на канапе. Во всяком случае, соображал я туго... Когда рассвело, я поднялся в спальню. Наступила как раз та переломная пора, когда ночь уползает за горизонт и в окнах появляется свет, напоминающий замерзшие ручейки. Глорию я застал сидящей на кровати. Она посмотрела на меня ненавидящим взглядом. Я прошел в ванну, принял душ, побрился и вернулся в спальню. Я начал одеваться, и мне вдруг пришло в голову, не решится ли Глория на развод. Я спросил ее об этом. Она ответила, что мы безусловно должны расстаться, но не сейчас, и добавила, что хотела бы побыть одна и подумать обо всем. Я решил поехать в Париж и до полудня полюбоваться Рождеством там. Она согласилась со мной. Когда полностью рассвело, я уехал из дома. Не помню уже, чем я занимался в столице, улицы которой были еще пустынны. Лишь холодный ветер гонял по тротуарам белых снежных бабочек. Париж отсыпался после праздничной ночи. Народ толпился лишь вокруг церквей и кондитерских.

Я много пил в разных кафе. Голова у меня раскалывалась. Теперь уже мысль о расставании не казалось мне такой ужасной. Наше расставание становилось неизбежностью. Я продам завод и дом, поделю деньги пополам. Она уйдет в свою сторону, я — в свою... Для начала я отправлюсь путешествовать. Однажды вечером сяду в самолет и улечу в Южную Америку... Там под жарким солнцем я попробую забыть свое горе...

А если мне это не удастся, что ж... В запасе у меня всегда будет средство, самое лучшее из всех...

В полдень, слегка пьяный, я отправился домой. Когда я подъезжал к воротам, сердце мое сильно билось. Мне вдруг показалось, что все в моей жизни рухнуло... Перед домом я увидел свежие следы колес машины Глории. Значит, утром она куда-то ездила. Для чего?

За окнами нашей спальни я увидел ее силуэт. Заметив мой взгляд, она отпрянула от оконного стекла. Словно ей вдруг стало стыдно за то, что она ждет моего возвращения. В тот момент, когда я переступал порог дома, раздался выстрел. Я замер. Последовала жуткая тишина. Я понял, что Глории больше нет, что Глория — мертва!

Я бегом поднялся по лестнице на второй этаж. Дверь спальни была распахнута настежь. Глория лежала, привалившись к пуфику у трюмо. На затылке у нее опаленные порохом волосы набухали кровью. На полу я увидел маленький револьвер с инкрустированной рукояткой. Моя жена свела счеты с жизнью...

Я наклонился, подобрал револьвер и приставил его к виску. Я готов был нажать на курок, но в последний момент гадкий страх смерти заставил меня вздрогнуть, и я положил револьвер на туалетный столик.