Любовник на двоих - Дар Фредерик - Страница 16

Дрожь моя становилась все сильнее.

Мы дошли до спальни сестер. Я еще раз осмотрел ее, потом опять вышел в коридор.

Мне уже дышать становилось трудно.

Тишина в доме была мертвая. Как в храме… А Элен ведь храм приснился!

Я вошел в комнату, где раньше спала Ева. Дверь до сих пор не была починена, хоть мы и вызвали несколько дней назад столяра.

И эту комнату я осмотрел еще раз.

Внезапно внимание мое привлекла деталь, на которую я совершенно не обратил внимания в ту ночь, когда взламывал дверь…

Задвижка была цела так же, как и щеколда на косяке!

Вы понимаете?.. Это означало, что, когда я взламывал дверь, она была закрыта на ключ, а не на задвижку, как я подумал тогда. А подумал я так лишь потому, что так мне сказала Элен…

Пока я рассматривал эту задвижку, взгляд Элен так и застыл на мне — вялый и бессильный.

— Элен… — повернулся я к ней.

— Что?

— Той ночью, когда я прибежал сюда, я поверил вам, что дверь заперта изнутри — на самом же деле вы закрыли ее на ключ после того, как вышли из комнаты!

— Вы с ума сошли!

— А я вот начинаю думать, не вы ли сошли с ума?

— Я запрещаю вам оскорблять меня! Я схватил ее за руку и рванул к себе.

— А перед тем, как я взломал дверь, вы велели мне пройти в ванную, чтобы я лишний раз удостоверился, что Ева заперлась изнутри! Да вы создали в доме самый настоящий психоз!

— Но это же все не правдоподобно, Виктор!.. Что это вдруг на вас нашло?

Вместо ответа я схватил Элен за ногу и сорвал с нее туфлю. Я перевернул туфлю подошвой кверху — на ковер посыпался песок.

— Элен! — закричал я. — Вы утверждаете, что не выходили сегодня ночью из дому, а в вашей туфле — песок!

Это ее и добило!

Она раскрыла рот, но так ничего и не смогла сказать.

— Вы ненавидите вашу сестру, да? — спросил я.

Элен тихо заплакала. Отступила к банкетке и уселась.

— Не могу я больше, — прошептала она так тихо, что я едва расслышал ее. — Нет, я, правда, больше не могу, Виктор…

Что мог я сказать?

История подходила к концу — ей уже нечего было скрывать.

И сил у нее действительно больше не оставалось — я это видел.

— Долгие годы я была узницей этой проклятой коляски. Вы понимаете?

— Да, — ответил я.

Я и в самом деле понимал эту драму сестринского долга.

Элен пожертвовала своей свободой, молодостью…

И вдруг однажды она увидела свою жизнь во всем ее безрадостном свете…

— Инвалидом на самом деле была я, Виктор…

— Но зачем этот маскарад? Зачем мучить Еву, в то время как достаточно было ее бросить?

— Мне не хватало мужества бросить ее.

— Но вы нашли в себе мужество играть с ней ужаснейшую из комедий! Вы искали способ внушить ей, что она душевнобольная и ходит, не зная того! Вы отдаете себе отчет, насколько это жестоко?

— Не ей я хотела это внушить…

— А кому — мне?

— Да, Виктор, вам.

— Но зачем? Объясни мне ради Бога! Она опустила голову. На лбу у нее обозначилась глубокая морщина. Челюсть у нее выдавалась теперь вперед, и Элен уже совсем не казалась мне красивой.

— Затем, что для исполнения моего плана нужно было, чтобы все поверили в ее ночные отлучки… Вот почему я и разыгрывала весь этот спектакль… Идея пришла мне в голову в тот день, когда вы поделились со мной своими сомнениями… Я увидела вдруг долгожданную возможность избавиться от нее.

— Вам — избавиться от нее!

Мне стало не по себе от такого признания.

— А где она теперь? — спросил я и сам удивился: как могло так случиться, что поинтересовался этим только сейчас, задав прежде кучу других вопросов?!.

— Не знаю…

— Вот еще! Где Ева?

— Я.., я вынесла ее из дому…

— Где?

— Я отнесла ее в лес…

— Пойдем за ней.

Мне стало очень тяжело на душе. Жизнь казалась бесконечно гнусной. Отвратительная интрига Элен была мне так противна, что любовь моя сменялась презрением.

— Ну, идем!

Она покачала головой:

— Нет, нет… Идите одни… У меня сил нет… Я взял ее за руку и потянул за собой:

— Хватит, идем!

Не отпуская ее руки, я суетился по лестнице. Мы прошли через холл, вышли на крыльцо… На ней была только одна туфля, и я был босый, но какое это теперь имело значение? Я чувствовал — какой-то внутренний голос мне это подсказывал, — что все нужно делать как можно быстрее…

Через лужайки мы прошли к еловому лесу.

Ночь была довольно светлая, и деревья отбрасывали длинные мрачные тени. Элен дрожала уже от страха.

— Оставьте меня, Виктор… Я умоляю вас…

— Где вы ее положили?

— Там…

Напрасно я вглядывался туда, куда она показала, — ничего не видел. Я пожалел, что не захватил с собой электрический фонарик.

— Если бы вы оставили ее здесь, — зло сказал я наконец, — я бы заметил ее… Вы мне лжете…

Элен ничего не ответила. Она напряженно вслушивалась во что-то, и лицо у нее кривилось. Тогда я тоже прислушался. И ужасная мысль пронеслась в моей голове.

Я все понял.

Нарастал шум приближающегося поезда. Я вспомнил, что неподалеку от леса проходила железная дорога.

— Сволочь! Ты положила ее на дорогу, да?

Она кивнула.

Я опрометью бросился в сторону дороги.

Поезд все приближался, заглушая шум моря.

Я бежал так быстро, что во мне исчезли все чувства и мысли, я ощущал лишь, что я бегу, и думал, что должен во что бы то ни стало успеть. Я обегал кусты и деревья, поднимался и спускался по пригоркам, и перед глазами у меня была одна Ева, которую нужно было непременно отыскать, опередив поезд…

А я ведь даже не знал, с какой стороны он подходит: он шел здесь по кривой, огибая большой холм, отражавший шум локомотива.

Но я знал, что он приближался.

Наконец я оказался у подножия холма и, перескочив через проволочное заграждение возле самой железной дороги, мгновенно сбежал по насыпи. Острые булыжники больно кололи босые ноги, но я не чувствовал этой боли.

Поезд подходил справа. Сигнальные огни были уже совсем яркими, виднелись клубы дыма.

Я бросил взгляд на сверкающие рельсы, залитые лунным светом.

И тут я взвыл.

Между мною и поездом на полотне лежала она…

Я всей грудью вдохнул воздух — больше уже такой возможности не представится — и рванул вперед, к Еве. Откуда только сила в ногах взялась!

Я несся стремглав, не думая совершенно об ужасной опасности, которой сам подвергался, — перед глазами лежал на рельсах парализованный да еще и одурманенный снотворным человек.

Сквозь шум поезда я расслышал вдруг за собой крик Элен:

— Ви-и-и-иктор! Не надо!!! Не надо! Виктор!

Но это еще больше меня подхлестнуло.

Какую же черную душу нужно было иметь, чтобы желать в такой момент смерти своей сестры!

Поезд был уже почти рядом. Свет сигнальных огней заливал на рельсах свет лунный.

Теперь уже я прыгнул — нет, пролетел в прыжке эти последние метры — и оказался наконец возле Евы.

Что было потом, я уже не чувствовал. С этого момента все смешалось в моей голове…

Все, что я помню — это проглоченный горький угольный дым, жар в спину и невероятный грохот, обрушившийся на мою голову.

Задыхающийся, опустошенный, совершенно обессилевший, я потерял на насыпи сознание.

Когда я пришел в себя, то сразу же почувствовал, что прижимаю к груди своей Еву — она горячо дышала мне в лицо.

Я осторожно положил Еву на насыпь и встал. Мне казалось, я уже никогда не смогу дышать нормально. В груди у меня словно угли горели. А уж дрожал я, наверное, как никто никогда в этой жизни…

Прохладный воздух немного успокоил меня. Дыхание потихоньку приходило в порядок. Я вытер рукавом пот со лба…

Потом я стал трясти Еву, пробуя разбудить ее. Но после той дозы снотворного, которой оглушила ее Элен, сделать это было невозможно…

Тогда я подхватил ее на руки. Может быть, так и лучше, подумал я: несчастная не заметит сразу же после пробуждения весь ужас произошедшего.