ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ) - Куламбаев Серик Алтайевич "Серик Куламбаев" - Страница 17

Реклама затянулась. Вероятно, гость оказался «крепким орешком», и пока мы переживали за бесчисленных героев мыльных роликов, он в очередной раз спасал мир в очередном небоскрёбе. Но появляется Соловьёв, небоскрёб, по-видимому, устоял, и, бросая грустный взгляд на пустое место, начинает.

– Разговаривал с этим. И по-хорошему его просил и… Не знаю, чего он обиделся. Бубнил, бубнил что-то, только и разобрал: а больше я вам ничего не скажу. Сказал и… В общем, не придёт, – ведущий обвёл взглядом присмиревших единомышленников. – Пытался меня печеньками накормить, мерзавец.

Хитро улыбнулся, выковыривая из винир остатки кондитерского изделия.

– Рошен. Липецкий! – усмехнулся либерал.

– Э-э-э, да вы, сударь, русскую кухню, видать, исключительно по иностранным учебникам изучали. У нас ведь либо пряник, либо свинец. И оба тульского производства. Могу угостить. – Соловьёв расплылся в радушной улыбке.

– Вы ещё о русской душе пряника расскажите. Что ж вы их на Запад не экспортируете? Не берут?

– Да деньги мы просто в них не запихиваем, – парировал Соловьев. – Что за страна? Демократов полно, а демократии, говорят, нет. И откуда у нас столько правдоискателей?

– Русский писатель в девятнадцатом веке задал простой вопрос, – Шахназаров качнул головой, – так на него ни один мыслитель ответа пока не нашёл…

Да уж, простой. Задаёшь его себе чаще, чем монах крестится. Ну его. Переключил. «Кулинарные войны». Не сегодня. Да и вообще никогда. Листать дальше не стал, не было смысла. Выключил телевизор и снова погрузился в темноту своих навязчивых сомнений.

Мы часто в повседневности суетных переживаний встречаем судьбу, мысленно назначаем ей свидание в будущем, но, придя к месту встречи, не находим – она скрылась за поворотом нашего прошлого. А если это не судьба? Если за простотой скрывается убогость, а под застенчивостью маскируется равнодушие?

Разочарования закупоривают душу, а освободившийся из-под её ига мозг выравнивает эмоциональный фон до уровня обычных потребностей. Но временами чувства прорываются сквозь заслон окостеневшего разума и бередят расстроенные струны души, вызывая внутреннюю какофонию. И в этом сумбуре страх пронизывает каждую нотку переживаний. С отчаянием, с надеждой, с пофигизмом приклеивается к каждой мысли, к каждому твоему поступку.

Неужели эта девушка – по-настоящему живая душа?

Я окунулся в ее незримое присутствие. Мрак побледнел, уступая место тёплым тонам таинственности, комната наполнилась вечерней свежестью. Я сидел и улыбался.

Ты точно псих!

Соскочил с дивана, схватил телефон и набрал её номер. Ждать пришлось нестерпимо долго. Каждый гудок, как грузовой лифт, поднимающийся на последний этаж, но я чувствовал, что на другом конце готовится подходящая фраза.

– Алё.

– Привет, Кира. Это…

– Привет, Саша.

Мягкий тон приветствия вселял уверенность.

– Прости, пожалуйста, сорвался тогда из клуба. У меня в голове такой бардак творился.

– И только к ночи понедельника смог порядок навести?

Невидимая улыбка коснулась моего уха, защекотала, по телу прокатилась приятная дрожь.

– Да нет. В тот же вечер. Просто не решался позвонить. Зато теперь могу предложить мир и вечную дружбу. Мы с Макаром завтра посидеть решили. Может, придёшь? А то без тебя передерёмся, и тебя в полицию будут вызывать.

– Нет. В полицию я не хочу, – засмеялась Кира.

– Тогда завтра в семь вечера?

За недолгую паузу я потерял дыхание, чувство юмора и голову.

– В принципе, нормально. Репетиции у меня завтра нет. Вот только, если опоздаю минут на 15, ничего?

– Это как раз в пределах суточной погрешности моих часов.

– Тогда до завтра.

– До завтра. Буду ждать.

Я с минуту пялился на мобильник, пробормотал с досадой «всего-то», откинулся на спинку дивана, случайно пнул торшер. Старый приятель недовольно покачал абажуром, падать не стал, как неоднократно это проделывал в припадке глубокого разочарования. Впечатлительный интеллигент уже свыкся с образом жизни окружающих его предметов. Я улыбнулся, вспомнив историю его приобретения. Синий чулок

В свое время я посидел на приёме граждан в одной государственной конторе и видел тысячи испачканных тушью лиц. Бросив беглый взгляд на лицо с челобитной, знал, о чём она будет просить, в какой момент разрыдается и какие слова равнодушного утешения помогут ей справиться с приступом врождённого горя. Этот опыт холодного мужского сопереживания помог мне соблазнить немало синих чулок23, благочестивых хранительниц колдовского очарования.

Как-то раз случай привел меня в квартиру одного новоиспечённого литератора, пенсионера от бога, которому я обещал, что за небольшую плату его шедевр сентиментальной лирики займёт достойное место в кругу седовласых романтиков XIX века. Дверь открыла его супруга, сухощавая, лет сорока, в дешёвом синтетическом платье и белых носках. Волосы с проседью, стянуты бархатной резинкой в куцый хвостик. И только выбившаяся капризная прядь никак не хотела мириться с образом типичной училки.

– Антон Павлович попросил не беспокоить, – произнесла она ровным голосом, – он закончит главу и примет вас.

Поистине барское великодушие.

Из-за прикрытой двери доносилось спотыкающееся тюканье печатной машинки. Начинающий гений высокомерно отвергал компьютер, но я подозревал, что у него просто не хватает мозгов для освоения немудрёного устройства.

– А пока могу предложить вам чаю.

Холодная воспитанность всегда вызывала во мне раздражение. Я неопределённо мотнул головой, что она, по своей плотской слепоте, приняла за согласие. Ее глаза угасающего серого цвета смотрели сквозь меня.

Мы прошли в зал. Советского образца стенка, туго забитая переплётами прошлой эпохи; постаревший диван с родственным креслом; фамильный, по всей видимости, ковёр; журнальный столик и на удивление холёный, породистый торшер, что разливал мягкий свет, очерчивая круг своих скромных соратников. Уютная мечтательная грусть.

Хозяйка оставила меня, отправившись навстречу засвистевшему чайнику, а я поднял со столика ещё живую Анну Каренину. «Она покраснела, побледнела, опять покраснела и замерла, чуть вздрагивая губами, ожидая его. Он подошёл к ней, поклонился и молча протянул руку. Если бы не лёгкое дрожание губ и влажность, покрывавшая глаза и прибавившая им блеска, улыбка её была почти спокойна, когда она сказала…»

– Неприлично брать без разрешения чужие вещи.

Я обернулся. Образ книжной пленницы, казалось, освободился и лёг на худые плечи.

– Падшими женщинами увлекаетесь? – поинтересовался я с понимающей ухмылкой. «Ну, ты и дебил», – пронеслось в голове.

Поставив одинокую чашку, она молча взяла оскорблённую книгу из моих рук, подошла к шкафу и приподнялась на носочках, протянув руку к верхней полке. Книги расступились, освобождая место застуканному любовнику, а затем сомкнулись, превратившись в пёстрый гобелен, мещанский атрибут элитной хрущёвки.

Женщина застыла на мгновение, словно прощаясь с призрачной каравеллой, под алыми парусами которой уплывали осколки её мечтательной юности и несбывшихся надежд.

Красота женского тела звучит по-разному, в зависимости от света и настроения. В маслянистом пейзаже комнаты меланхо́лия покатых плеч плавно сменялась высокомерием высокой шеи и упрямством приподнятого подбородка. Лёгкий изгиб спины стекал к манящей талии. Косой свет абажура мягко стелился по неожиданно тугим икрам, обволакивал колени, карабкался вверх по стройным ногам и безвольно стихал, теряя силы, в тени лёгкого платья. Заколдованная интимность будоражила воображение.

Обалдев от притягательной недоступности, я оказался рядом, резко развернул женщину к себе. Обхватил за пояс, притянул, монашеская грудь обожгла разрядом напряжённых сосков. Сердце захлебнулось адреналином.

Её зрачки затопили роговицу. Тело, словно укушенное скорпионом, налилось чугуном, дыхание остановилось, а сердце тарабанило истеричную дробь.