Неугомонные бездельники - Михасенко Геннадий Павлович - Страница 6

— Тоже в агрономы целишь?.. Давай, только я тут не игрок.

— Я, в общем, тоже, но если бы кто постарался!.. — и Борька с мечтательным вздохом уселся против меня.

Некоторое время мы смотрели на замерших в гениальной комбинации лакированных драчунов, потом, не сговариваясь, расставили их в мирном порядке и начали свою партию. Я знал несколько дебютных ловушек и все время разыгрывал их, но Борька не попадался, хоть и неважнецки играл. А тут влип. Готовя атаку, я нарочно открыл своего ферзя Борькиному слону. Борька — цап его! — и кровожадно потер ладони.

— Шах! — сказал я.

— Ерунда, ушел.

— Мат!

— Как мат? — удивился Борька и даже подскочил.

— Вот так. Мат Легаля называется.

— Тьфу, черт!.. Утрами я всегда продуваю. Как сел утром, так продул. Хоть не садись — не везет, — и он смахнул фигуры.

Вдруг кто-то — хлоп! — зажал мне сзади глаза. Руки холодные и пахнут свежей рыбой.

— Юрка! — крикнул я.

Пальцы разжались, и от дезкамеры отрикошетил натужно-визгливый смешок, и сам Юрка прыжком оказался перед нами ершисто-победоносный.

— Здорово я подкрался?.. Ха-ха… Кстати, ваш правый! — и Юрка быстро запустил руку в мой правый карман.

Мы с ним были в споре о правом кармане и в любое время могли выгрести друг у друга все, что там есть, даже деньги, если их меньше гривенника. Вспоминая о кармане, Юрка мигом становился вежливым — ваш правый! К счастью, мой правый был пуст, его тоже…

— Вы! — крикнул Юрка. — Приглашаю на уху!.. Мать уже окуней спускает. С перчиком, укропом и зеленым лучком — а ла-ла объедение!.. Клев был — во!

— Но-о? — взволнованно протянул Борька, поднимаясь и алчно потирая руки. — Люблю поесть!

Я же спросил:

— А ты знаешь, что у нас случилось, пока ты рыбачил?

— Знаю. Мать рассказала.

— Ну, и как?

— Что как? — мигом стянув губы кисетом, насторожился Юрка.

— Как тебе это нравится?

— А мне-то что!.. Разворотили, значит, достукалась. Что я, плакать должен? — фыркнул Юрка, зло уставясь на меня. — Да будь я дома, я бы еще помог!

— Без тебя справились, — успокоил его Борька. — Ты лучше скажи, насчет ухи — свист?

— Какой свист? Тридцать окуней поймал!

— У-у, гений! Тогда пожрем!.. Вовк, ты как?

— Еще бы! — воскликнул я, уже чувствуя щекочущий ноздри запах ухи. — А Славку с Генкой?

— Позовем, — сказал Юрка. — На всех хватит.

Запирая дверь, я сделал вид, что мучаюсь с ключом, а сам из-под локтя глянул на Томкино крыльцо. Мне было неловко перед ней и за концерт, который, может быть, сорвется из-за нас, и даже за огородную шумиху, как будто и там я замешан. Но на крыльце увидел лишь чьи-то голые толстые пятки, торчащие над порогом, кто-то загорал прямо в сенях, куда утрами очень удобно падало солнце. Счастливые, беззаботные люди!..

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ

Еще в сенях нас чуть не свалил укропно-луковый запах, а когда мы стремительной цепочкой проскочили на кухню Бобкиных, на столе, освещенном солнцем, во всех пяти тарелках уже курилась уха густыми тяжелыми парами, за которыми невозмутимо-строго, как жрица, возвышалась тетя Феня, веером зажав в руке блестящие ложки.

— Химия-мумия, хоп — фирдирбубия! — скороговористо пропел Юрка, с хозяйской гордостью рассаживая нас — Ложки, мам!

— Погоди, полюбуюсь вами, — не шевельнувшись, отозвалась тетя Феня. — Уж больно вы милые после взбучки… Тихие, смирненькие — пай-мальчики…

— Ну, мама! — скислился Юрка. — Мы голодные, как черти, а ты. Я вон всю ночь не спал, не ел!

— Шелковые, — продолжала тетя Феня. — И не подумаешь, что это они вчера на крыше бузотерили… Похоже, каждое утро вам надо устраивать трепку.

Она колыхнулась, неторопливо раздала ложки, и мы дружно зашвыркали, мигом забыв об упреках. Уха была вкуснейшей. Млея в ее парах, мы сопели, захлебывались. Так бы и унырнуть в тарелку, и раствориться там среди окуневых плавников и ребер.

Когда дохлебывали по второй, тетя Феня угрозно-вдумчиво сказала:

— А вы все-таки поосторожней.

— Ничего, тетя Феня, брюхо без шва, не разойдется, да и не горячо, — за всех ответил я благодушно.

— Не об ухе речь, о жизни вашей шалопутной.

— А что? — опять же я поднял голову.

В черной, с серебристыми пятнами косынке до бровей тетя Феня обвела нас каким-то смертоприговорным взглядом и отчеканила:

— Что?.. Поменьше надо выкрутасничать, вот что!.. Шалопай на шалопае едет и шалопаем погоняет!.. Поди и курите?.. Ну-ка! — она наклонилась к Генке. Тот, поперхнувшись, дыхнул. К Борьке. Дыхнул и он. — Где вас поймаешь, но смотрите!.. Это я при всех заступилась, а тут! Половиками растяну у порога, чтобы порядочные люди ноги о вас вытирали, если что!.. Думаете, кто у Анечки огород выпластал?

— Ну, мам, — опять было возмутился Юрка. — Чего ты…

— Цыц! — крикнула тетя Феня, чуть не дав сыну затрещину. — Думаете, кто выпластал у Анечки огород?.. Такие же, как вы, огольцы, разве что чуть похуже!

— Тетя Феня, да мы… — попробовал я возразить.

— Добавить? — перебила она, двумысленно берясь за половник.

— Хватит с нас, — тоже двусмысленно ответил я.

— То-то… А тебе вот! — и она плеснула Юрке еще поварешку. — Чтоб съел!.. Рыба спасла тебя от греха, благодари ее теперь — лопай!.. Уж ты бы не выкрутился!

Юрка и без того натрескался, но покорно умял и добавку, потом провел нас, разморенных и отяжелевших, в спальню, откуда мы кулями перевалились через подоконник в прохладу палисадника и распластались на хилой травке под акацией.

Меня задели тети Фенины шпильки, и я, вспомнив, что и дядя Федя вчера тоже, мягко выражаясь, пожурил нас за шум на крыше, невесело спросил:

— Ну что, орлы, влетело?

— Я говорил, прохода не будет — пожалуйста, — охотно отозвался Борька, тоже, наверно, думая об этом. — Теперь шаг не ступишь без колючек.

— И меня понюхала — не курю ли, — как-то удивленно-радостно заметил Генка.

Юрка ворчливо заоправдывался:

— Не знаю, с чего она… Можно, спросил, друзей ухой угостить? А как же, говорит, зови всю ораву. Я и позвал… Знал бы — рыбу выбросил.

— И погорел бы, — стукнул зубами Славка.

— Почему это погорел бы?

— Не было бы алиби.

— Кого? — Юрка сел.

— Алиби… Нет рыбы, — значит, не рыбачил, значит, огород Анечкин обчищал. А тут рыба — алиби.

— Алиби, — передразнил Юрка. — Начитался, Славчина, всякой бузни!.. А если бы не клевало?

— Погорел бы.

— Ха, академик!.. Ну, ладно, давайте в ножички играть. Первый!

Взрыхлив землю, мы принялись играть, сперва нехотя-вяло, потом все оживляясь и оживляясь. Кон за коном — не заметили, как пролетело время и мы проголодались опять. Первым почуял это Борька и напомнил, что у нас в гараже остался с позавчера кусок копченой колбасы и едва начатая бутылка лимонада. Мы обрадовались и решили опять сообща подкрепиться, прихватив еще чего-нибудь из дома.

Только Генка выпучил глаза. По всей его физиономии была размазана грязь, потому что он чаще других продувался в ножичек и чаще выгрызал из земли штрафной колышек. Чем грязнее рожа, тем она бесстрашнее, но даже и грязь не изменила Генку.

— В гараж? Через огород? После всего того? — ужаснулся он. — Бешеные!.. Да я лучше умру с голода!

Упускать его не хотелось: и потому что он все-таки друг, и потому что он обычно приносил с собой редкую и вкусную еду: то ананасовый компот, то вареных креветок, то китайских орехов — нельзя было упускать Генку. Мы давай его уговаривать, но он мотал головой так, что тряслись щеки. Наконец, обозвав его трусом и ехидно пожелав ему успеха в девчачье-кошачьем концерте, который, оказалось, все-таки состоится, мы разбрелись, чтобы вскоре встретиться в гараже.

Дома я отодрал от хлеба горбушку, сунул в карман луковицу, взял уже ополовиненную банку сгущенки и отправился.

Попасть в гараж было вовсе не просто. Сначала нужно было через калитку против Бобкиных шмыгнуть в огород и смело-нетерпеливо направиться к уборной, полускрытой подсолнухами. Если заметишь или почуешь слежку, то так в уборную и заходи, если нет — юркни за «скворечню» и под ее прикрытием прокрадись в конец огорода, к старому забору механических мастерских, а там, в крапиве и конопле, наш тайный лаз в гараж.