Королева Златого Леса (СИ) - Либрем Альма - Страница 76

— Милый, — выдохнула она. — Тони, у людей не бывает идеалов.

Она долго смотрела на него, молчала. А после отвернулась — и Громадине показалось, что он наконец-то сумел дышать.

Он сжал в руках траву, неосознанно копируя движение Роларэна. Но если в пальцах эльфа тоненькие зелёные лезвия оставляли лишь мелкие затягивающиеся порезы — и словно пылали своей силой ещё больше, — то Тони несвоевольно срывал их, сминал в своих руках, превращал в кашицу с приятным запахом, свойственным одной только смерти. Шэрра задыхалась от человеческого искусства в растениях — от того, как они, стремясь к формам, срезали ветви, мучили деревья, пытаясь придать им форму. Когда в Златом Лесу всё было так, как надо, шептали ей подснежники, эльфы только пели растениям песни. Они не требовали от них ничего больше, кроме как счастья — и красота тоже была в этом. А ровные, выстриженные кусты, выстроившиеся гладкими отвратными рядами… До чего же всё это было наигранно и противно! До чего же тошнота подкатывала к горлу — как тогда Шэрре было неимоверно гадко, когда она миновала прекрасные человеческие сады, выстроенные на ненависти и боли. Она смотрела на кусты, на садовников, на то, как ножами срезались ветви… Не ради того, чтобы лучше росло — и эльфы иногда косили траву, и эльфы ели растительность, и эльфы сознавали, что у деревьев надо забрать лишнее, чтобы они лучше плодоносили и не задыхались от лишнего веса. Нет! Ради того, чтобы очередной куст был похож на кошку… А что это за варварство — летом! Летом, когда растение дышало и жило.

Эльфы умели это делать. Но сейчас, когда в Златом Лесу пропали времена года, а ненависть королевы Каены затопила всё, что могла, им оказалось не до искусства. Эльфы предали сами себя — что уж тут ждать от них верности к кому-то другому?

Два года назад Шэрра думала иначе. Она полагала, что все они — жертвы обстоятельств, несчастные, измученные, нуждающиеся в помощи, в спасении от Её Величества. Но Вечность меняет. Роларэн разорвал её жизнь на кусочки, заставил её просочиться бесконечными капельками того, чего не познать ни единому существу в Златом Лесу. Она — не пародия, не эльфийка с чужим, ворованным именем. Её Златое Дерево не должно расти снаружи.

Её душа внутри.

Он шептал это ей с такой уверенностью, с такой болью тогда, и Шэрра верила в это сейчас. В него верила. В то, что это однажды закончится.

— Ты неправа, — возразил Тони, и девушка с трудом вспомнила, о чём же они говорили. — Люди о многом думают, люди… Нам трудно, Шэрра, — он зажмурился, — просто мы изредка стараемся этого совсем-совсем не показывать, понимаешь?

Она слабо кивнула и улыбнулась. Это всё, конечно же, та ещё глупость. Люди? Не показывать? Они ведь несдержанные… глупы, ограничены в своих возможностях и даже периоде жизни. Они — хуже эльфов периода Каены. И Шэрра порой грустила по тому простому, логичному злу, что преследовало её в старом мире. По Тварям Туманным. По смерти от чужой руки — а не от отвращения к самому себе и к собственной природе, человеческой донельзя.

Вечным может быть не каждый. Роларэн не зря говорил, что у эльфов отобрали всё не просто так, а за дело, что Холодные Туманы — это плод их грехов. И Твари Туманные — нерождённые, неисцелённые дети. Да, у Роларэна не было Твари Туманной с клыками, с горящими на свету глазами, пылающими, будто бы огни. Его Тварь Туманная таилась где-то в реальной жизни, из плоти и крови, с острыми ушами. Дочь, жена? Трудно ответить — он и сам бы, пожалуй, не смог.

— Понимаю, — прошептала она, отвечая скорее на свой внутренний вопрос. — Трудно быть тем, чем ты есть, не присыпав это пыльцой ворованных идеалов.

Тони глубокомысленно кивнул, хотя, по правде, даже не понял, о чём шла речь, а после так быстро для человека и так глупо для эльфа — Вечного, разумеется, — сжал её руку. Шэрра только усмехнулась. Ему было приятно думать, что в этих прикосновениях чувствовалась сила, что он буквально вливал её в девушку, демонстрировал собственное могущество. Увы, но… Но.

Трудно было объяснить, что на самом деле для неё это означало. Даже самой Шэрре — неимоверно трудно.

— Шэрра, — прошептал он, — ты знаешь, что умрёшь, если пойдёшь за ним? Он, кажется, даже не скрывает этого. Он убийца!

Девушка меланхолично покачала головой. Она пошатывалась из стороны в сторону с таким отсутствующим взглядом, словно чары Роларэна давно уже успели оградить её от постороннего влияния.

Парень сжал её ладонь крепче, до боли, едва ли не до хруста костей. Она открыто улыбнулась ему, заглядывая в широко распахнутые глаза, и по-эльфийски как-то пожалела. За то, что он мог чувствовать, за то, во что пытался уверовать по отношению к ней.

— Не стоит, — покачала головой эльфийка. — Правда, Тони. Не стоит.

— Пойдём со мной.

— Он найдёт.

Рэн не станет искать. Он будет ждать, пока она вернётся. Об этом Шэрре было известно — но отойти от своего же обещания она не могла. Разочаровать последнего Вечного, отобрать у себя душу. Как же страшно, когда гниёт не твоё Златое Дерево, а что-то внутри. Наверное, ещё и больно — морально уж точно, а физически — она понятия не имела, что на самом деле будет. Трудно, слишком трудно.

Она — не Вечная. Она — иллюзия человеческого мира, вдохнувшая слишком много свободы, чтобы адекватно оценивать ситуацию.

Ей хотелось тех прежних неспешных разговоров с Рэном, когда не приходилось ждать Громадину Тони. Не слышать абсурдных признаний в любви от человека — даже одно это давало исчерпывающую его характеристику!

— Я защищу, — уверенно ответил он. — Я сумею. Знаешь, есть крепости, в которые даже эльф не способен проникнуть!

Роларэн сминал реальность, будто бы исписанный лист бумаги, и складывал умело новые слова-личности, новые сущности… Сумеет ли что-то сделать с этим Громадина Тони? С тем, как легко магия кружилась в эльфийских пальцах, как он ткал полотно силы, как медленно и одновременно быстро творил ажурные петли мира, изгибал его, как ему одному было удобно, а потом выпрямлял, вновь по образу и подобию…

Нет, и Шэрра в этом ни капельки не сомневалась. Именно потому её смех был таким звонким, таким довольным и весёлым. Она ни минуты не верила в Громадину Тони, она не собиралась в него верить.

— Крепости? Ты думаешь, что эльфийка сможет засесть дома и рожать тебе детей, защитник?

Она не хотела допускать грубость. Просто прервать его тихий говор, его уверенность в том, что он сможет завоевать её.

Тони почти поверил. Даже тогда, когда она стояла в крови на коленях, прижимала к себе ладони Рэна, пытаясь заживить истерзанные палицей руки — он и тогда верил в то, что рано или поздно Шэрра одумается.

— В первую очередь ты женщина. А в каждой женщине есть материнский инстинкт.

— Мой материнский инстинкт принадлежит другому мужчине.

— Тому, что ведёт тебя насмерть?

— Тому, что не наблюдал бы, как меня избивали.

Тони промолчал. Он долго-долго пытался сконцентрировать взгляд на чём-то другом, не на ней, и в итоге выбрал в качестве собственной цели палицу.

Роларэн отбросил её в сторону, подальше от себя, и та теперь покоилась практически у ног Громадины. Он даже боязливо отодвинулся, вспоминая, что она — кусок деревяшки же в общем-то! — сделала с теми, с кем он учился, должен был плечом к плечу идти в походы. И Рэн после этого шёл, не падал, словно не было ни единой раны, ни единого пореза — словно и страдания в его теле не было, и места для него не сыскалось.

Мастер.

— Почему Мастер? — спросил вдруг Тони. Шэрра не ответила — она не знала, по правде. Она могла только предполагать, но отвечать за того, кто для неё одновременно был столь далёк и столь близок, не осмелилась. Тони подался вперёд, вновь попытался коснуться её рук — и вновь Шэрра отодвинулась дальше. — Я вмешался. Ты ведь помнишь, что я вмешался, хотя ненавидел этого Рэ.

— Потому что он был тщедушным пареньком, а на него всё равно пал преподавательский глаз? Так ты купался в любви Миро, разве этого было мало?