Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Неугомонные бездельники - Михасенко Геннадий Павлович - Страница 30


30
Изменить размер шрифта:

Я начал:

— Мы собирались, чтобы наметить, как провести операцию «Концерт».

— Почему операцию? — спросила Нинка. — Просто концерт.

— У нас не принято «просто», — ответил я. — У нас только операции.

— Ничего подобного! — упрямее возразила Нинка. — Проводите на здоровье свои операции «Огурцы», «Подсолнухи» и что угодно, а концерт — это концерт, а не операция.

— Ну, тогда сама командуй, — сказал я.

— Итак, мое слово.

Она объявила, что в первом отделении пойдет пьеса «Кощей Бессмертный», которая является расширенным вариантом «Царевны-лягушки», но в которой теперь будут участвовать все восемь человек, Томка ойкнула и заверещала, чтобы ее не трогали, что она застыдится, перепутает слова и все испортит и что она лучше займется нарядами. Вот дура! Нинка сердито уставилась на нее, потом что-то яростно вычеркнула в своей тетрадке, но тут же задумалась и, мотнув головой, крикнула, что нет, нельзя больше сокращать действующих лиц, что она и так уже сократила Юркино, а две роли одному — жирно будет, хватит, надо, в конце концов, сделать настоящий спектакль, так что Томке придется играть. Томка, глуша нытье, уткнулась в колени, а Нинка стала распределять героев. Мне она дала Ивана-царевича, но велела подстричься, а то, сказала, с такими космами не царевичей играть, а медведей, но медведь у нас уже есть — и показала на Славку. Мы грохнули. В общем, все получили роли и перешли ко второму отделению. Каждый нашел себе номер. Моя ходьба на руках превратилась в «гимнастический этюд», а Славка с Борькой взялись подготовить номер с двухпудовой гирей.

Через полчаса программа была готова, и Нинка облегченно вздохнула:

— Ну, слава Богу!.. М-м, какой будет концертище! Завтра никаких собраний — репетиция! Поняли, мальчишки?.. Вовк, а ты пойдем со мной, писать будем!

— Ага, — ответил я. — Минут через десять приду.

Мы проводили девчонок до лестничных рогулек, как до калитки, сказали, что у нас еще есть дельце и снова сбились в кружок под тополиным шатром.

Я заглянул всем в глаза и произнес:

— Совершенно секретно! Все тут свои? Покажите билеты! — Пацаны вытащили уже помятые и замаранные книжечки. — Хорошо. Объявляю приказ по «Союзу Четырех»!.. Сегодня вечером совершить налет на ранетки Ширминых!

— Есть! — сказал Борька.

— Есть! — мягко стукнул зубами Славка.

А Генка отвесил челюсть.

— Разве теперь можно? — спросил он.

— Слушай, баянист, это в музыкальной школе ты будешь спрашивать, какими пальцами кнопки давить, а тут — приказ, понял? — жестко выговорил Борька.

— А я ничего, я только думал, что у нас такого больше не будет, — неуверенно оправдывался Генка.

Я уж хотел выручать его, мол, не хочешь — не надо, но решил, что не стоит ослаблять гайки — это и «Союзу» на пользу, и самому Генке.

Борька доложил, что обстановка очень сложная и старые способы не годятся: ни перелезть через забор, ни встать на него — высокий и шаткий.

— Но мы должны быть сильнее забора! — заключил Борька. — Думайте!.. Думай, Генк, ты вон как просто с камнем придумал.

— Сломать, — сказал баянист.

— Нельзя, — отклонил я. — Такая простота не пойдет. Еще думай.

А мне представились сразу ножницы с длинными палками и с желобом, по которому отстригаемые ранетки скатываются прямо в карман или в подол.

Славка пошатал ногой бортик водостока и сказал:

— Есть!

— Ну-ка, — встрепенулись мы, зная, что Славка впустую не бросает слова.

— С крыши! — сказал он. — Упремся вот так ногами и спустим на веревке.

Какой-то момент мы сидели замерши, потом разом посмотрели вниз. Метров пять — косточек не соберешь. Но идея — будь здоров!

— Да-а, Славк, — протянул я. — Ход конем!

— А кого спустим? — спросил Генка.

— Наверно, самого легкого, — ответил Славка, и мы давай ощупывать друг друга взглядами, но Славка сказал: — Встаньте-ка, — мы встали, он по очереди приподнял нас за локти и заключил: — Самый легкий Генка, потом Борька.

— Я? — ужаснулся Генка.

— Да.

Не теряя времени я распорядился:

— Значит, спускаем Генку, а Борька — дублер!

— На случай, если Генка оборвется? — усмехнулся Борька.

— На случай, если заболеет.

— Я ему заболею!

Ошеломленный Генка хлопал, хлопал глазами, потом встал на четвереньки, подполз к самому краю крыши и уставился в бездну, куда ему выпало низвергнуться. Не найдя там ничего утешительного, он отполз и вдруг оживленно сказал:

— Я вам лучше яблок принесу, вот таких!.. Посылка опять пришла. И по горсти урюка вместо этой кислятины! — Но мы молчали. Глаза его потухли, он сник, уловив, что поблажки не будет, и, вздохнув глубоко, до пяток, произнес: — Конечно, я спущусь, но зачем?..

Да, Генке трудно было понять нашу тягу к риску, а нам еще труднее объяснить, потому что мы сами не понимали ее, а чувствовали.

Ранетки Ширминых были, и правда, кислые, хоть и крупные, и мы их не то, что рвали, а так… Смотришь, смотришь на садик — вот листики появились, вот стало белым-бело, вот усыпало ветки зелеными плодами, вот они покраснели, и вдруг до жути захочется попробовать, что же из этого всего получилось. Хапнешь горсть-другую, пожуешь-пожуешь, выплюнешь и забудешь до следующего лета. А там опять зазудит… А уж когда такие заборы ставят, то прямо так дразнят: не достанешь, не достанешь!.. Достанем!

Подготовку я сделал один. Сложил вдвое веревку, сплел ее, распилил пополам биту из своего полурастерянного городочного набора и половинки удавкой закрепил по концам веревки. Потом смотал ее аккуратными кольцами, сунул в хлебную сумку и вместе с сумкой припрятал на крыше между трубой и чердачным ходом.

А когда начало темнеть, мы прямо с крыльца Куликовых, где играли в сплетни, отправились на операцию.

Обогнув дом улицей и шмыгнув в воротца, мы прилипли к заборным планкам. Ширмины жили в крайней квартире, и два их окна глядели в садик. Из кухонного свет падал на шиповник, а в зашторенной спальне, против которой и взметывались ранетки, работал телевизор. Очень хорошо — меньше опасности, что ушастая Рэйка услышит нас. У соседей слева, тоже имевших садик, но безо всяких съедобностей, было темно и тихо.

— Ты, Генка, везучий, — шепнул я дрожавшему баянисту.

— Ага, — согласился тот, — только я замерз.

— Пройдет. Думаешь, мне не боязно? Еще как! А если бы не боязно, то нечего было бы и делать. Айда!

Во дворе никого не было. Теперь нам мог помешать только дядя Федя, обычно куривший на крыльце перед сном. Но он сидел в кухне, обложенный книгами, и курил там, так что мы беспрепятственно скользнули на крышу.

Под Генкой сразу же громыхнуло.

— По ребрам! — зашипел я, морщась. — Ставь ноги елочкой и иди по ребрам.

На коньке постояли, прислушиваясь. В доме, как в трюме, держалось ровное гудение. Из-под карнизов лился свет, зубасто белел огородный забор, а потом темнота, взрываемая вдали вокзальными прожекторами.

Мы взяли сумку и спустились к торцу. Послав Борьку на угол караулить, я заглянул вниз, пощупал, не острый ли край, определил, где лучше спустить Генку, чтобы удобнее было рвать — не на самую макушку, а чуть сбоку, — и вытащил веревку.

— Так, — шепнул я, осматривая Генку в слабых отсветах. — Берет сними, а то уронишь, и Рэйка завтра вынюхает тебя… Ну, садись. Не на крышу, балда, а на палку, держи… Не так, а поперек. Дай-ка. — Я сам пропустил палку между его ног и пристроил ее сзади. — Во… Ну, Генк, ползи… Да не головой вперед, а ногами. Нырнуть хочешь?

Борька пискнул сонной птичкой, и мы замерли. Внизу, переговариваясь, прошли на улицу двое — чьи-то гости.

— Давай, Генк!.. Рвать не торопись, оглядывайся, но и не чешись там, понял? Мы не циркачи — держать тебя долго. Кончишь — дернись. Ну!

Генка допятился до края, свесил ноги и намертво впился в веревку. Мы со Славкой медленно стали опускать его. Вот остались плечи, вот Генка перехватил руки, чтобы пальцы не смяло веревкой о железо на перегибе, и, наконец, он весь пропал. Отдав метра два, мы улеглись на спины и застыли, упершись в водосточный желоб. Подобрался Борька, сказал, что все нормально: Генка рвет, размотал оставшийся конец до конька и сел там, уцепившись за палку.