Таллинский дневник - Михайловский Николай Григорьевич - Страница 74

Настроение у собравшихся в порту, прямо скажу, было тревожное и гадкое. Все понимали, что положение критическое. Война есть война!

Времени оставалось в обрез.

Комиссар батальона Иван Алексеевич Крылов собрал командиров и политруков рот. Командование батальоном поручили политруку Яковлеву. Это был надежный командир, хорошо известный своей смелостью, уменьем разобраться в обстановке и найти нужное решение. Он участвовал в войне с белофиннами и заслужил высокую награду — орден Красной Звезды.

Яковлев приказал отряду немедленно покинуть гавань и через кладбище, находившееся поблизости, выйти на берег залива к пляжу с тем, чтобы внезапным ударом с фланга ошеломить наступающих гитлеровцев и обойти Таллин с запада на восток. А отсюда двинуться на прорыв по тылам противника, держа направление на Нарву и Кингисепп.

К 31-му отдельному батальону, насчитывавшему около 500 штыков, в гавани присоединилась группа участников обороны Таллина — бойцов и командиров во главе со старшим лейтенантом Кораблевым.

Разъяснили всем план действий и немедленно начали его осуществлять. Первое столкновение с противником произошло на ближайшей дороге. Фашисты как ни в чем не бывало катили на машинах, горланя веселые песни. Батальон открыл по ним огонь из минометов и станковых пулеметов. Фашисты повыскакивали из машин и растерянно заметались на дороге. Из подбитых машин образовалась «пробка», помешавшая врагу подтянуть подкрепления.

Выпустив побольше очередей из пулеметов, наши бойцы свернули в лес и углубились в чащу сосняка и ельника. Лес находился на возвышенности, с которой было видно, как из гавани выходили другие подразделения Красной Армии и тоже направлялись в обход города.

Прошло несколько часов, прежде чем гитлеровское командование спохватилось, что выпустило последних защитников Таллина. Приняты были меры, чтобы не дать им уйти далеко. Фашисты на танках и бронетранспортерах перерезали все дороги, вплоть до проселков, вели бесприцельный огонь по лесам и болотам, через которые пробирались советские воины. Подняли аэростаты воздушного наблюдения, немедленно сообщавшие артиллеристам, где среди деревьев мелькнет группа людей с оружием.

Пришлось отказаться от намеченного плана. Батальон повернул на юг и удалился от Таллина на пятнадцать-двадцать километров. Оторвавшись от преследования, вновь взяли, как наметили, направление на восток.

Шли, отбиваясь от немецких дозоров и гитлеровских прихвостней — банд кайтселитчиков из местных кулаков. Днем и ночью в окрестностях не умолкала стрельба. Это прокладывали себе дорогу те, кто ушел из Беккеровской гавани позже нас на рассвете 29 августа.

— Впоследствии стало известно, — пояснил рассказчик, — что ушедшие вслед за нами бойцы разбились на отряды по 100–200 человек, чтобы легче просочиться сквозь вражеское окружение.

Поливая путь кровью, батальон пробивался на землю, которую еще не топтал вражеский сапог. Ни один день не обходился без потерь ранеными и убитыми… Тяжелораненых бережно несли на плащ-палатках. Раненые разрывными пулями (а гитлеровцы и кайтселитчики только такими варварскими пулями и стреляли) через несколько дней умирали от гангрены. Оставшихся целыми и невредимыми мучила мысль, что они ничем не могут помочь раненым, не имея ни — медикаментов, ни достаточно перевязочного материала.

Приблизительно в 30–40 километрах юго-западнее Раквере батальон попал в засаду. Противник, укрывшийся за деревьями и штабелями дров, пропустил через поляну ничего не заметившую разведку, а затем открыл с близкого расстояния, почти в упор, губительный огонь по основным силам батальона. Потеря бдительности стоила участникам рейда десятков жизней. Погиб младший политрук Марченко, тяжелое ранение получил старший лейтенант Кораблев, выбыли из строя и многие другие.

Батальон принял бой в исключительно трудных условиях, навязанных врагом.

Партийное бюро поручило мне собрать документы убитых товарищей, продолжал вспоминать полковник Бублик. — Я пополз к младшему политруку Марченко, хотел взять его партийный билет, пистолет и дневник боевых дел батальона. Марченко отличался литературными способностями, писал стихи и вел дневник с того дня, как мы отправились в рейд по тылам врага. Но прежде чем я приблизился к Марченко, меня окликнул комиссар Иван Алексеевич Крылов:

— Бублик, я ранен… Перевяжи!

Тотчас я бросился к нему. Комиссар лежал под кустом в стороне. Левой рукой он зажимал большую сквозную рану на груди. Кровь из нее так и хлестала. Для перевязки не хватило двух индивидуальных пакетов. Пришлось использовать красный флаг, который я захватил с одного из хуторов, откуда мы выбили карателей. Флаг я держал для того, чтобы нас узнали свои, если мы будем с боем переходить линию фронта.

Перевязав раненого, я крикнул:

— Отомстим за комиссара!

За мной бросилась на врага группа солдат, залегших под обстрелом. Взрывы гранат сделали свое дело. В образовавшуюся брешь бойцы вырвались из опасного места.

Когда отбежали достаточно далеко, остановились в густом лесу. Бублик пересчитал людей. Оказалось сорок человек, хотя пошло на прорыв значительно больше. Дорогой ценой удалось вырваться из огненного кольца.

Некоторые бойцы уверяли, что по другую сторону зловещей поляны слышался знакомый голос командира, звавшего вперед. Возможно, что и другая часть батальона пробилась через фашистский заслон, но обе группы больше не встретились.

В пышно разросшемся сосняке и ельнике отряд Бублика надежно укрылся от преследования. В лесу росло много грибов, черники, голубики. Ягоды помогали утолить жажду, мучившую бойцов. Черникой Бублик кормил и раненого комиссара. Тот с трудом раскрывал рот и медленно пережевывал терпкие, сочные ягоды.

— Нас уберег лес, — говорил мой собеседник. — К счастью, он был на всем пути. Правда, часто он сменялся топкими болотами. Между кочками и грядами виднелись зеркальца воды. Мы осторожно перебирались с кочки на кочку, рискуя оступиться и шлепнуться в трясину.

А комиссару делалось все хуже. Он потерял столько крови, что уже не мог идти. Пробовали нести его на плащ-палатке, но малейшая тряска причиняла ему мучительную боль. Рана кровоточила сильнее. Спасти тяжелораненого комиссара можно было, только обеспечив ему надлежащий уход и покой.

На привале Бублик подошел к комиссару. Он лежал с закрытыми глазами. Когда я взял его за руку, он открыл глаза и внимательно на меня посмотрел. По его взгляду я догадался, что комиссар принял твердое решение облегчить наш путь. Да, он прямо сказал, что нам его не спасти без серьезной медицинской помощи и ухода. Он потребовал, чтобы мы оставили его на ближайшем же хуторе, где ре окажется немцев и хозяева согласятся его приютить.

Бублик попытался возражать. Нет, бойцы не бросят своего комиссара и будут нести, невзирая ни на что. Комиссар не произнес больше ни одного слова, но так строго посмотрел на старшину, что тот понял: надо повиноваться!

Вскоре нашли в эстонской «глубинке» тихий и заброшенный хуторок, на котором оставалось всего двое обитателей — приветливые старик и старуха. Они не говорили по-русски, но поняли, о чем их просили. Согласились спрятать у себя раненого и обещали за ним ухаживать. А с красноармейцами поделились хлебом.

Когда Бублик рассказывал о прощании с комиссаром, голос у него прерывался. Тяжело вспоминать, что они бессильны были помочь замечательному человеку, служившему для всех примером мужества, стойкости. Он жертвовал собой, чтобы спасти товарищей. Комиссар как бы угадал думы боевых соратников и сказал старшине:

— Идите, Бублик, не задерживайтесь, я верю, что вы дойдете!

На прощание каждый из бойцов поцеловал Ивана Алексеевича. Превозмогая боль, он повторял посиневшими губами.

— Идите! Идите!

Хозяева хутора стояли поодаль и плакали. О том, что произошло потом, Бублик не знал. Он вынес документы Крылова, партийный билет, удостоверение личности, пистолет, карманные часы и записную книжку с адресами его жены и родителей. Партийный билет и удостоверение сдал в политотдел тыла 27-й армии, а часы и записную книжку после войны отослал жене Ивана Алексеевича в город Тайгу Кемеровской области.