ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ) - Куламбаев Серик Алтайевич "Серик Куламбаев" - Страница 11

Организм тревожно закряхтел, заполз под подушку, втащил под неё тапочки и заткнул ими уши. Переполненный мочевой пузырь начал подавать нестерпимые сигналы бедственного положения. Заткнув одеялом чуть наметившуюся течь, я приготовился принять новый удар утренней стихии. Доверившись инстинкту самосохранения, тело приняло позу «по-собачьи», руки обхватили голову, и в тот же момент взревела пожарная сирена будильника. Тело вздрогнуло от неожиданности, течь всё-таки пошла.

Похмельные истины о пользе здорового образа жизни постигаются вместе с нравоучительной головной болью и воспитательным тремором. Палач требует раскаяния. Каждый раз одно и то же! Истово клянусь, что больше никогда! ни при каких обстоятельствах! ни за что на свете! ГОРЕТЬ МНЕ В АДУ! Мучитель смущённо замешкался, ослабил хватку, и я, боясь расцепить колени, бросился к спасительному унитазу.

Зеркало напугало излишней реалистичностью изображения. Залез в душ. Огрызком дорогущего мыла соскоблил с лица жутковатую физиономию. Начистил зубы. Шампунем от перхоти «Трамп» намылил волосатые принадлежности. Захорошело.

Крепкий кофе удаляет едкую накипь пережитых страстей, включает рассудок, наделяет предметы их привычными функциями. Две чашки прикончили чёртов тремор, а взбудораженное сознание тут же помчалось в офис.

– Сегодня же редколлегия! – я окончательно протрезвел, но чашку успел грохнуть. Жертвоприношение понедельнику.

Убирать было некогда, я уже нёсся в редакцию. Впереди Редколлегия.

Удивительные вещи происходили в эти минуты. В стогу соломы отыскивалась самая спасительная соломинка. Состряпанный наспех материал принимал округлости авторитетного мнения. Изъеденные пылью очерки превращались в жареные факты, а безобидные компроматы оказывались весьма болезненными. В общем, сослуживцы готовились продемонстрировать начальству свою безграничную преданность.

С видом ещё большего патриота офиса, готовый к любому подвигу, я гордо прошествовал в кабинет редакторов. Стол из искусственных деревьев, покосившееся кресло, приличный ЖК-монитор, охраняемый кактусом. Брошенный предыдущими поколениями дисплеев, он хранил на своих иглах не только трупики мух, но и навечно оставленные записки. Вот и весь инвентаризированный скарб креативного работника.

– Явился, – встретил меня Константин Николаевич, редактор с ветеранским стажем, в таком же костюме и горстью фломастеров в руке. Их шершавый скрежет извёл не одного журналиста, но на мне КН обломался. Справедливости ради скажу, что редактором он действительно был отменным. Его эпатажно-комиксный стиль правки придавал статьям некоторую утончённость и грубоватый шарм, но в его собственные работы трудно было вдохнуть жизнь.

– Доброе утро, коллега, – кивнул я, наблюдая, как ползёт брезгливая гримаса по его лицу. – Вы, как всегда, во всеоружии.

Константин Николаевич профессорским жестом поправил всепогодную бабочку.

– Некоторые вещи, уважаемый коллега, остаются неизменны даже под вашим вымученным сарказмом, – его душа протестует, язык с трудом собирает буквы в слова, но чувство мнимого превосходства сглаживает шероховатости.

– Да какой сарказм, Константин Николаевич? Меня всегда восхищают ваши эрудиция и мастерство. Вы так легко превращаете высосанную из пальца историю в триллер, полный загадок и скользких поворотов. Я подчас искренне поражаюсь.

Господин коллега с важностью напряг шею, сдерживая распирающее эго. Не знаю, кем выдуман этот парадокс, но чем топорнее лесть, тем охотнее в неё верят. Я и сам не раз попадался на эту уловку, понимая смысл происходящего, просто не в силах сопротивляться потоку тешащих голодное самолюбие фраз.

– Как дела в бухгалтерии? – я поспешил сменить пафос на прозу.

– Ужас.

– Ужас или совсем, совсем ужас?

Константин Николаевич покачал головой, отряхиваясь от мимолётного сна, сдёрнул крышечку с фломастера, нашуршал матерный синоним слова «фиаско», шесть букв, вторая тоже «и».

– Ого! – я плюхнулся в ускользающее кресло, – Мосин-то выздоровел?

– Болеет.

В целом не было разницы, болеет главред или нет, – заседание всё равно проводит Дарья Сергеевна, и Мосин также попадает в его жернова. Назвать зачитывание судьёй обвинительного приговора присутствующим коллегиальным органом не поворачивается язык. Это ведь только в сказках герой обманывает судьбу, всегда при деньгах и знает пунктуацию, чтобы в нужном месте поставить спасительную запятую17. В нашем же случае герой бесцеремонно выбрасывается на свободный рынок труда к подножию пищевой цепи.

Ещё не утихли вопли, а электронное наследие изгоя делится между его друзьями, соседями и соавторами отгремевшего успеха. Опустошённые гаджеты в качестве вещдоков ложатся в карманы бдящих security.

Вы скажете: так не бывает. Загляните в контракт редакции, и вы увидите, что даже на неродившейся мысли журналиста уже выжжено клеймо о её интеллектуальной принадлежности. Редко кому из выброшенных удавалось пристроиться у другой чернильницы. Потерявшую нюх ищейку не купит ни один следопыт. Сначала проснувшиеся амбиции толкали гения в объятия какой-нибудь мусорной газетёнки. Затем перештампованный на западный манер фрилансер заваливал мусором более солидные издания. И наконец заводил блог, клянчил подписчиков или сразу исчезал из слухов и сплетен. Что-то ломается в человеке: либо голова, либо позвоночник.

В проёме дверей появилась секретарша Лида, хранительница всех ключей и паролей.

– Новиков, тебя Дарья Сергеевна просит с Олесей посидеть на время летучки. Вы же вроде как с ней друзья.

– С Дарьей Сергеевной?

– С Олесей, идиот. С Дарьей Сергеевной есть кому посидеть. С утра снова вон кучу приглашений прислали.

– И что? Срочно уходит?

– Ага. Как только проведёт ваш утренник, разгонит учредителей, разобьёт кредиторов, обзвонит благодетелей и ещё три листа в ускоренном темпе, так сразу же к полуночи и уйдёт.

– На её фоне мы все выглядим тунеядцами, – заметил Константин Николаевич.

– А вы и… – Лида осеклась. Поправила мини-юбку, растянутую на ширину порожавших бёдер, проглотила гнев и с вежливой ненавистью снова обратилась ко мне: – Так что, Новиков? Будешь сидеть?

***

Трёхлетнюю Олесю, как и всякую дочь начальника, все обожали, но предпочитали держаться на расстоянии заискивающей улыбки. При первом её появлении в офисе не было ни одной женщины, которая не приложила бы свою ладонь к головке любопытно озирающейся девочки.

– Какой у тебя носик! Какие у тебя ушки! А глазки – чудо! Мамины, – разносилось умилительное кудахтанье вокруг смущённого ангелочка.

Однако очень скоро освоившаяся девочка при помощи подручного инвентаря решила исправить огрехи природы на лицах готовых «играть в доктора» квочек. Неопытность молодого хирурга и стерилизованный слюной инструмент повлекли за собой целый ряд неудачных пластических операций, панику пациентов и бегство доноров.

Обращаться с жалобой к матери было опасно: в лучшем случае отправит за горячим материалом в какой-нибудь интернат. К бабке же, бессменной уборщице, успевшей обзавестись двумя талантливыми стажёрами, подходить вообще никто не решался.

На помощь вызвались молодые мужчины, ещё не наигравшиеся в «дочки-папочки», с такими же умилительными прихватами и вкрадчивыми голосами. Болевой порог добровольцев оказался гораздо ниже, а слабая адаптивность лица и тела к новаторским жанрам хирургии привела к исчезновению всего колющего и режущего, включая степлеры, из ареала их естественного обитания.

Дошла и до меня очередь ложиться под самодельный скальпель. На предложение Олеси поменять цвет глаз, можно даже вместе с глазами, я пожаловался, что сегодня мне непременно надо поплакать перед её мамой собственными слезами, а вечером без своих глаз я могу заблудиться в городских трущобах, и меня съедят серые волки. Операцию пришлось отложить до времён, пока не истребят волков или не отстроят город. Мы занимались полезными делами: пересаживали канцелярские иголки опавшим кактусам, играли в карты, травили анекдоты.