И заплакал палач... - Дар Фредерик - Страница 2

– Она бросилась под колеса моей машины на дороге...

Он покачал головой.

– Доктора бы, – прошептал я.

– Да...

Вдвоем мы вытащили девушку из машины... Одежда на ней была вся в пыли... Голова ее поникла к левому плечу, а шишка на виске стала совсем лиловой.

– Есть у вас комната?

Патрисио кивнул. Он держал девушку за ноги и боком продвигался к дому. Мы прошли через столовую. Нам повезло: никто не проснулся. Старик толкнул ногой зеленую дверь возле кухни. С тысячей предосторожностей мы уложили раненую на низкую кровать, занимавшую почти всю комнату.

Патрисио тщательно осмотрел ее. Расстегнул шелковую блузку и своими толстыми пальцами начал ощупывать грудь. Это прикосновение мена просто возмутило. Я грубо оттолкнул его руку.

– Доктора!

– До... Иду...

Он вышел, невнятно бормоча что-то – видимо, какие-то пакости в мой адрес. Чуть погодя послышалось тарахтенье мопеда на ухабистой дороге. Я присел на пол у кровати: после всех этих треволнений ноги не слушались меня. Да, ничего себе, встряска. Руки так и дрожали...

Я только молился про себя, чтобы это происшествие осталось без серьезных последствий. Одно меня беспокоило: девушка все еще была без сознания.

Я вышел из комнаты и, проходя мимо бара, прихватил бутылку Мистера Джина. Мистером Джином обитатели "Каса Патрисио" называли одного английского туриста, который ежедневно опоражнивал по бутылке джина. Он заявлялся обычно после обеда, и папаша Патрисио обслуживал его до самого закрытия таверны.

Как правило, англичанин приканчивал бутылку, но сегодня вечером почему-то оставил немного на донышке, примерно с винный бокал. Я отхлебнул прямо из горлышка.

Четверть часа спустя возвратился Патрисио в сопровождении местного врача. Странный это был доктор, по правде сказать. В своем полотняном костюме и очках в металлической оправе с оторванной дужкой, вместо которой за ухо цеплялась бечевка, он больше смахивал на какого-нибудь разносчика. Небритый, доктор выглядел устало.

Он сел на корточки у кровати и принялся обследовать девушку.

Сначала голову... Затем тело... Во время осмотра ему пришлось ее раздевать, и я почувствовал, что краснею... Она была красива и хорошо сложена... Закончив осмотр, доктор покачал головой.

– Ничего особенного, – заключил он.

Доктор промыл царапины, перевязал раненую и попросил пятьдесят песет, которые тут же воровато сунул в карман.

– Hasta manana...[2]

– До завтра, доктор...

Диагноз его показался мне довольно неопределенным, а услуги ничтожными, но я ничего не возразил, Когда он ушел, я шагнул к кровати и потрогал ее лоб. Он был прохладный. Девушка дышала ровно, как будто спала.

– Ложиться спать! – сказал папаша Патрисио, указывая на мою комнату.

– А полиция?

Он нахмурил брови. Это слово явно не понравилось трактирщику.

Я смотрел, как он переминается с ноги на ногу. От него пахло потом, от красного испанского вина на губах запеклась лиловатая пена.

Наверное, Патрисио подумал, что все равно карабинеры каждое утро являются на пляж и заходят в таверну пропустить по стаканчику.

– Manana...

"Маньяна", то есть, завтра поглядим... В Испании не торопятся... В этой стране живут все еще былым величием, головокружительные скорости прогресса так и не затронули здешних людей.

Я в последний раз поглядел на женщину в монашеской постели. Вместо подушки голова ее покоилась на длинных белокурых волосах. Она походила на фею из сказки, в нежном лице словно скрывалась какая-то тайна...

Я с трудом отвел взгляд от ее лица. Я мог бы смотреть так на нее всю ночь напролет, как гениальный скульптор глядит на мраморное изваяние, вышедшее из-под его руки.

"Маньяна!"

Да, завтра... завтра, может быть, я все узнаю о ней...

2

Мне долго не удавалось заснуть. С пляжа то и дело доносился лай хозяйского пса по кличке Трикорнио. Он лаял на рыбацкие катера. Их огоньки вдали сливались в одну светящуюся полосу.

Я никак не мог успокоиться. У себя, в своей темной комнатке, заново переживал события этой ночи... Сон никак не шел ко мне.

В голове все время прокручивались одни и те же сцены, образы. Они не исчезали, даже если я открывал глаза, и продолжали жить во мне. Я видел светящийся треугольник фар, серую дорогу, ряды мастиковых деревьев и ясно различимый силуэт, кинувшийся мне наперерез. Я тогда и опомниться не успел... Всю свою волю я направил на то, чтобы резко затормозить, невероятным напряжением мускулов воспротивиться неизбежному. Я снова чувствовал удар... И опять в мятущемся сознании, причиняя адские муки, возникал вопрос: что с ней?

Разбитый скрипичный футляр... И всякие мелочи, на которые я тогда и внимания не обратил. Но они тоже остались у меня в памяти и теперь, в густой темноте вдруг появились перед глазами... Я видел разбросанные по асфальту ключи, обрывки струн... Красную подкладку футляра...

Наконец я стал засыпать, погрузился в глубокий сон, сквозь который урчало Средиземное море.

Утром, как обычно, меня разбудили ретивые слуги. Их было трое. Неряха Техеро, ныряльщица Пилар и Пабло, дурачок-подросток, который делал всего понемногу, но в основном утихомиривал папашу Патрисио, когда тот слишком злоупотреблял мансанильей.

На заре все трое убирались в столовой и распевали душераздирающие фламенко, от которых я всегда спасался на пляже. В то утро, едва открыв глаза, я понял, что беспокойство мое за ночь не иссякло. Снова начали одолевать всякие тревожные мысли.

Я соскочил с кровати и босиком кинулся в комнату незнакомки.

Трое слуг с удивлением уставились на меня: они еще ни о чем не знали.

– Amigo?[3] – поинтересовался Техеро.

– Да...

Я толкнул дверь.

Она уже проснулась. Сидела на кровати, прислонившись к побеленной стене спиной, и разглядывала царапины на руках.

Услышав стук открываемой двери, она подняла голову, и в первый раз я увидел ее глаза.

Какого-то рыжеватого цвета со множеством золотистых прожилок. Умные глаза на красивом лице – похоже, природа ей ни в чем не отказала!

Она смотрела на меня. Наверное, не понимала, почему в эту крошечную комнатку вдруг ворвался какой-то человек в пижаме. Я улыбнулся ей, не зная, с чего начать.

И, конечно, сразу же сморозил глупость.

– Вы хорошо спали?

Она не ответила. Горящие глаза словно проникали до самых потаенных глубин моей души. В них читалось явное желание понять, что происходит.

– Я... Это я случайно наехал на вас ночью... Как вы себя чувствуете?

Я вдруг сообразил, что обращаюсь к ней по-французски, и она, скорее всего, не понимает.

В дверном проеме застыли слуги, с удивлением воззрившись на постоялицу, которую до сих пор не видали. Тупое, бледное лицо Пабло начало действовать мне на нервы. Я ногой захлопнул дверь. Солнце проникало через слуховое окошко над головой девушки в комнату. При свете дня ее кожа словно сняла. Я никогда еще не видел такой гладкой кожи, так и хотелось прикоснуться к ней – до того она казалась нежной и теплой.

Я присел на кровать.

– Можно?

Девушка все еще не спускала с меня свой взгляд дикарки, но волнение в ней понемногу улеглось, и теперь она, как видно, чуть успокоилась.

– Что со мной случилось?

Я чуть не подскочил. Она говорила по-французски без всякого акцента.

– Вы француженка?

– Француженка?

Она задумалась, будто не до конца понимая смысл этого слова.

И чуть кивнула головой.

– Да... Француженка...

Наверное, ночью от удара моя собеседница потеряла память. Я снова встревожился.

– Вы ничего не помните?

Она напряглась. Казалось, каждое слово, доходило до ее сознания с большим трудом.

– Нет...

Она явно страдала от того, что не могла вспомнить. Мучительно хотела узнать.