Демон против люфтваффе (СИ) - Минский Анатолий - Страница 46

Повторюсь — вот это настоящее пекло! Кок вонзается прямо в фонтан грязи, дыма и огня, лопасти рубят в воздухе дёрн, его зелёная кровь липнет на бронестекле. Грохот канонады начисто заглушает рёв тысячи с лишним кобыл под капотом и треск камней по крылу, а я только молюсь перед небесным начальством — не попади колесо в воронку, не забейся маслорадиатор…

Взлетел в футе над изгородью, тщательно осмотревшись — не тянется ли за "Спитом" зловещий шлейф. Вроде как Господь миловал. Преследовать и мстить поздно, отбомбившиеся "Хейнкели" флегматично взяли курс на юг.

Выписал широкий круг над аэродромом. Где были стоянки — сплошное пламя. Выходит, я спас тебя, "Спитти" — дружок. Не забудь отплатить тем же. Надеюсь, Митч вовремя зарылся в щель.

Постепенно набирая высоту и присоединив, наконец, шлемофон к разъёму, я попробовал связаться с диспетчером сектора. Куда там! Эфир забит воплями, "факинг гунн" и "санофбич" — самые мягкие выражения.

"Хейнкели" далеко. Но были и другие группы германских коршунов, что раньше просвистели в вышине над Тангмером. Им же как‑то нужно вернуться во Францию?

Накрутив высоту под двадцать четыре тысячи футов, я увидел, наконец, такую эскадру и поразился — строй совершенно ровный, чёткий, как на параде. Значит, они прогулялись без рандеву с истребителями и артиллерия ПВО их не достала. Сознавая, что про этот бой мне лучше нигде не упоминать, я полого устремился к замыкающим машинам их образцовых шеренг, догнав последний "Юнкерс" за пределами Сассекса. Думаете, парни, из Англии выбрались, и над Ла — Маншем ничего не грозит?

Больше никогда, наверно, не придётся атаковать двухмоторный бомбардировщик столь легко. Я подобрался к нему двумя сотнями ниже и чуть левее, почти уравнял скорость и одним движением вознёсся наверх, в какой‑то сотне футов от стабилизатора.

"Юнкерс" вблизи выглядит внушительно, уверенно распластав широкое крыло. В кабине стрелка пусто — явно перелез вглубь в фюзеляжа и радуется, что опасность позади, скотина. Поэтому я повёл длинную очередь вдоль борта и зацепил двигатель.

У "восемьдесят восьмого" пилот сидит у левого борта. Наверно, свет в конце тоннеля увидел, когда машина ещё не коснулась воды. К "Спиту" потянулись золотые проволочки от хвостовых стрелков двух других замыкающих, но я не стал нарываться, крутанул вираж и проводил крестника в последний путь, у самой воды шмальнул очередь вдогонку, из каких‑то мальчишеских хулиганских побуждений. Гунн свалился левой плоскостью вниз, в небе не распустился ни один парашютный купол.

Бензина — хоть залейся, но какое‑то внутренне чувство сказало, что на сегодня хватит испытывать Фортуну. Судя по относительному спокойствию, разлившемуся по радиоэфиру, бои закончились не только на моём фронте. Пассажир заявил протест, требуя догнать другого бомбера. Я проигнорировал его и повернул на север.

На подлёте к Тангмеру увидел "Спит" Бадера с ведомым. Сердце ёкнуло в лётные сапоги. И это — всё, что сохранилось от крыла?! Действительность ещё хуже, за ведомым стелется белый шлейф, предвещающий как минимум ремонт. Если внизу осталось кому и где ремонтировать самолёты.

Я поравнялся с лидером, качнул крылом… и чуть не выпустил баранку из рук от изумления. В "Спите" топливный бак между лётчиком и мотором, в паре дюймов от ног. Воняет бензином всегда. Мы не то что летаем — чуть ли не плаваем в нём, а безногий авантюрист закурил прямо в воздухе, сдвинув фонарь и маску! Он выпустил клуб дыма, унесённый ветром назад, и помахал мне рукой, в которой зажата неизменная трубка.

"Демон, прибавь газу. Слышал? Нас бомбили. Выбери местечко без дырок, Дика на второй заход не хватит".

"Вас понял, Салага. Пощупаю".

Я прогулялся на бреющем, со щемящим сердцем рассматривая результаты бомбёжки, показал парням самый целый кусок.

Сели. Взлётно — посадочные полосы ещё ничего, только залепить дыры раствором, а вокруг…

"Герника", — охнул Ванятка.

Ни одного целого здания. Ни единого сохранившегося самолёта — уничтожены и на стоянках, и в ремонтном ангаре. Лётное поле затянуто дымом. Бензин, видимо, выгорел, а теперь на лицо и одежду спускается тяжёлый чад от смазочных масел.

Рик, провонявший копотью, радостно затявкал у крыла. Хозяин вернулся! Больше нет проблем…

Митч, и без того не слишком блистающий строевой выправкой, приобрёл хромоту.

— Ранен?

— Нет, сэр! Слишком быстро убегал в укрытие.

Я воровато оглянулся.

— Ставлю литр виски. Быстро почистите и зарядите пулемёты, выкиньте плёнку.

— Скрыть стрельбу, — понимающе кивнул техник. — Салага же запретил. А сколько?

— Один восемьдесят восьмой. Но меня скорее взгреют, чем наградят.

— Понял! — Митч обернулся, чтобы найти оружейника. Потом снова глянул на меня, радостно оскалившись. — Горжусь вами, сэр!

Но наш маленький обман не удался. Это я носом почуял, когда табачный выхлоп перебил масляное благовоние.

— Вылетел без разрешения.

— Сожалею, сэр!

Я вытянулся и откозырял. Почему‑то вспомнил комиссара бобруйской авиабригады товарища Фурманского, выписавшего мне путёвку на курорты Испании. Вот бы позеленел, если отдать ему честь по — буржуйски, ладонью вперёд от фуражки!

За время, уделённое приятным воспоминаниям о солнечной Советской Белоруссии, Бадер шагнул к крылу и колупнул пальцем нагар от кордита на дульном срезе. Для пробных полётов оружейник аккуратно заклеил стволы, чтоб не пылились зря, пломбы сорвало пулями.

— А пулемёты просто опробовал.

— Да, сэр.

— И как? Плёночку вместе посмотрим?

— Как прикажете. Я же не виноват, сэр, что под пробную очередь "Юнкерс" подвернулся.

Даг выбил трубку, раскуренную ещё в воздухе, посмотрел мне в глаза с каким‑то незнакомым и грустным выражением.

— А сейчас объяснишь мне, что взлетел, лишь бы спасти "Спитфайр" от бомб?

— Истинная правда, сэр! Кружил над полем, ожидая уменьшение задымления. Увидел гуннов. И… проверил пулемёты.

Бадер тоскливо оглядел стоянку, украшенную лишь тремя относительно целыми машинами, остальное — кострища. Он не матерился как обычно, и это особенно напрягло.

— Не хочешь понять. Самолёт ценен, но он — просто железо. Лётчика твоего уровня нужно готовить года два. Сегодня сбито десять наших, хорошо, если половина пилотов уцелела, — он мотнул головой в сторону, откуда тянулся протяжный собачий вой. — Железо привезут. Кому летать на нём? Ладно, накажу после боёв. Сейчас узнаем, есть ли потери среди наземных.

Обошлось ранеными и контуженными, один сильно обгорел, позднее — скончался. Зенитчики доложили о двух "вероятно повреждённых" бомбардировщиках противника, Бадер и Ричардсон презрительно скривились — я редко когда видел у них подобное единодушие.

— Еду домой. Подкинуть к Мардж? Здесь всё равно ночевать негде.

Мы укатили. За спиной всё так же клубится дым, а неутомимый коммандер гоняет аэродромных, заставляя расчищать обломки, убирать мусор, тушить пожары. До газонов очередь не скоро дойдёт.

Мардж скрючилась на кровати в двухместной комнате общежития, вся в слезах и в истерике.

— Представляешь? Когда стало понятно, что "Хейнкели" идут прямиком на Тангмер, наш офицер скомандовал… надеть каски! Он запретил спуститься в убежище! Как будто каска спасёт от падающего перекрытия.

Она зашлась рыданиями.

— Выжило пятеро… Двух девочек, которых солдаты вытащили позже, здорово обожгло… Остальных разложили на траве, рядком. Понимаешь? Почти все, с кем болтала и пила кофе утром, лежат на земле, прикрытые брезентом, из‑под него торчат неподвижные ноги в одинаковых форменных туфлях и чулках… Многие и без ног.

Внезапно истерика сменила направление.

— Ты убьёшь их, лётчик Хант? До единого, чтоб только кровавые обрубки валялись под брезентом!