Земля для всех
(Повесть) - Ромашов Андрей Павлович - Страница 2

Устя вертелась на чурбаке, как сорока.

— Выдь погляди, — сказал ей Кондратий. — Не идут ли из ултыра?

Устя бросилась бежать.

— Богу поклонись! — закричала на нее Татьяна. — Хлеб, поди, ела, скоморошница!

— Не оскудеет пища постная, скоромная, молосная, — забалобонила Устя, кланяясь на все стороны. — Яко хлеб ломливый на вечере исусовой… Аминь!

Она убежала.

— Лошадей погоним? — спросил Прохор отца.

— Запрем.

Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки.

— Пойду загоню.

— Подожди, — остановил его Кондратий. — Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину.

Гридя захохотал:

— Тятька на побоище собрался!

— Чего гогочешь! — рассердился на сына Кондратий. — В лесу живем, на чужой земле.

— А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть…

Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького.

«Хоть старшего сына бог ума не лишил», — думает Кондратий, глядя на них.

— Идут! Идут! — заголосила Устя.

Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску.

Устя забежала в избу и начала тормошить брата:

— Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет. Вета!

Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями:

— Отвяжись. Ну тя…

Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял за воротами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощение за кумовство с ултырянами.

Другодеревенцы тянулись гуськом: впереди всех маленький Туанко, потом старый Сюзь с сыном, с топорами оба, за ними три бабы, у баб за плечами пестери.

Старый Сюзь вышел из лога. Кондратий низко поклонился ему, взял у Татьяны туесок с медовым квасом, подал:

— Юже, выпей, большой хозяин. Выпей!

Старый Сюзь напился и отдал туесок Татьяне.

— Юже, матушка, испей, — поклонилась Татьяна большой хозяйке ултыра, протягивая туесок с квасом. — Устала, небось.

Старая Окинь отпила, улыбнулась ей и прошептала беззубым ртом:

— Оч ме…

Татьяна приняла от нее туесок, стала поить остальных, косясь на девок. Устя обнимала Вету, внучку старого Сюзя. Вета балабонила, Устя хохотала, слушая ее. «Господи, господи, — вздыхала Татьяна, — совсем опоганились с нехристями!»

Прохор вывел заседланного мерина. Гридя вынес кожаный мешок с едой и подсечные топоры. Прохор забросил мешок на седло и стал привязывать.

Кондратий спросил старого Сюзя — все ли подошли из ултыра или остался кто?

— Пера сам идет…

Старый Сюзь говорил долго. Кондратий понял одно: младший брат старого Сюзя пошел на Шабирь-озеро, снасть-кулом трясти.

— Ждать будем?

Старый Сюзь покачал головой:

— Прибежит Пера. Не бойся, Рус.

От Шабирь-озера до лядины, Кондратий знал, меньше версты, а Пера лучший охотник в ултыре, найдет их, не заблудится.

— Ну, с богом, — сказал Кондратий. — Пошли!

Старики стали спускаться к речке. За ними Гридя и Туанко, потом девки, старая Окинь, позади всех Прохор. Он вел на поводу мерина. Перешли вброд речку, вышли на луговину и долго брели по густой непутаной траве. Кондратий радовался, глядя на сочные желтоголовые травы, вспоминал княжеские луга на Сухоне, шалаши смердов…

— Питья и брашна Юрий князь на сенокосе не жалел, а страдники пели невесело. Не могли забыть истоптанный хлеб на своих полях…

Старый Сюзь слушал, кивал.

— Великий воин был Юрий князь. Воевал с братом, воевал с племянниками. Горели посады, сиротели поля…

Старый Сюзь начал говорить. Он хвалил оштяцкого князя Юргана, называл его добрым соседом, другодеревенцем… «Какой он князь, — думал Кондратий, — сам камьи мастерит, за сохатым неделями бродит в самую лютую стужу. Таких князей и на Руси немало. По монастырям кормятся. Христа ради…»

Но с соседом не спорил — князь так князь, лишь бы не тать, не воитель…

Зашли в лес. Стариков обогнали парни. Они рубили тяжелыми ножами молодняк и лапник, расчищали тропу. Чакали глухо ножи, под ногами поскрипывали сухие иголки, текучие, скользкие. Тропа ныряла под широкие елки, как в темную нору, упиралась в непролазный чащобник. Старикам приходилось доставать ножи, помогать парням с лесом воевать. А давно ли Кондратий проходил здесь с Прохором, топоров не жалея, рубили они лапы у елок, секли на корню подрост…

Стало светлее, попадались сосны, веселый березняк и лесные поляны, затянутые сплошь цепким вьюнком и мышиной травой. Вышли на елань, усеянную шишками.

Кондратий свернул с тропы, прошел саженей десять редколесьем и остановился.

— Лядина моя, — сказал он старому Сюзю, показывая на затесы.

Подошли девки и старая Окинь, сели под березу на краю лядины.

Прохор принес мешок с едой.

— Хозяйствуй давай, — сказал он Параське.

Ели не торопясь. Старый Сюзь то и дело поглядывал в сторону озера, ждал, видно, брата.

Туанко наелся, схватил лук и убежал.

— Куда он? — спросил Кондратий соседа.

Старый Сюзь ответил по-своему. Кондратий его не понял и переспросил:

— Куда, говорю, внук твой побежал?

Устя засмеялась:

— Пера у них потерялся. Малое дитятко!

Параська напоила всех квасом, склала оставшуюся еду в кожаный мешок, завязала его сыромятным ремнем.

— Господи благослови, — сказал, подымаясь, Кондратий. Он отмерил сорок шагов на восток от березы и расставил людей. Лес на лядине неровный: по краю липняк и березы, потом черная елка, сосна, или пожум по-ултырски.

Старая Окинь и девки начали сечь кусты тяжелыми косырями. Гридя с Прохором ушли валить крупный лес. Кондратий наказал им, чтобы оставляли десятивершковые пни, а сам повел старого Сюзя в дальний угол лядины. Там стояла сосна в три обхвата. Он приметил ее еще зимой.

Старый Сюзь обошел сосну и поднял топор.

Кондратий засмеялся:

— Рубить наладился? День топорами с тобой промашем, не свалим.

— Пера прибежит, Рус…

— И он не сладит с этакой-то! Ты гляди… У тебя на лядине тоже такая пожум есть.

Кондратий вырубил дольний паз, просунул топор и стал отдирать сосновую кору. Она отдиралась легко, как лыко с лубка.

Старый Сюзь покачал головой, попробовал пальцем острие подсечного чера и тоже стал вырубать с другой стороны сосны паз в два локтя.

— Тятя!

Кондратий оглянулся, увидел простоволосую Устю. Она бежала к нему по густо заросшей лядине и кричала:

— Ивашку, тять! Ивашку убили поганые!

Кондратий рванул топор. На блестевшем топоре алели капельки соснового сока. Он вытер клейкий сок о штаны…

— Пожум-орт! Пожум-орт! — запричитал старый Сюзь, пятясь от сосны, как от медведя. По ихнему, по-ултырски, у иной сосны тоже людская душа. Срубишь такую, как человека убьешь.

Кондратий пошел по лядине к березам. Старый Сюзь кричал ему, поминая Йолу и хозяина леса Ворса морта. «Эх, Ивашка, Ивашка! — думал Кондратий. — Не долго ты прожил…» Вспорхнули рябки из-под ног и скрылись. Желтобокие трясогузки верещали и кружились над ним, плакал коршун, как малый ребенок.

Кондратий шел тяжело, давил зеленый подлесок, запинался за корни и валежины.

Устя брела за ним и выла:

— Изведут нас поганые! Изведут!

Ивашка лежал под березой. Кондратий опустился на колени, повернул сына на брюхо, содрал с раненой шеи тряпицу.

— Возьми, Рус! — Пера отдал Кондратию костяной наконечник стрелы. — Шаман стрелял…

МЕЧ ОРЛАЯ

— Проклятый раб, сын росомахи! — ворчал Золта. Он считал лошадей, насчитал три десятка, три больших реза нанес концом ножа на бересте, а проклятый раб, сын росомахи, испортил счет — считанные и несчитанные лошади опять собрались в один табун. Золта боялся оставлять несосчитанных лошадей. Растеряет раб кобылиц — а как с него спросишь? Ругал он раба, а сам думал — ждут в пауле белых кобылиц. Брат его, князь Юрган, прощается с родом. Женщины уже выкололи на плече князя птицу Вурсик, и скоро священная птица понесет в клюве душу князя Юргана в страну мрака. Шаман Лисня каркает в уши брату: «Раздай, князь, богатства свои у большого костра по обычаю предков…»