Таллинский дневник - Михайловский Николай Григорьевич - Страница 42

«Малая ленинградская земля, Ораниенбаумский пятачок. Сначала трясемся в кузове… Потом ночуем вповалку в какой-то избе… Потом утром снова месим грязь и, наконец, добираемся до расположения батальона морской пехоты. Передний край совсем рядом — это ощущается во всем, поражаемся, что никто не спрашивает документов, никому до нас нет дела… Идем все дальше, дальше. Ухают пушки, пулеметные очереди, повизгивая пролетают мины. Под небольшим пригорком — человек в черной шинели без знаков различия, поросший черной щетиной, с толстыми негритянскими губами, с наганом в руке. К нему то и дело подбегают матросы в заляпанных грязью бушлатах, в тяжелых кирзовых сапогах.

— Товарищ писатель, — слышим мы. — Ваше приказание выполнено.

— Товарищ писатель, — подбегает другой краснофлотец. — Отделение заняло оборону высотки, давайте боезапас.

— Товарищ писатель, — слышится новый возглас.

Человек в шинели без знаков различия оборачивается. Зонин!

Мины, отвратно повизгивая, ложатся рядом. Зонин ведет нас в ближнюю рощицу, прыгаем в окопчик по грудь, это нечто вроде батальонного капе, тут пережидаем налет.

Вчера убило миной командира батальона, сегодня — осколком сразило политрука. В батальоне полтораста штыков. Автоматов нет вовсе. А немцы идут в атаку, поливая из автоматов. Зонин принял командование, иначе к вечеру батальон перестал бы существовать…»

В этих точных чеканных фразах, подобных нашим фронтовым корреспонденциям, ясно вырисовывается образ «товарища писателя» бесстрашного воина. Понятна его психология, весь склад его характера. Такой человек не мирился с тихой спокойной жизнью. Он словно был рожден для боя.

И как-то странно получалось. Мы часто искали людей, совершавших подвиги, не замечая того, что настоящий герой среди нас…

И не приходится удивляться тому, что в 1942 году Александр Зонин добровольно идет в далекое автономное плавание на подводной лодке «Л-3» к берегам Германии. Об этой эпопее можно было бы рассказывать многое, и отчасти это сделал сам Зонин в своем «походном дневнике».

Я позволю привести некоторые строки из этого произведения деловой прозы, характеризующие обстановку, особенности плавания и роль «товарища писателя», который по скромности называл себя пассажиром, а на самом деле был полноправным членом экипажа.

«Я избрал корабль несколько необычный для пассажира. Но в условиях подводного плавания устроен неплохо. Правда, спать в удушливой атмосфере при температуре больше 30 градусов по Цельсию прескверно. Обтирайся хоть каждый получас — влага выступает из пор кожи, капли сливаются в ручейки, и поэтому сон приходит ненадолго. Однако прошедшей осенью в окопах морской пехоты было похуже», — признается Зонин.

И вот они далеко в чужих водах, в подводном положении форсируют минное поле.

«Все ждали после погружения каких-то особенных переживаний. Некоторые даже не могли скрыть нервозность, не владели собой… А сам я? Для других, по крайней мере, казался спокойным. Но это стоило напряжения. Уговаривал себя, что минное поле таково, как десятки других форсированных в Финском заливе. Твердил себе, что для слепой подводной лодки не существует опасности, пока она не произошла…

…Петров нес подводную вахту и вдруг срочно позвал меня к перископу. Жутковато было глядеть на плавающую мину. Ее красноватое эллиптическое тело с рожками поворачивалось, будто искало, обо что разбиться для взрыва. „Л-3“ сделала циркуляцию и удалилась от опасности. Но ничто не помешало бы случайно при всплытии задеть такую игрушку…»

Страница за страницей… Мы узнаем, чем были заполнены многие дни и недели походной жизни:

«Ночью жадно набирался свежего воздуха. Луну нельзя было назвать иначе, как лунищей. Нынче светила — за сотню миллионов ватт. Позвали меня заниматься делом.

Владимир Константинович делал астрономические определения, покрикивая „Товсь!“ и „Ноль!“. Я записывал время по секундомеру».

Зонин, как и все члены экипажа, занят работой. Работой, без которой не найти цель, не атаковать ее.

Наступает долгожданная первая атака.

«Атака началась для меня внезапно. Стрелял Грищенко двумя торпедами. Обе попали. Два отдаленных взрыва дошли через воду. Бомбить нас стали с катеров через две минуты. Петро маневрировал, останавливал электромоторы. Смертельная игра продолжалась больше двух часов… Мы были в центре конвоя, прорывая охранение. Насчитано двенадцать транспортов. Ко дну пошел танкер на пятнадцать тысяч тонн, с топливом. Разлился мазут на воде, а горело, казалось, целое нефтяное озеро».

Естественно, мы вправе спросить, а страшно ли было автору дневника? На это есть короткий ответ: «Страхи в карман и за борт!» Это тоже в духе Зонина.

Уместно привести слова командира подводной лодки Петра Денисовича Грищенко: «В дни самых тяжелых испытаний писатели находились рядом с нами. И не только в дни праздников, а и в суровые будни нашей походной жизни. Лучшее тому подтверждение участие в боевом походе балтийского писателя Александра Ильича Зонина, который пережил с нами труднейшую эпопею. И в наших победах есть немалая доля его ратного труда…»

Попутно следует сказать, что третью военную годину наш товарищ был на Северном флоте. И опять же в самом пекле войны — на торпедных катерах, в атаках…

Зонин достойно прошел и гражданскую и Отечественную войны. После войны написал новые книги о флоте, которые выдержали проверку временем.

Он жил для дела, не щадил себя и слишком рано ушел из жизни. И после смерти он не хотел расстаться с морем. Капитан 2-го ранга Сергей Александрович Зонин выполнил последнюю волю отца. Об этом напоминает выписка из вахтенного журнала одного из боевых кораблей Северного флота:

«Баренцево море. 31 мая 1962 года. 23.13. Легли в дрейф. Приспущен Военно-Морской флаг. Свободная от вахты команда выстроена по сигналу „большой сбор“. Урна с прахом писателя-моряка Александра Зонина предана морю в 69°29′ северной широты и 34°35′ восточной долготы. Ветер северо-восточный 4 балла, море — 3 балла, видимость 5 миль. Дождь».

А поэт Всеволод Азаров написал об этом так:

Литературная группа действует

Дальше я хочу рассказать о судьбе нашего писательского коллектива, сформировавшегося в Таллине в первые дни войны.

Сразу же после Таллинского похода и гибели многих литераторов Вишневский предложил пополнить наши ряды свежими силами и создать писательскую группу. Он получил «добро» от Политуправления флота, и вскоре нам всем, находившимся в частях далеко друг от друга, вручили короткую телефонограмму: явиться на набережную Красного Флота, 38, в военно-морское издательство.

В назначенный день и час мы собрались.

Вишневский был рад этой встрече не меньше нас. Вопреки своей обычной серьезной сосредоточенности он улыбался, неторопливо говорил насчет будущей работы группы: через печать, радио освещать боевые действия балтийских моряков, помогать флотским газетам, писать брошюры, листовки и все время накапливать «капитал» для будущего, чтобы после войны писать романы, повести, книги очерков и воспоминаний.

Планы у Вишневского были широкие, увлекающие. Мы с интересом слушали его. Сидя на диване, курил заметно поседевший в дни войны писатель Александр Зонин, зажав в руках томик стихов, щурил близорукие глаза поэт Всеволод Азаров, куда-то в пространство был устремлен взгляд Анатолия Тарасенкова. Строгими, настороженными были лица Александра Крона, Ильи Амурского, Григория Мирошниченко.