Королева Златого Леса (СИ) - Либрем Альма - Страница 67

Просто бесполезно.

Порой Шэрра диву давалась, как его сумела полюбить Каена, этого мужчину, полностью сконцентрировавшегося на любви к мёртвому уже существу. Но она никак не могла добиться даже ответа о том, как именно умерла его дочь. Она порой даже думала, что на самом деле всё значительно хуже, чем она может себе представить.

О, нет, впрочем. Самый странный, противоестественный, отвратительный вариант его любви она уже давно возродила в своих мыслях. Она уже представила себе то, что, пожалуй, не имела права никакого представлять, давно уже сопоставила с фактами, а потом заставила себя отпихнуть в сторону эту самую фантазию, как что-то глупое.

Рэн не мог. И мир этот не имел никакого права востребовать от неё родить что-то подобное. Может быть, Шэрра и оказалась в этой головоломке по собственной воле, но в ней ещё остались капли здравого смысла. Она ведь совершенно его не любила, правда? Не настолько, по крайней мере, чтобы…

Нет. Она возвращала своё. И чем бы это своё не оказалось под конец, она, так или иначе, всё равно его вернёт. Даже если ради этого придётся однажды перевернуть мир с ног на голову.

И вот это-то как раз Шэрра осознавала куда более ясно, чем имела на самом деле на это право.

— Ты должны была умереть от этого яда, — покачал головой Тони, отступая от неё на шаг, когда Шэрра заставила себя встать на ноги. Роларэн пробормотал что-то сквозь тяжёлое, густое сновидение, и она посмотрела на кулон, всё ещё не спрятанный за воротник рубашки, не прикрытый ни тканью, ни иллюзией.

Она помнила, как холод металла — что это, серебро? — сжигал кожу, как он оставлял болезненные следы, хуже даже, чем от излишних, глупых поцелуев с его стороны. Но он не целовал её бессмысленно. Он оставлял, впрочем, на её коже клейма, те, на которые больше никто не осмелится. Он тоже не испытывал к ней ничего, кроме желания вернуть всё, как было — и Шэрра этому желанию на удивление быстро подчинялась, так покорно, так послушно и до того странно, что аж сама давалась диву. По крайней мере, какое только право она имела подобным образом распоряжаться собой, давать себе шанс?

Откуда в ней было столько жажды вернуть его прошлое вспять, выстроить его в будущем, но уже не изломанное, а истинное?

Она не хотела задавать себе этот вопрос, потому что могла придумать только один ответ.

Она возвращала своё. Потому что это не принадлежало той, что украла его много лет назад, когда не было на свете женщины, которую Роларэн вынужден был дождаться. Шэрра никогда не ставила себя на место замены — теперь она чувствовала себя хозяйкой того, что у неё украли.

— Вечные не умирают от яда эльфийских палиц, — отозвалась Шэрра. — Потому что они Вечные.

— А ты — Вечная?

Она молчала. Смотрела куда-то в пустоту и даже не задалась вопросом, знал ли он на самом деле, что означала эльфийская вечность. По правде, об этом никто не знал, даже эльфы, и в тот же момент, ведомо было практически всем. Просто люди не представляли, как это, что в границах Златого Леса есть кто-то, кто умрёт, не дожив до своей первой сотни, да что там, первого пятидесятилетия… А кто-то не разменяет и десяти, однако, лет.

— Нет, — наконец-то ответила Шэрра. — Но за все ваши грехи в человеческом мире вечны все эльфы. А в Златом Лесу я бы, наверное, умерла.

Рэн так не считал. Не было смысла привыкать к боли, если бы яд был смертелен для неё там. Наверное, он полагал, что существует способ спастись или как-нибудь обойти смерть. Или обойти саму процедуру с проклятыми палицами. Она не хотела об этом думать.

Мысли крутились вокруг другого. Ей хотелось вернуться к нему в объятия только потому, что там она чувствовала его своим — едва ли не своей собственностью, — а её отчего-то до ужаса тешила эта поразительная дикость. Шэрра знала, что не имела сейчас на Рэна права, осознавала это до такой степени ясно, что буквально горела отчаянным желанием разорвать все границы уже сегодня. В этот миг.

Разорвут границы они после смерти Каены. Она пообещала себе это мысленно только сейчас, но была намерена сохранить клятву, не нарушить завет до самого конца смертельного путешествия.

Она думала, что будет слабым котёнком, какой-то обыкновенной жертвой в его руках, слезливым ребёнком, что будет пытаться вырваться из его рук и куда-то убежать, но нет. Она чувствовала себя чем-то даже хуже Каены, по крайней мере, уж точно хладнокровнее, в разы злее — она отбирала у прошлого мужчину, она пыталась выцарапать его из рук той, что подарила ему дочь, той, что давно уже была мертва, только ради одного лишь чувства справедливости.

И откуда только этому чувству было в Шэрре взяться? Она до сих пор не могла до конца понять этого, но отрицать всё, что крутилось в голове, стало бессмысленным. И Тони, смотревший на неё этим глупым влюблённым взглядом, бедный Тони, который, рано или поздно, всё равно предаст.

Люди всегда предают. Она знала об этом. Она знала и чувствовала, что дорога на юг, к Златому Лесу, будет для Громадины достаточно долгой.

— Неужели тебе не гадко находиться в его руках? — прошептал Тони. — Ведь он обманщик…

— Вечные не лгут.

— Он предатель.

— Вечные не предают.

Тони поджал губы. Он сказал бы что-то ещё, да вот только не получалось. Все слова застыли в горле, будто бы надеялись никогда-никогда не вырваться на свободу. Как же несчастен он был! И сколько всего ещё придётся передумать, чтобы наконец-то исцелить собственную исколотую невидимыми, но такими ненавистными шипами душу…

— Вечные, — повторил он загадочное слово, будто бы невдомёк было, какое это вообще может иметь отношение к живому существу. — У всего есть свой срок годности. За всё надо платить.

— И кто говорил тебе это? Мастер? Эльфы платят за это тем, что у них практически не бывает детей, — зло отозвалась Шэрра. — Платят тем, что после смерти у них нет ни того, что вы называете небесами, ни противоположного им. Вы мечтаете о вечности навсегда, после смерти, вечности без хлопот, достаточно только жить по законам. А для эльфов никаких законов не существует. Эльфы всегда знают, что прожить надо вечностью свою так, чтобы больше не потребовался второй шанс. Его-то у них нет.

— Зато и дары у них слишком громадны, — покачал головой Тони. — Людям такого никогда не предлагали.

— Рассказать тебе сказку?

Так бы ему ответил Роларэн. Сейчас Шэрре совершенно не хотелось копировать его, но мысли как-то сами по себе пришли в голову, и теперь приходилось выплёскивать его на того, кто оказался достаточно близко.

— Расскажи, — согласился Тони. — Я люблю сказки. Моя мама всегда так загадочно и так прекрасно…

Она оборвала его коротким жестом. Громадина не умел хорошо говорить, и его слова казались Шэрре ядовитыми. Он убивал ту историю, которую она могла ему поведать, убивал в корне, а девушка не могла позволить ему подобную вольность. Ни за что. Она, в конце концов, не сама плела повесть, чтобы вот так разбазаривать её на глупых людей.

На жестоких людей.

На людей, которые погубили и эльфов, и Златой Лес вместе с ними.

— Однажды, в далёкой-далёкой стране, — начала она, — жил-был король… Тогда, когда начинается эта история, он ещё не был королём, — она повторяла слова Роларэна на свой новый манер, — и не собирался им становиться. Но сила у него была уже тогда. В той стране жили счастливые люди и несчастные — разные, в общем. И эльфы жили. Та страна слишком далеко от нас, чтобы до неё можно было добраться. У него был поразительный дар — он мог сеять добро и надежду по всему миру. Он подхватывал нить ненависти и ткал из неё любовь…

Она посмотрела на Тони испытывающе, но тот никак не отреагировал. Он слушал эльфийскую древнюю сказку о живых, которых никому из них никогда бы не увидеть.

— Он был замечательным мужчиной, — продолжила она, — и обрёл своё счастье. Он мог остановить армии одним только движением руки, чтобы ненависти в них, в людях, в воинах, больше не было, чтобы пылала одна только любовь. Он хотел, чтобы всё было легко, чтобы миру не требовались правители. Но чем больше он гасил ненависть, тем больше её становилось. Тогда он обернул свой дар себе в корысть. Он ставил на колени той силой, которой хотел даровать счастье.