Рассказы - Иган Грег - Страница 8

В этот раз я точно знаю, чего я хочу.

Я хочу того, что чувствовал в ту ночь — непоколебимой уверенности, что смерть Эми, — не говоря уже о смерти Андерсона, — просто не имеет значения. Не больше, чем смерть мухи или амёбы. Это как разбить кофейную чашку или пнуть собаку.

Моей ошибкой было думать, что понимание я получу, когда имплант отключится и выйдет. Этого не произошло. Все было затуманено сомнениями и оговорками, вера была подорвана, в некоторой степени, на мой дурацкий комплекс поверий и суеверий, но я до сих пор помню мир, который он мне дал. Я могу еще вспомнить то наводнение радости и облегчения, и я хочу это вернуть. Я хочу это чувствовать не три дня, а всю оставшуюся часть моей жизни.

Убийство Андерсона не было добродетелью, а было моей слабостью. Оставаться собой означало жить со всеми своими противоречивыми желаниями, страдая от множества голосов, звучащих в моей голове, принимая смятение и сомнения. Теперь для этого слишком поздно, узнав вкус права решать, я понял, что не могу жить без этого.

— Чем я могу помочь вам, сэр?

Продавец сердечно улыбнулся.

Часть меня, конечно, по-прежнему сопротивляется тому, что я собираюсь сделать, считая это совершенно отвратительным.

Неважно. Это ненадолго.

Нежность

Когда я пинком открыл дверь, в нос ударили два запаха: смерти и разложения.

Один человек позвонил анонимно. Он каждый день проходит мимо нашего дома и встревожился, когда увидел разбитое, но не замененное оконное стекло. Он безрезультатно стучал во входную дверь. По пути к черному ходу сквозь просвет в занавесках он увидел на кухонной стене кровь.

Дом обокрали; внизу остались лишь следы на ковре от перетаскивания очень тяжелой мебели. Женщина на кухне с перерезанным горлом пятидесяти с лишним лет была мертва уже по меньшей мере неделю.

Мой шлем регистрировал звук и картинку, но не мог записывать запах разложения. По правилам нужно было всё комментировать словами, но я не сказал ни слова. Почему? Назовем это остаточной потребностью в независимости. Скоро станут регистрировать наши мозговые волны, наше сердцебиение, кто знает, что ещё, и всё это для показаний. «Детектив Сигел, факты говорят о том, что вы испытали эрекцию, когда ответчик открыл огонь. Вы бы описали это как адекватный ответ?»

Наверху был полный хаос. В спальне была разбросана одежда; книги, диски, бумага, перевернутые ящики на полу кабинета. Медицинские материалы. В одном углу выделялись единообразием обложек стопки периодических изданий на дисках: «Медицинский журнал Новой Англии», «Нэйчур», «Клиническая биохимия» и «Лабораторная эмбриология». На стене висел свиток в рамке — о присвоении степени доктора наук Фриде Анне Макленбург в две тысячи двадцать третьем году. На рабочем столе просматривались свободные от пыли участки в форме монитора и клавиатуры. Я заметил на стене нишу с дежурным светильником; внизу был выключатель, но светильник был неисправен. Общее освещение не работало; и так везде.

Вернувшись на первый этаж, я нашел дверь позади лестницы, предположительно ведущую в подвал. Заперта. Я призадумался. Для входа в дом у меня не было выбора, кроме как вломиться; здесь я находился на шатком законном основании. Я не искал ключи, и не было четкого основания полагать, что необходимо срочно попасть в подвал.

Но что изменила бы ещё одна сломанная дверь? Полицейским предъявляли иск за отказ начисто вытереть ботинки о половую тряпку. Если гражданин захочет обвинить вас, он найдет причину, даже если войдешь на коленях, махнув пачкой ордеров, и спасешь всю его семью от пыток и смерти.

Никакого взлома комнаты, и я выбил кулаком замок. От запаха меня чуть не вырвало, это был избыток, концентрация, которая была подавляющей; но запах сам по себе не был противным. Наверху, увидев медицинские книги, я подумал о морских свинках, крысах и мышах, но запах не походил на вонь содержащихся в клетке грызунов.

Я включил фонарик на своем шлеме и быстро двинулся вниз по узким бетонным ступеням. Над моей головой была массивная, квадратная труба. Труба кондиционера? Это имело смысл; в доме не могло быть нормального запаха при таком устройстве, но без подключения энергии к подвальному кондиционеру.

Луч фонарика осветил стеллаж, украшенный безделушками и горшечными растениями. Телевизор. Картины с пейзажами на стене. Куча соломы на бетонном полу. На соломе свернулось клубком мощное тело леопарда, легкие заметно вздымаются, но в остальном спокойно.

Когда луч упал на клубок темно-рыжих волос, я подумал, что это жующие челюсти на отдельной человеческой голове. Я продолжал приближаться, ожидая и надеясь, что побеспокоив животное за едой, я спровоцирую его напасть на меня. Я носил оружие, которое могло разнести его в клочья, а результат был бы для меня намного менее скучным и занудным, чем контактировать с ним живым. Я снова направил свет на его голову и понял, что ошибался; оно ничего не жевало, его голова была скрыта, убрана, а человеческая голова просто…

Опять несуразица. Человеческая голова была попросту приделана к телу леопарда. На человеческую шею распространялись мех и пятна, и она сливалась с плечевой областью леопарда.

Я присел на корточки рядом с леопардом, размышляя прежде всего, что могут сделать со мной эти когти, если я отвлекусь. Голова женская. Хмурая. По-видимому спит. Я поместил руку возле её ноздрей и почувствовал, как воздух время от времени вырывается из огромной груди леопарда. Эти более чем плавные движения кожи сделали сращивание для меня реальным.

Я исследовал остальную часть комнаты. В одном углу виднелось углубление, которое оказалось унитазом, вмонтированным в пол. Я поместил ногу на педаль поблизости, и в унитаз из скрытой емкости хлынула вода. В луже воды стоял вертикальный морозильник. Я открыл его и нашел стойку, содержащую тридцать пять маленьких пластмассовых пузырьков. На каждом из них виднелись смазанные красные буквы, обстоятельно объясняя поврежденное слово. Чувствительная к температуре краска.

Я вернулся к женщине-леопарду. Спит? Притворяется спящей? Больной? В коме? Не жалея, я похлопал её по щеке. Кожа казалась горячей, но я понятия не имел, какой должна быть температура. Чтобы разбудить, я потряс её за плечо, на этот раз с немного большим уважением, как будто прикасаться к леопардовой части могло оказаться опаснее. Никакого эффекта.

Потом я встал, подавив вздох раздражения (психика реагировала на все мельчайшие шумы; меня допрашивали часами из-за таких вещей как неразумный возглас триумфа), и вызвал машину скорой помощи.

Мне следовало знать, а не надеяться, что на этом проблемы закончатся. Пришлось преградить путь санитарам, чтобы они не ушли. Одного из них стошнило. Они отказывались класть её на носилки, пока я не пообещал поехать с ней в больницу. Её рост был около двух метров, не считая хвоста, а вес, должно быть, килограммов сто пятьдесят. И нам втроём пришлось поднимать её по неудобной лестнице.

Прежде чем покинуть дом, мы целиком накрыли её простыней и я позаботился, чтобы под ней не угадывались формы. Снаружи собралась небольшая толпа, обычное разношерстное сборище зевак. Потом прибыла бригада криминалистов, но я уже все сообщил им по радио.

В отделении скорой помощи больницы Св. Доминика, один за другим врачи бросали один единственный взгляд под простынь, а затем исчезали, бормоча невнятные оправдания больше их не беспокоить. Я чуть не вышел из себя, когда пятый, которого я загнал в угол, молодая женщина, побледнела, но сохранила спокойствие. Направив луч фонарика в открытые глаза женщины-леопарда, доктор Мюриэл Битти (согласно надписи на бейдже) объявила, что «она в коме», и начала выпытывать у меня детали. Когда я рассказал ей все, у меня самого появились вопросы.

— Как такое возможно сделать? Сплайсинг генов? Трансплантация?