Руна на ладони (СИ) - Федорова Екатерина - Страница 40

Но в следующее мгновенье его ладонь исчезла, сам Ульф откинулся в сторону — а Света, покраснев от смущения, села на постели. Дернула платье и рубаху вверх.

И Ульф тут же опрокинул Свету на подушки, одной рукой мягко толкнув её под грудью — а второй подхватив под затылок.

Как с ребенком возится, мелькнула у Светы мысль. Ульф уже улегся рядом. Пробормотал, посмотрев в её покрасневшее лицо:

— Надо же… даже веснушки пропали.

А следом он крутнул гривну, переложив серебряный витой жгут на загривок — и его шею, поросшую молочными волосками, ниже кадыка перечеркнула толстая цепь, соединявшая сзади концы гривны. Тоже серебряная.

Света вдруг потянулась вверх. Ульф застыл, приподнявшись на локте, когда она поцеловала бледно-розовый рубец у него на груди. Подбородок и нос защекотала светлая поросль…

И пальцы сами легли на живот Ульфа, впалый, неровно-жесткий. Погладили, запутавшись в молочных шерстинках, росших там дорожкой.

Ульф глубоко вздохнул, спросил сбивчиво, когда Света коснулась губами его шрама:

— Моя шерсть… может, тебе неприятно? Если хочешь, в Ульфхольме сбрею все ниже шеи. Чтобы было гладко, как у тебя тут.

Его рука погладила кожу в том месте, где у Светы начиналась линия бикини. Один из когтей скользнул по складке между бедром и холмиком под животом, добрался до ягодицы.

А у Светы перед глазами вдруг встало яркое, почти пугающее видение — Ульф с бритым торсом…

Она фыркнула, помотала головой. И, обхватив его, прижалась лицом к широкой груди. Щекой ощутила твердые, тяжелые пластины мышц под густой порослью, вдохнула запах — моря, соли, мужского пота, ещё чего-то, напоминавшего о травах.

Затем ладонь Ульфа поймала её подбородок. Надавила, заставив вскинуть голову. После поцелуя в губах осталось ощущение сладкой, ноющей немоты.

— Теперь лежи, — приказал вдруг он, оторвавшись от неё.

И Света замерла.

Его ласки опять были пугающе нечеловеческими. Сегодня даже более звериными, чем в прошлую ночь. Горячий язык вылизал соски. Клыки то и дело прихватывали кожу грудей — легко, словно играя…

А когда она, задохнувшись, вцепилась в его плечи, Ульф отвлекся. Проложил цепочку стремительных то ли поцелуев, то ли укусов от её локтя к плечу — оставив на коже легкие розовые следы.

И снова накрыл ртом одну из грудей. Язык примял сосок, по влажной коже скользнули клыки.

Пальцы Ульфа, лежавшие на талии Света, там, где начинался изгиб бедра, безостановочно сжимались и разжимались, проходясь по коже гребнем. И это — тоже звериное…

Но мысли у неё путались, и последнее, что Света подумала — неужели его первой жене все это не нравилось? Жадные, пусть и не человеческие ласки, яростный напор, когда от тебя ничего не ждут, а лишь дают, и дают щедро…

А потом пальцы Ульфа откинули одно её колено в сторону. Затупленные когти скользнули по коже, все ниже и ниже, и её выдох обернулся тихим стоном. Само так получилось, она этого не хотела. Удовольствие, зарождавшееся между ног — и темной волной текущее по телу, было горячим, жарким, почти болезненным. Смывающим всякий стыд.

Ладонь Ульфа накрыла холмик под животом, когти нырнули в мягкое, нежное. И язык скользнул по набухшему соску чуть сильней, приминая его…

Света глотнула воздуха, прошептала, забывшись, на своем языке:

— Пожалуйста!

Удовольствие было слишком сильным. Удовольствие становилось почти мучительным — и ей хотелось, чтобы оно наконец закончилось, завершившись тем, чем кончалось не один раз в прошлую ночь.

Ладонь, мучившая её, вдруг исчезла. Когти, уходя, напоследок погладили нежные складки между ног — теперь влажные, скользкие.

Ульф, хрипло хмыкнув, скинул штаны. Между ног Светы вклинилось его бедро, потом по соскам, ставшим странно чувствительными после поцелуев, колко прошлась поросль на его груди. Соскользнула от движения Ульфа гривна, коснулась её подбородка, зацепилась за него, заставив вздернуть голову…

Она расслабленно, как во сне, вернула серебряный витой жгут на место. Обхватила ладонями его шею. Глаза Ульфа горели сверху — янтарем, жарким, солнечным. Между её ног, раздвигая их ещё шире, вклинилось второе бедро.

Он вошел в её тело медленно, бережно. Его плоть раздвинула вход — и Света, как и в прошлую ночь, ощутила легкую болезненность, когда Ульф замер, войдя, насколько мог. Все-таки он был великоват для неё…

А возможно, и не только для неё.

— Пока не родишь, — пропыхтел вдруг Ульф. — В полную силу не трону. Свейта…

Он потянулся, кончиком когтя смахнул пару шерстинок, прилипших к её щеке. И двинулся, выскальзывая. Света зажмурилась, ощущая, как покачивание корабля сливается с движениями Ульфа.

Наслаждение толчками билось между ног — вслед за его движениями, вслед за его дыханием над ней. Разворачивалось, нарастало, распускаясь горячечным цветком, заставляя забыть все. Влажная от пота поросль на груди Ульфа скользила по её соскам…

А когда Свету скрутило, и она дернулась, с дрожью стискивая его бедрами — Ульф отыскал её губы. И замер, как-то сгорбленно над ней согнувшись, запечатав ей рот поцелуем, пока она прогибалась под ним, несмотря на его тяжесть.

Потом выдохнул:

— Ещё немного.

Снова двинулся, входя в неё до упора. Света почувствовала плеснувшую в ответ волну удовольствия. Уже слабую, угасающую, одарившую тело напоследок дрожью…

Затем все закончилось — с последним осторожным рывком Ульфа, с его выдохом над ней, глухими обертонами напомнившим вой. Он замер сверху, не двигаясь. Света, уткнувшись в его плечо и не обращая внимания на шерстинки, щекотавшие ей нос, подумала — как же все-таки хорошо.

— Вот ещё и ради этого, — пробормотал вдруг Ульф. — Стоит держаться за человеческую ипостась. Лесные волки этим делом занимаются гораздо реже.

Света тихо, обессилено фыркнула. Ульф шевельнулся, выходя.

И осталось только зыбкое покачивание палубы, на которой была расстелена постель. Да ещё жаркое тепло его тела у левого бока.

— Торгейр считает, что во всем виноват Гудбранд, младший сын убитого конунга Олафа, — вдруг сказал Ульф.

Она обессилено перекатила голову по подушке, посмотрела на него. Ульф лежал, подперев голову рукой — глаза закрыты, лицо расслаблено. Словно дремал. Только ноздри подрагивали.

— Торгейр старший сын конунга, был на Хрёланде, когда Олаф исчез. И он полагает, что за Гудбрандом стоит Сигтрюг, сын их тетки, сестры конунга. Говорят, Сигтрюг балуется колдовством. Что для мужчины позорно. Магия и прочие штуки — для слабых женщин. Мужчина должен биться мечом. Надо сказать, о Сигтрюге ходят недобрые слухи. Было несколько поединков, которые он сам затеял, оскорбив людей. Причем все, кого он вызвал, погибли. Кто-то споткнулся в начале драки, кто-то пропустил удар, словно разучился держать меч. Кроме того, люди ярла Хёгни, отца Сигтрюга, часто прикупают новых рабов. Похоже, в их поместье они мрут как мухи. А ещё болтают, будто Сигтрюг может обернуться волком, птицей… или любым другим зверем, по своему выбору.

— Волком? — изумленно спросила Света.

И Ульф открыл глаза. Объявил хрипловатым голосом:

— Я в это не верю. Сигтрюг не дурак, чтобы начать перекидываться в зверя на людях. И не думаю, что кто-то встретился в лесу с волком, который взял да и сказал человеческим голосом — здравствуй, путник, я Сигтрюг Хёгнисон. Это просто бабьи сплетни. Другое дело, что в поединках ему странно везет. И рабы в их поместье умирают…

— Ауг, — вдруг бросила Света. Вскинула руку, коснулась его плеча. — Нордмарк, Ульф. Смотреть — волком! Ты!

Он приподнялся — и ткнулся губами в её ладонь, лежавшую на его плече. Поцеловал, заявил, расслаблено блеснув желтым взглядом:

— Вспомнила, каким увидела меня в доме Ауг — и то, как я начал там перекидываться? Тогда я был зол, Свейта. Старуха пообещала мне невесту, я прождал всю ночь — а ты появилась слишком поздно. Однако мой волк всегда живет во мне. И при первой же возможности он высовывается наружу. Поэтому я могу не сдержаться… особенно если считаю, что кто-то заслужил урок. Но Сигтрюг человек. Я не раз и не два оказывался рядом с ним — и ловил его запах. Если он и превращается в волка, то использует для этого какое-то колдовство. Или зелье. Что-то, что применяет сам, намеренно. А такими делами на людях не занимаются.