Последний Карфаген
(Повесть. Рассказы. Дневники) - Козлов Сергей Сергеевич - Страница 8

— Меня зовут Ирина… Андреевна… Но теперь это неважно.

— Мне, напротив, важно все. Хотя, если честно, чем больше я знакомлюсь с этим миром, тем меньше мне хочется о нем знать.

— У меня было такое же чувство омерзения ко всему окружающему после смерти Саши, но потом я как-то ранним летним утром, пяти еще не было, вышла на улицу. И душа все равно запела. В раннее небо рванулась. Даже поверилось вдруг, что Саша где-то рядом. Но это, пожалуй, качественно другие ощущения, не похожие на ваши.

— Но очень близкие… А фамилию мою Болотов не называл? Может, еще какие привязки были?

— Нет, фамилию точно не называл. Он еще оговорился, что вы якобы прошли огонь, воду и медные трубы.

— Да уж, до медных труб мне оставалось совсем чуть-чуть. Жутко ненавижу похоронные оркестры. Покойникам и то наверняка тошно.

— Постойте! Я вспомнила вот что: я обратила внимание на ваш странный браслет. Стрелу на нем заметила и спросила о ней у Болотова. Может, в шутку, а может, и всерьез он сказал, что вы относитесь к высокочтимой касте стрелков.

— Стрелков?

— Да, и больше ничего. Разве что наш с вами разговор. Потягивая шампанское у фуршетного стола, вы пообещали зайти ко мне, чтобы ознакомится с тем, что у меня осталось от Саши. Мол, все уладим, и если есть какие-то зацепки, отследим. Это все, — закончила она и показала, что намерена ехать по своим делам на подъезжающем автобусе.

— Спасибо, — что мне еще оставалось?

Уже сделав несколько шагов, она остановилась. Оглянулась, внимательно посмотрела на меня и раскрыла свою сумочку.

— Тогда вам достаточно было взглянуть один раз на этот листок с моим адресом, чтобы его запомнить. Во всяком случае вы сами так сказали. Этот листок с тех пор я ношу с собой. Просто руки не доходили выбросить. Не знаю почему, но я вам поверила. Возьмите. Хуже мне уже не будет.

«Будет», — подумал я, но сам для себя подобный жестокий вывод обосновать не мог. Взял протянутый мне вырванный из блокнота листок с адресом Ирины Андреевны Земсковой и остался стоять на остановке с еще большим количеством вопросов в голове, нежели до встречи с этой несчастной женщиной.

В доказательство тому, что все проходит и в то же время ничего не меняется, крупными хлопьями пошел снег. Стало зябко и одиноко. Подняв воротник, я двинулся куда глаза глядят.

Вечером Рита показательно не спрашивала меня, как я провел день. За ужином я рассказал ей весь разговор с Ириной Андреевной, и она заметно успокоилась. Наш дуумвират пришел к выводу, что следом за именем потянется фамилия и все к ней прилагающееся. Хотя мы обоюдно (каждый по-своему) опасались новых данных: она переживала, что вместе с именем вернется и тот, кто хотел взорвать меня, но я почему-то сомневался, что взрыв относился именно ко мне. Мог ведь я оказаться там случайно. Маловероятно, но мог. Я опасался, что знание своего прошлого разлучит меня с Ритой. Появится какая-нибудь тетка, называемая супругой, родственники и прочая, и прочая… И будет долгий и нудный разбор событий и отношений с людьми, которые для меня в настоящем ничего не значили. Наверное, подло было так думать о тех, кто, возможно, не спал ночей, разыскивая меня по моргам и больницам. Но ведь не нашли!

Худшие опасения Риты подтвердила моя «выходка» (как она ее назвала) во время совместного (тихого семейного) просмотра телепередач. Первыми на очереди были новости. После перекачки международной и внутренней напряженки в квартиры и без того затравленных россиян телевидение показало арсенал оружия, обнаруженный доблестными рубоповцами где-то в Екатеринбурге. Камера любовно скользила по лежащим рядком стволам, а я вдруг начал комментировать:

— Пистолет «Тип 64», редкая штука, китайский подарок разведчикам и диверсантам, предназначен для бесшумной и беспламенной стрельбы… О! А вон тот АКМ и не АКМ вовсе. Это дешевка албанская. Минут пять боя и можно выкидывать. Как и китайские. Ха! Конструкция Евгения Драгунова — девятимиллиметровый «Кедр». А вот уже серьезная штука: В-94, с двух километров в бэтээре дырку делает. С такой винтовкой… — и с непонятным самому себе восторгом посмотрел на Риту.

— Так вы, значит, Алексей Васильевич, стрелок, — грустно и задумчиво сказала она, пытаясь заглянуть мне в душу.

Я смутился. Мне и самому было непонятно, откуда у меня подробные знания стрелкового оружия. Таких книг мне Рита не приносила. Как бы она на меня посмотрела, если бы знала, что ко всему сказанному я могу добавить мельчайшие подробности вплоть до начальной скорости пули, конструкторских недоработок и предпочтительных вариантов применения.

— Вот что мы сейчас сделаем, — хитро прищурилась она, — я возьму пару энциклопедий и буду наугад открывать в них страницы и читать начало статьи.

— Зачем?

— Я хочу знать, в чем ты еще дока!

— Может, не стоит искать прошлое, если оно само тебя находит? — вслух подумал я.

— Ага, найдет тебя какой-нибудь тип… Шестьдесят четыре… Бесшумный и беспламенный, — и сняла с полки несколько внушительных томов. — Я думаю, эта твоя внутренняя реакция даст о себе знать.

— И чего мы добьемся?

— По крайней мере мы сможем определить, в каких сферах человеческих знаний ты вращался. Может, и профессия твоя обозначится, — и не оставляя мне возможности возражать, открыла первую книгу, ткнув пальцем наугад, — Ватерлоо!

— Деревушка в Бельгии, — отвечал я, практически не думая, где-то в памяти раскрывалась нужная ячейка, — около нее самодовольный Веллингтон навалял самовлюбленному Наполеону. Ну это у них так заведено. Сначала русские делают всю самую тяжелую работу, а потом прибегают, приплывают, десантируются хитромордые англосаксы и вампирами присасываются к нашей победе. В Арденнах в сорок пятом несколько недоукомплектованных гитлеровских дивизий чуть им шею не свернули. Если бы Сталин не дал команду начать Висло-Одерскую операцию на неделю раньше, тяжко бы им пришлось. А уже через три месяца Черчилль без зазрения совести писал Рузвельту, что надо им поторопиться со взятием Берлина, а то русские посчитают себя главными в общей победе. Да куда уж ихним Веллингтонам до наших Суворовых и Жуковых. Четыре года десятимиллионная армия всяческих союзников внимательно наблюдала, как русские и немцы режут друг друга со страшной силой. А они в Африке бананы сбивали с пальм. Да от Роммеля бегали. А потом, как водится, к разделу пирога поспели…

— Ты что-то имеешь против наших союзников? — наигранно-серьезно спросила Рита.

— У России есть только два союзника — это ее армия и флот. Александр Третий сказал.

— Ну ты даешь! Ну хватит воевать, давай еще что-нибудь попробуем. Во! Совсем из другой оперы: технеций.

— Химический элемент. По-моему, искусственного происхождения и радиоактивный.

— Точно! А ну-ка на этой же странице — терция!

— Музыкальный интервал. Сколько там полутонов и тонов, не помню. Есть еще секунда, кварта, квинта, секста, октава…

— Стоп, стоп, стоп! Все это слишком просто. По крайней мере для тебя, — снова одним движением перелистнула толщу страниц. — Теургия!.. Сама не знаю, что это такое.

— Греческое слово. Если понимать буквально, искусство общения с высшими силами. С Богом. Соловьев и Флоренский считали теургию основой любой человеческой деятельности. Особенно творчества. Иван Ильин тоже считал, что человек творческий как бы прислушивается к тому, что ему нашептывает небо. И все окружающие должны предоставлять такую возможность художнику, чтобы всем миром не прослушать что-нибудь важное для судеб мира. А вот православная церковь этот путь богопознания и богообщения не признает. Оно и верно, что может быть правильнее пути покаяния и молитвы. Это я уже в твоих книгах вычитал. Творчество? Его, если я правильно понял, можно положить на алтарь, а можно бросить в геенну.

— Жуть, — определила свое отношение к моим познаниям Рита, но бросать энциклопедическое гадание не собиралась и открыла англо-русский словарь. — Do you speak English?[1]